— Неужели? Это очень интересно... Ну, будьте здоровы !

— Счастливого пути к бурятам.

Они смотрели, как он удаляется и подходит к ожидавшим его спутникам.

— Он даже вашу фамилию не спросил,— сказал Брониславу Зотов.

— А куда делся его коллега?

— Как увидел Зотова, так сразу драпанул.

— Не Гораздов ли это, часом? Кто знает в лицо Гораздова?

Никто не знал.

Кавалькада начала удаляться от палатки, где обменивались впечатлениями оставшиеся:

— Ну, я не завидую исправнику. Проделать такой путь и вернуться в Иркутск не солоно хлебавши, с пустыми руками!

— Если его сегодня кондрашка не хватит, то он будет пить мертвую!

Они зашли в палатку.

Бронислав достал из кармана бумажник и протянул Зотову. Тот отмахнулся:

— Нет, нет, я ведь вам его подарил!

— Это было в шутку, ведь я изображал вашего слугу.

— Бронислав Эдвардович, прошу вас, примите его на память о нашей победе над Долгошеиным.

— Ни в коем случае.

— Ну ладно, я найду способ вас отблагодарить,— Зотов взял бумажник.— По правде сказать, я рад, что он остается у меня. Смогу рассказывать, как вы его прострелили, показывая отверстие от пули, иначе никто не поверит.

Он спрятал бумажник в боковой карман своего летнего кителя.

— Вот что, господа, мы одержали над Долгошеиным крупную победу. Как только спадет жара, у нас состоится маленький банкет по случаю основания нового золотого прииска «Синица». Рабочий день сегодня только до обеда, в обед Мельгунов выдаст всем тройной «крючок»... Завтра с утра все принимаются за работу, а мы с вами возвращаемся в «Самородок» за машинами и людьми.

Зотов спрятал в портфель показания Шулима. В кабинет врывался шум динамо-машины, запущенной после ремонта. Молодые березки, посаженные под окнами, качались, отбрасывая ажурную тень на лица Шулима и Бронислава.

— Этот наглец Долгошеин был уверен, что у нас полиции все дозволено. Даже не потрудился логически обосновать ложные обвинения... Теперь ему воздастся сполна. Я очень уважал покойного Николая Савельича.

Он положил портфель и достал чековую книжку.

— Выписать два чека?

— Да, для нас с женой пятьдесят тысяч на мое имя, а второй чек, двадцать пять тысяч, на предъявителя.

Зотов писал. Любочкин приоткрыл дверь, заглянул и тихо закрыл ее снова.

— Вот, пожалуйста,— Зотов протянул чеки.— Можно вас спросить, господин Шулимов, что вы намерены делать с этими деньгами? У вас уже есть какие-нибудь планы?

— Нет пока. Переедем в город, а там посмотрим.

— В таком случае подумайте и над моим предложением. Я к вам присмотрелся. Такой человек, как вы, оборотистый, трудолюбивый, знакомый с торговлей, из породы купцов да еще с капиталом, может сделать в Сибири карьеру. Вам не хватает только знакомства с механизмами большой торговли. Я создаю сейчас русское акционерное общество по торговле с Китаем. Половина акций моя, двадцать процентов Клементьева, остальное — мелких акционеров. Главное управление — в Харбине. Вы знаете, Харбин, еще в недавнем прошлом жалкая деревушка, теперь превратился в крупный город, с китайским, русским, японским и американским районами, там находится управление Восточно-Сибирской железной дороги, имеется железнодорожное сообщение с Мукденом и Пекином. Председателем будет Клементьев, отличный торговец и знаток Китая, ему шестьдесят два года, но он согласился еще года три-четыре возглавлять фирму. И мне представляется, что вы бы подошли ему в помощники.

— Это для меня большая честь.

— Вы могли бы быть членом правления, акционером и чиновником для особых поручений при Клементьеве, с окладом в двести рублей в месяц плюс дивиденды. Через год вы стали бы секретарем Клементьева с окладом в пятьсот рублей плюс те же дивиденды, разумеется. Ну, а на третий год вы могли бы стать заместителем Клементьева, но это уже будет зависеть от вашего желания и умения. В случае же, если вы тогда захотите основать собственное дело, то вы сможете получить обратно свои пятьдесят тысяч и прибыль, пройдя к тому же хорошую школу большой торговли.

— Большое вам спасибо. Все это очень меня устраивает.

— Тогда поторопитесь. Сегодня девятое августа.

Завтра я еду в Иркутск. К концу месяца надо сформировать правление.

— Я только заскочу в Старые Чумы, велю жене собираться и приеду в Иркутск.

— Прекрасно... Да, чуть не забыл, у вас есть еще один недостаток. Вам не хватает светскости.

— Светскости?

— Да, да. Знания того, когда как одеться, как себя держать с разными людьми, с деловыми знакомыми, на приемах, с дамами, не лезть первому с рукопожатием, в общем, все такое. Манеры — большое дело... У меня в конторе служит некий Курдюмов, он тоже поедет в Харбин. Проиграл все состояние. Бывший богач, не дурак и милейший человек, вот только игрок... Подружитесь с ним. Он все знает про светские манеры, и вкус у него хороший. Прислушиваясь к его советам, вы всегда будете одеты сообразно обстоятельствам, будете держать себя, как надо, и избежите многих конфузов... А теперь вы, пан Найдаровский. Вы не смогли бы побыть в «Самородке» еще недели две, до моего возвращения?

— Если нужно, то, конечно, смогу.

— Видите ли, у меня пятьдесят тысяч десятин тайги, это, по-настоящему, более десятка лесничеств. У меня никогда не было времени как следует заняться этим лесом. Организовал пока три лесничества, нанял двенадцать объездчиков, мы понемногу рубим лес для нужд «Самородка», и это все. Об охоте не думали совсем. И вот я хотел вас попросить, чтобы вы в эти две-три недели поездили, посмотрели и сказали мне свое мнение. По двум вопросам. Во-первых, что здесь нужно сделать, чтобы организовать рентабельное охотничье хозяйство? Или второй вариант — наплевать на рентабельность, я могу себе позволить удовольствие, каприз, но во сколько мне этот каприз обойдется и какой я буду иметь профит? Мне нужно на что-то решиться, взвесив все «за» и «против»... Вы сделаете это для меня?

— Постараюсь.

— Буду вам очень признателен... Итак, мы все обсудили. До свидания, пан Шулимов, жду вас в Иркутске через девять дней... До свидания, пан Найдаровский, встретимся здесь тридцать первого августа.

Они вышли. Шулим велел запрягать, было одиннадцать часов утра, он хотел сегодня заночевать в Удинском, а завтра приехать в Старые Чумы. Бронислав же попросил Любочкина, державшего в ящике стола все, что нужно для почтовых отправлений, дать ему бланк телеграфного перевода и листок бумаги с конвертом. Он заполнил бланк и написал Халинке письмо о том, что вот вернулся с вновь открытого золотого прииска, который они с компаньоном продали одному из местных богачей. Вырученной суммой он хочет поделиться с ней таким образом, что пять тысяч рублей высылает ей сейчас, а остальное через два года, поскольку подвернулся случай вложить деньги в доходное предприятие.

Шулим стоял рядом, ожидая, пока он закончит.

— Вот тут перевод на имя моей сестры. Запиши адрес. А вот тебе чек на двадцать пять тысяч. Двадцать тысяч прибавишь к своей доле в компании. За два года прибыль покроет этот перевод?

— Думаю, что и превысит...

— Тогда снова ей отправишь. Запомни, Халина Галярчик, поручаю тебе, как завещание.

— Не беспокойся. Сейчас дам тебе расписку.

— Зачем? Для нас важно честное слово.

— Да покарает меня еврейский бог, если я не буду заботиться об интересах твоей сестры!

Это прозвучало торжественно, как клятва.

— Значит, все в порядке. Передай от меня привет Евке, я от чистого сердца желаю ей удачи на новом жизненном пути... А что вы сделаете с хозяйством?

— Все продадим.

— И дом Николая, сто десятин тайги?

— Наверное, его тоже.

— Николаю все обошлось примерно в две тысячи. Я бы заплатил столько.

— Скажу Евке. Ну, прощай, Бронек. Ты помог мне выйти в люди. Я буду всегда хранить тебя в своем сердце!

— Никак ты не можешь без пафоса... Давай поцелуемся!

Они обнялись и расцеловались.

Лошади уже ждали у входа. Шулим дал щедрые чаевые конюху, три недели ухаживавшему за его лошадьми, последний раз помахал рукой на прощание, сел в тарантас и уехал.