Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

         Дядя Эдвард умер в двадцать шесть лет, косвенной причиной его смерти были японские люди, сбросившие на него бомбу, и ничто в этом мире, никакая власть, никакие молитвы никогда не смогут его вернуть.

         Он мертв.

         Он мертв навсегда.

         Странное предисловие к книге стихов, в которых я выражаю глубокую любовь к японским людям, но это нужно было сделать, такова часть пути, приведшего меня к Японии и к этой книге.

         Я продолжу описание мест, встретившихся мне по дороге, которая поздней весной 1976 привела меня в Японию и к этим стихам.

         Всю войну я ненавидел японцев.

         Я считал их дьяволами и недочеловеками, которых нужно уничтожить, чтобы в нашей цивилизации восторжествовала свобода и справедливость для всех. В газетных карикатурах японцев изображали обезьянами с торчащими зубами. Пропаганда питала детское воображение.

         Играя в войну, я убил тысячи японских солдат. У меня есть короткий рассказ «Призраки детей Такомы», где я написал, как в шесть, семь, восемь, девять и десять лет моя жизнь была посвящена убийству японцев. У меня это очень хорошо получалось. Убивать их было одно удовольствие.

         «За период Второй мировой войны я лично убил 352.892 неприятельских солдат, не ранив ни одного. Детям во время войны нужно гораздо меньше госпиталей, чем взрослым. Дети предпочитают смерть-без-пощады».

         Я помню, как война, наконец, закончилась. Я был в кино и смотрел фильм с Денисом Морганом. Кажется, этот фильм прославлял подвиги иностранного легиона в пустыне, но я не уверен. Вдруг на экране появился лист желтой бумаги с напечатанными на нем словами о том, что только что Япония капитулировала перед Соединенными Штатами и Вторая Мировая война окончена.

         Все, кто был в кинотеатре, стали кричать и смеяться от восторга. Мы выскочили на улицу, где уже вовсю гудели клаксонами машины. Стоял жаркий летний вечер. Началось столпотворение. Совершенно незнакомые люди обнимались и целовались друг с другом. Гудели клаксоны всех машин. Люди заполонили улицы. Движение остановилось. Целующиеся и смеющиеся люди роились, словно муравьи, вокруг гудящих машин, в которых сидели такие же ликующие люди.

         Что еще мы могли делать?

         Долгие годы войны подошли к концу.

         С ними покончено. Они прошли.

         Мы защитили себя и уничтожили недочеловеков, японских обезьян. Справедливость и права человека одержали победу над этими тварями, которым место не в городах, а в джунглях.

         Мне было десять лет.

         Так я тогда думал.

         Дядя Эдвард был отмщен.

         Его смерть очистилась разгромом Японии.

         Свечи Хиросимы и Нагасаки гордо засияли над праздничным тортом в честь его жертвы.

         Потом прошли годы.

         Я вырос.

         Мне уже не десять лет.

         Вдруг мне стало пятнадцать, война соскользнула в воспоминания, а вместе с ней и моя ненависть к японцам. Чувства начали распыляться.

         Японцы усвоили урок; как положено всепрощающим христианам, мы дали им еще один шанс, и они великолепно им воспользовались.

         Мы были их отцами, а они – нашими маленькими детьми, которых мы строго наказали за плохое поведение, но теперь они хорошие, и мы простили их, как добрые христиане.

         В конце концов, раньше они были недочеловеками, теперь мы научили их быть людьми, и они быстро усвоили урок.

         Годы шли.

         Мне исполнилось семнадцать лет, потом восемнадцать, я начал читать японские хайку семнадцатого века. Я читал Бассё и Иссу. Мне нравилось, как они закаляли сконцентрированные в языке чувства, детали и образы, пока те не превращались в росистую сталь.

         Я понял, что целые века до того, как 7 декабря японцы столкнулись с нами, они вовсе не были недочеловеками, а были цивилизованными, чувствующими и страдающими людьми.

         Война виделась яснее.

         Я начал понимать, что произошло.

         Я начал понимать механику, а именно то, что логика и разум отказывают, когда начинается война, и, пока она продолжается, царят алогичность и безумие.

         Я рассматривал японские картины и свитки.

         Они меня поражали.

         Мне нравилось, как нарисованы птицы, ибо я любил птиц, и я уже не был тем ребенком Второй Мировой войны, который ненавидит Японию и мечтает отомстить за своего дядю.

         Я переехал в Сан-Франциско и познакомился с людьми, изучавшими дзэн-буддизм и находившимися под сильным его влиянием. Я впитывал буддизм через осмос, наблюдая за тем, как живут мои друзья.

         Я не диалектик и не религиозный мыслитель. Я очень мало изучал философию.

         Я наблюдал за тем, как мои друзья организовывают свою жизнь, свое время, и как они управляются сами с собой. Я впитывал буддизм тем же способом, которым учились всему индейские дети, когда в Америке еще не было белых. Они учились, наблюдая.

         Я учился буддизму, наблюдая.

         Я учился любить японскую пищу и японскую музыку. Я пересмотрел больше пятисот японских фильмов. Я научился читать субтитры так быстро, что мне казалось, будто актеры говорят по-английски.

         У меня появились японские друзья.

         Я больше не был тем ненавидящим мальчишкой из моего военного детства.

         Дядя Эдвард мертв, гордость и будущее нашей семьи, убит в расцвете лет. Что нам делать без него?

         Больше миллиона японцев, гордость и будущее их семей тоже мертвы, а еще сотни тысяч невинных японских женщин и детей, погибших от зажигательных бомб во время рейдов и от атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки.

         Что делать Японии без них?

         Как бы мне хотелось, чтобы ничего этого никогда не было.

         Я читал японские романы, Танизаки и других.

         Потом я понял, что когда-нибудь попаду в Японию. Что часть моей жизни находится в Японии. Мои книги перевели на японский язык, и я получил много умных отзывов. Это вдохновляло и вселяло в меня храбрость, без которой я не смог бы в своих сочинениях идти все тем же одиноким путем, как пробирающийся сквозь чащу лесной волк.

         Я не люблю путешествия.

         До Японии очень далеко.

         Но я знал, что когда-нибудь должен туда попасть. Япония, словно магнитом тянула мою душу туда, где она никогда еще не была.

         Однажды я сел в самолет и полетел над Тихим океаном. Эти стихи – все, что случилось после, когда я сошел с самолета и ступил на землю Японии. Стихи датированы и представляют собой что-то вроде дневника.

         Они отличаются от тех стихов, что я писал раньше. Похоже, что так, но я последний человек на свете, который что-нибудь в этом понимает. Они очень неровные, но я печатаю их целиком, ибо это дневник, рассказывающий о моих чувствах и переживаниях в Японии, а жизнь часто бывает неровной.

         Они посвящаются дяде Эдварду.

         Они посвящаются всем японским дядям Эдвардам, чьи жизни разлучили с их телами между 7 декабря 1941 года и 14 августа 1945, когда кончилась война.

         Это было тридцать один год назад.

         Прошло почти треть века.

         Война окончена.

         Дожидаясь нас, мертвые могут быть спокойны.

                           Пайн-Крик, Монтана

                           6 августа, 1976 года.

Кимоно из Китти-Хок

Я смотрю японский телевизор,
там две девушки в кимоно
стоят у биплана.
      Да, да,
      у ретро-самолета
Журналист их о чем-то спрашивает.
Выходит очень оживленная
веселая беседа.
Жаль, что я не знаю японского, ибо
мне никогда не понять, зачем
      они стоят
      рядом с бипланом.
зато они будут там всегда
у меня перед глазами,
      счастливые пилоты в кимоно
      в ожидании взлета.
2
{"b":"232717","o":1}