За обедом Бронислав делился впечатлениями об увиденном, овраг, мол, тянется на много верст, глубокий, мрачный, заросший — ужас прямо. Настоящее урочище.

— Обиталище водяных крыс, — заметил Николай. — А где крысы, там ищи лису.

— Я видел массу следов, но не разобрал, чьи они

— Когда начнем охотиться вместе, научу тебя разбирать. Ну, а что ты еще видел?

— Ничего особенного, я все смотрел под ноги, чтобы не упасть. Обходил ямы и бурелом, шел, шел и пришел в березняк. Я таких берез, Николай Савельич, отродясь не видел, даже не знал, что бывают такие. Высокие, как кедры, стволы в два обхвата! И ослепительно белая кора, будто голубоватая жесть.

— Вот, вот, в таких лесах любят гнездиться белки в дуплах берез. А внизу там у них грибочки.

— Я там и убил свою белку, а потом вышел к большой реке.

— Неужели до реки дошел? Это же верст десять или двенадцать в один конец...

— Я не считал, ведь для меня здесь все внове Увидел большую реку и голый берег.

— Летом песчаный...

— Возможно. И там я обнаружил нечто для меня непонятное. Объясни, Николай Савельич. Птичьи следы, я узнал, такие, как у рябчиков, но намного больше. И я угадал — глухари. Но что надобно там этим лесным птицам? Зачем они стаями прилетают на этот песчаный, а теперь покрытый снегом берег?

— Гравий им нужен, мелкий гравий. ^

— Глухарям?

— Да, да, глухари после сосновых иголок, после смолистой хвои ищут гравий, чтобы протереть желудок. Вероятно, до снега они именно там его находили. Сегодня по привычке прилетели еще раз и уже не нашли. У меня было в связи с этим любопытное приключение. Лет десять назад Сергей, у которого мы ночевали в Удинском, позвал меня поохотиться на глухарей в его краях, верст тридцать от его дома. Отправились. В первый день я пристрелил двух птиц, во второй одну. Принялся потрошить и у одной в желудке нашел самородок, да, ни много ни мало, самородок, кусок чистого золота величиной с фасолину. По этому случаю мы с Сергеем, как вернулись, пошли в кабак, там я всем рассказывал про самородок, показывал его. При этом присутствовал Зотов, тогда молодой, тридцатилетний купец, сын не очень богатого купца, образованный и предприимчивый. Увидал мою золотую фасолину — и сразу меня в сторонку: «Ты где охотился?» Э, думаю, меня на мякине не проведешь. «Это тайна, ваше степенство» А он: «Я твою тайну покупаю,— и сует мне сто рублей,— только смотри, никому ни слова». И что бы ты думал, Бронислав Эдвардович? На следующее лето он нашел тот гравий, который глухари глотали. Открыл один из богатейших золотых приисков. Сегодня он богач, на него работают 3000 старателей и ему принадлежат 50 000 десятин тайги.

В ноябре зима разгулялась вовсю. Снегопады, морозы. Снег засыпал ямы и рытвины, прикрыл бурелом, кусты, всякий сушняк и гнилье, сделалось ровнее, свет лее и просторнее, иней на деревьях нарядно поблескивал. Сухость воздуха и безветрие смягчали климат, сороковики еще не наступили, стояла приятная и здоровая сибирская зима. В десятиградусный мороз Бронислав целыми днями бродил на лыжах в легкой кухлянке и теплых заячьих чулках, заправленных в высокие бродни, и чувствовал себя прекрасно, ощущая тепло в ногах и легкость на душе... Он учил Брыську слушать команды, не лаять без надобности, не гнаться за любой встреченной дичью, приносил каждый день одну-двух белок, .изредка трех, кроме того, застрелил нескольких зайцев и одну лису. Он убедился, что охота на белок не доставляет ему никакого удовольствия. Бил без промаха, а зверьки были так беззащитны и при этом красивы, с неописуемым изяществом сидели на ветке, держа в лапках орешек и глядя на него. Теперь он в учениках у Николая, должен освоить охотничье дело, но потом не станет заниматься этим избиением младенцев. А вообще надо спросить у Николая, на каких условиях они охотятся. Если вся добыча делится пополам то отказываться сейчас от охоты на белок неудобно, вот когда он станет самостоятельным...

Однажды вечером, когда Бронислав чистил ружье, Николай спросил, сколько ему лет.

— Двадцать семь.

— Луке было бы теперь двадцать восемь.

— Значит, мы ровесники. Мне в январе исполнится двадцать восемь.

— Его убили, когда он домой возвращался, слыхал?

— Слыхал.

— У того первого затора, где мы три дерева срубили, там недалеко крест стоит деревянный. Высокий. Вот там. Зимой дело было. Мы не знали, что с ним. От меня ушел, а домой не пришел. Только летом, когда снег стаял, Найда нашла. Лежал в болоте у дороги. С проломленной головой, без кухлянки. Кухлянку он себе незадолго до этого справил тунгусскую, из молодых оленей, неплюев, каштанового цвета. Ни ее при нем не было, ни ружья, ни собаки... Сколько же я молился, боже милостивый, боже всемогущий и справедливый, сделай так, чтобы эти негодяи попались мне в руки! Я думал, они промышляют недалеко от Старых Чумов. Ходил по ночам вроде как пьяный, спился, мол, с горя, деньги пропиваю, и вправду деньги с собой носил, все для приманки — и ничего, никто на меня не напал, не повстречался человек в каштановой тунгусской куртке из неплюев, расшитой зелеными и красными нитками. Только ружье нашлось. Это ружье я ему подарил к Рождеству. Попалась красавица двустволка, один ствол для шестнадцатого калибра, а под ним — мелкокалиберный, для шестимиллиметровых пуль, в самый раз белок стрелять, а если кончик пули надрезать крест-накрест, получится хороший бризантный снарядик для крупной дичи. Вот я и стал расспрашивать, не видел ли кто такого ружья. Потому что, к твоему сведению, Бронислав Эдвардович, комбинированное оружие у нас редкость, а уж чтобы у двустволки был ствол не обычного, восьмого калибра, а шесть миллиметров — это уж совсем на любителя! И вот в прошлом году мне сказали, что такое ружье есть у объездчика из лесничества Широкий бор...

— Суховей фамилия?

— Он самый. А ты откуда знаешь?

— По дороге в Старые Чумы мы у него останавливались, обедали. Он бывший жандарм, коллега Бояршинова.

— Верно, бывший жандарм... Ну, значит, Суховей мне это ружье показал и сказал, что купил его по случаю, но честно, у вдовы мирового судьи, которого задрал мудмедь, а как оно к тому попало, он не знает. Я просил Суховея продать мне ружье, двойную цену давал, но он ни в какую, а по закону отнять не было оснований. Ездил я в уезд к той вдове, думал, может, вспомнит, откуда было у мужа ружье. Она точно сказать не могла, вроде бы покойный его в карты выиграл, но у кого — неизвестно... Вот и все. А может, и не все. Почему-то мне думается, что еще окажется в этих вот руках,— он сжал свои громадные кулачищи,— человек в каштановой кухлянке, что я посмотрю ему в глаза и спрошу: знаешь ли ты, за что умираешь, убийца сына моего?!

Вскоре Николай затосковал по бане, по хорошей баньке с каменкой, какая была в любом сибирском дворе. Три недели, сказал он, не мылся, больше невмоготу, пожалуй, домой пойду. Сорок верст пробегу на лыжах часа за четыре, доберусь еще засветло. Субботний вечер и воскресенье дома проведу, а в понедельник вернусь.

Он ушел. Бронислав остался на заимке один и решил еще раз пройти вдоль оврага к реке, повнимательнее обследовать урочище.

В правый ствол он насыпал ползаряда мелкой дроби для белки, во второй — полный заряд крупной для всякого другого зверя. Выйдя из дома, он еще несколько раз повторил про себя, правый — белка, левый — лиса, рысь, глухарь, и заскользил на лыжах в сторону ручья. На спуске притормозил, осторожно двигаясь по густому лесу. Старался идти по ровному месту, держась справа от крутого края оврага, полного сваленных или рухнувших от старости деревьев, а также елей, берез, ольх, осин, растущих чем ниже, тем плотнее, с уродливо изогнутыми от тесноты ветвями. На самом дне было сумрачно, несмотря на сверкающий кругом снег, и даже в ноябре оттуда шел гнилой, затхлый запах.

После двух часов плутания и скольжения Бронислав присел в ямке, шагах в тридцати от согнувшейся, не до конца поваленной сосны. Брыська послушно сел рядом. Было совсем тихо, только справа слышался приглушенный снегом стук дятла. Он просидел неподвижно минут пятнадцать, когда вдруг заметил внизу какую-то возню, будто кто-то карабкался наверх. Бронислав осторожно повернулся и крепко уперся ступнями в землю, приготовившись стрелять. Но ничего не было видно. Он хотел уже было расслабиться, но заметил устремленный на себя напряженный взгляд Брыськи. Собака явно кого-то учуяла, узнала и дрожала от возбуждения. Бронислав медленно приложил палец к губам, что значило: сиди, не рыпайся! В тот же миг из-за сосны взметнулась кверху темной молнией лиса, но Бронислав был проворнее и вовремя нажал курок. Брыська после выстрела стремглав кинулся вперед и с ликованием поднял черно-бурую лису.