Только сейчас командир почувствовал невероятную, нечеловеческую усталость. Ныло и болело все тело. Голова раскалывалась от прилившей к затылку тяжести… С минуту он постоял, смежив веки и расслабив мышцы.

Лодка вырвалась из цепких металлических объятий. Но это еще не было избавлением. Выход из фьорда по-прежнему запирала сеть.

Старостин искал выход из захлопнувшейся западни. Подводная лодка погружалась на глубину, снова всплывала, отходила то к одному, то к другому берегу фьорда и везде натыкалась на ячейки сети. Старостин попробовал прорваться под сетью. “Не могли же они поставить ее до самого дна! — убеждал он себя и в уме давал зароки: — Ну, еще на три метра погружусь — и конец… Еще на три…”

Корпус лодки трещал, обжимаемый огромным давлением многометрового слоя воды. Из сальников сначала заслезилась, потом стала бить тугими, хлесткими струями вода. Острие стрелки глубиномера давно уже перешагнуло красные кричащие цифры, показывающие предельную глубину погружения лодки, а Старостин все уговаривал себя: “Ну, еще два метра… Еще метр…”

Проход под сетью найти не удалось. Лодка всплыла на безопасную глубину, и Старостин отвел ее к середине фьорда.

Дышать в отсеках было тяжело. Приходилось вдыхать все тот же теплый, уже не раз побывавший в легких воздух, который впитал в себя пары соляра, масел и горького пота.

— А катеришки-то тю-тю! Драпанули в базу! — сказал Щукин и рассыпался кашляющим нервным смешком.

“Если бы так”, — с тоской подумал командир.

Будто в опровержение слов Щукина совсем рядом послышалось громкое бульканье.

Бомба!

Снова разрывы глубинных бомб окружили лодку сплошным кольцом. В торпедном отсеке боролись с водой, хлеставшей из отверстий выбитых заклепок, в аккумуляторном от взрыва сдвинулись баки и электролит плеснул через край, в центральном посту вышли из строя многие приборы, в трюм стала поступать вода.

Силы и нервы подводников были на пределе человеческой выносливости. Старостин решился на крайнюю меру: только это могло еще спасти корабль и экипаж.

Он подозвал к себе офицеров и парторга — старшину торпедистов Иванцова.

— Выход один — прорываться над сетью. Пока фашисты протрут глаза, мы должны быть далеко. Протрут вовремя — нам будет плохо. Ясно?

Офицеры были согласны с ним. Старостин закончил:

— Комендорам находиться в центральном посту. На них да на машину вся надежда. Как только палуба покажется над водой, дадим ход дизелем. Он должен работать как часы. Понятно, механик?

— Есть!

— Вам, штурман, — Старостин повернулся к Щукину, — быть в боевой рубке. Меня замените, если что. Драться будем до конца. В плен не пойдем!

— Лучше всего проскочить у самого берега, в тени от скал, — предложил Щукин.

Старостин похвалил:

— Толково, штурман. Учту…

Дальнейшие события мелькали, как мгновенно сменяющие друг друга и не очень связанные между собой кадры.

Лодка подвсплыла. Старостин поднял перископ, обвел им по кругу, приказал:

— Продуть балласт!

Взвыл воздух, освобождая цистерны от воды. “Акула” выскочила на поверхность и закачалась с борта на борт, как ванька-встанька. За какой-то миг командир успел увидеть застывших у механизмов матросов, группку комендоров у трапа, штурмана с биноклем в руке. Командир поднялся бегом по трапу, ухватился за рукоятку рабочего люка, с силой повернул ее. В лицо ему ударила упругая струя воздуха, перед глазами взметнулся рой черных точек. Он выбежал на мостик, и сразу дробно затарахтел дизель. За кормой взбугрилась, запенилась вода. Мимо Старостина, тяжело дыша, промчались к орудию комендоры.

Зеленая, покрытая пеной вода еще омывала носовую часть лодки, а комендоры, дослав в казенник снаряд, уже замерли у пушки. Ее короткий ствол протянулся в сторону катеров, сгрудившихся на середине фьорда. В сумеречном фиолетовом мареве они казались зыбкими пятнами. На одном из катеров часто-часто замигал сигнальный фонарь, с другого ответили продолжительным проблеском. В световую перекличку вступил еще один, потом береговой прожектор протянул голубой луч-щупальце в сторону мчавшейся полным ходом “Акулы”. Над лодкой скрестились огненные шнуры трасс. Воздух наполнился визгом пуль и снарядных осколков. По палубе и ограждению рубки хлестнула пулеметная очередь. Возле самого борта лодки, заслонив катера, один за другим поднялись крутящиеся водяные столбы.

Старший помощник, забравшись на козырек ограждения рубки, хрипло выкрикнул комендорам:

— По катерам — огонь!…

Ствол пушки дернулся, прогрохотал выстрел. Со звоном покатились по палубе стреляные гильзы. Перед носом ближнего к лодке катера из моря поднялся острый фонтанчик, второй взметнулся за катерами. Старпом торжествующе закричал:

— Огонь на поражение, три снаряда — пли!…

Над одним из катеров заметалось пламя, озаряя черную воду кровавыми отблесками. Но в тот же миг вихрь дыма и пламени встал так близко от лодки, что она по самый мостик зарылась в глубокую водяную яму. Грохот взрыва пронесся по отсекам.

Старостин досчитал в уме до трехсот — он был уверен, что сеть уже позади, — и, не сводя глаз с катеров, крикнул комендорам:

— Всем вниз! Срочное погружение!…

Рубка, словно ножом, распорола воду. Море протестующе всхлипнуло, забурлило и сомкнулось над лодкой. Где-то в стороне гигантской каменной осыпью рухнули глубинные бомбы. Звуки разрывов постепенно отдалились, стали глохнуть. Далеко в стороне послышалось затихающее шлепанье корабельных винтов.

“Пожалуй, все. Ушли!” — подумал с облегчением Старостин.

— Прошли вход в фьорд! — доложил штурман. Командир покосился на боцмана и матросов, глаза его улыбались.

— Что ж, отсюда до нашей хаты рукой подать — за углом третья с краю, — очень серьезно сказал он и не выдержал — рассмеялся.

Подводная лодка чуть клюнула носом, выпрямилась, затем накренилась вправо и начала переваливаться на левый борт. В отсеках загалдели, послышался смех. Но командир не отдал приказания прекратить шум. Вместе со всеми оп радовался этой первой волне открытого моря, присланной им навстречу свежим ветром с востока.

Атака удалась. Гитлеровский транспорт, набитый танками, самолетами и двумя батальонами эсэсовцев, горел. Быстро заваливаясь на корму, он погружался в волны. По пылающим надстройкам и мостику огромного транспорта метались крошечные фигурки, а вокруг в отливающей сталью воде чернели десятки точек — головы тонущих фашистов.

Корабли охранения ринулись к подводной лодке. Последнее, что увидел в перископ командир “Касатки” Снегов, был острый форштевень надвигающегося стеной сторожевика.

“Касатка” стремительно ушла под воду. Над головами, перемалывая море винтами, со свистом и скрежетом пронесся сторожевик. Послышалось быстро нарастающее бульканье.

— Ну, держись, братья славяне, даст сейчас прикурить! — запрокинув к подволоку побледневшее лицо, сказал самому себе штурман. Его слова прозвучали неожиданно громко в наступившей вдруг тишине.

Раздирая барабанные перепонки, рядом загрохотали разрывы глубинных бомб. Лодка содрогнулась, метнулась к поверхности, потом клюнула носом и стала проваливаться в глубину. Стрелка глубиномера, пожирая одно за другим деления, понеслась к красной черте. Крики докладов из отсеков, приказы командира, взрывы, клокотание воды в цистернах слились воедино. Перед красной чертой предельной глубины погружения стрелка замедлила свой сумасшедший бег, чуть перейдя за черту, остановилась, трепетно вздрагивая, и медленно побежала обратно.

Преследователи не отставали от лодки. Иногда они подходили так близко, что подводники отчетливо слышали не только шум их винтов, но и дробный гул работающих машин. Взрывы стали редки: не то фашисты потеряли лодку из виду, не то берегли глубинные бомбы для удара наверняка.

— Пятьдесят семь… Пятьдесят восемь… — прислушиваясь к далеким разрывам, монотонно отсчитывал штурман и перекладывал из руки в руку спички.