23

Ток выключили. Пока с изгороди снимали трупы, Кадзи стоял на одном месте, словно окаменев. Фуруя рассказывал Окидзиме, как ему было трудно все подготовить. А Кадзи -- слепец, ведь это его любимчик Чен, которому он полностью доверял, содействовал побегам. Рассказывал Фуруя хоть и осторожно, но напирал именно на это. Окидзима слушал фуруя молча. -- Да, видимо, я был действительно слеп,-- неожиданно сказал Кадзи.-- Я и не подозревал, что ты можешь состряпать такое гнусное дело! Фуруя украдкой взглянул на Кадзи. При свете карманных фонариков глаза Кадзи свирепо сверкали. -- Что ж, пойди расскажи директору про свое геройство! -- сказал Кадзи глухим голосом.-- И вот еще что, говорю это при Окидзиме: у меня нет права тебя уволить, но расставлять своих подчиненных по должностям -- это мое право. С завтрашего дня ты будешь работать в дактилоскопической группе. Перебирай там карточки с отпечатками пальцев рабочих-китайцев. А в дела нашего отдела чтоб и носа не совал! Если не нравится, можешь жаловаться директору. Но что бы ни сказал директор, пока я здесь, ты будешь сидеть в этой группе. В противном случае пусть увольняет меня, так и скажи. фуруя посмотрел на Окидзиму. Тот молчал, и тогда Фуруя ушел. У барака черной плотной стеной стояли спецрабочие. Гао, не скрывая ненависти, вызывающе смотрел на Кадзи. Он был уверен, что эта провокация исходила от него. И Гао мысленно поклялся: подвернется случай -- он самого Кадзи швырнет на проволоку! Увидев Ван Тин-ли, Кадзи подошел к нему. -- Ну что, Ван, опять тебе придется браться за карандаш? Захочется, наверно, и этот случай описать! Но теперь уж покритикуй себя. И ты не всегда оказываешься прав. Все-таки надо было прислушаться к моему предупреждению. Ван Тин-ли ничего не ответил. -- Ну вот, запахло и жареной человечиной,-- сказал Окидзима.-- Что ж не лопаете? Вы нам не поверили! Решили доглядеть, как это получится! Что ж, любуйтесь! Чего хотели, то и получили. Окидзима мельком бросил взгляд на Кадзи и быстро пошел прочь. Кадзи хотел было попросить Окидзиму остаться, но передумал. Как его об этом просить? Ведь он сам ему сказал, чтоб тот не мешался. Тоскливо было на душе у Кадзи. Рабочие по-прежнему молча наблюдали за ним. При свете фонариков глаза людей злобно блестели. "Ты убийца,-- как бы говорили они.-- Ты убил не только наших товарищей, ты спокойно послал на смерть и своего помощника!" Как трудно быть одному! А эти его ненавидят! За что? В груди у Кадзи поднималось раздражение. Еще немного, и он не вынесет их молчания. И кто знает, может быть, он, как Окидзима, набросится на них с кулаками. В это время к месту происшествия прибежала Чунь-лань. Волосы у нее были распущены. Она и Цзинь всю ночь ждали возвращения Чена, но больше ждать она не могла. Она вырвалась из рук Цзинь и прибежала сюда. Неужели с ее Гао что-то стряслось? Она металась вдоль изгороди то в одну сторону, то в другую и все время звала Гао. Звала громко, с плачем, не обращая ни на кого внимания. Молчавшая толпа расступилась. Товарищи вытолкнули Гао вперед. Как только женщина его увидела, она опустилась на землю, словно у нее подкосились ноги, и громко заплакала, бормоча бессвязные слова. Кадзи с трудом понял, что Чен должен был связаться с Гао, и Чунь-лань подумала, что Гао тоже погиб. А Гао бессмысленно оглядывал товарищей, словно ища у них помощи. Он не знал, как успокоить обезумевшую женщину. -- Погиб Сун,-- сказал Кадзи.-- Сун, Чен и еще трое. Всхлипывая, Чунь-лань подползла к колючей проволоке. - Я знала, он не мог уйти без меня! Я знала! -- повторяла она и неотрывно смотрела на Гао глазами, полными слез. - Чунь-лань, посмотри пристально в лицо тому, кто подстроил это дело и убил своих товарищей,-- сказал Кадзи.-- И иди домой. Скажешь Цзинь, что я ни о чем не буду допытываться. Прятавшаяся за спину горного хребта заря хотя и начала уже окрашивать в розоватый оттенок скрытый за ним небосклон, но ночь еще не уходила. Кадзи собрался домой. Кажется, с формальностями покончено. Небо, всю ночь сыпавшее дождем, стало показывать свое вымытое голубое тело. Митико спустилась по мокрой дорожке к роще. Она хотела встретить Кадзи. Она его увидела издалека. Он шел ссутулившись, его прямые широкие плечи были опущены. Он ее не замечал, пока не встретился с ней глазами. И в его глазах она прочла, что он потерпел еще одно поражение. - Постарайся больше не думать об этом,-- участливо сказала Митико. - А ты откуда все знаешь? - Мне сказал Окидзима. - Но Чен, Чен... Голос Кадзи пресекся. А что теперь поделаешь? Чен погиб. Вчера вечером, под дождем, они так тепло поговорили, состоялось как бы примирение. И вот на тебе... - Почему он мне ничего не сказал? -- Боялся, думаю. __- И все потому, что я его тогда ударил? Митико покачала головой. Она считала, что не поэтому, хотя... Но ведь они все же помирились. Митико мысленно попросила у Чена прощения. Он должен их простить. - Окидзима говорил, что ты, наверно, очень расстроился. Все-таки он хороший. А какой был страшный в тот вечер! - Нет, больше расстраиваться я не буду. Моя ошибка состоит в том, что я хотел сразу многое изменить. Но ведь не все можно изменить. Митико положила руку на плечо мужа. -- Кажется, я не виноват в том, что я японец, и все-таки это моя самая большая вина. Как все нелепо получилось... Ну и подлец этот Фуруя! -- голос Кадзи стал резким. Ты знаешь, это директор разрешил ему подстроить побег. Но теперь хватит, больше никто не посмеет измываться над рабочими! Митико кивала в ответ, но не могла избавиться от нового беспокойства, охватившего ее. Кажется, на этом не кончится, кажется, впереди их ждут новые неприятности. И чтобы избавиться от тревожного предчувствия, она с улыбкой сказала: - Пойдем домой, поедим горячего супа, наберемся сил. - Да, пойдем.-- И посмотрев в сторону бараков, Кадзи повторил: -- Пойдем! Из бараков, расположенных на дне долины, поднимались кухонные дымки. Если бы Чен погиб на производстве, его старуха мать получила бы от фирмы трехмесячное пособие. Но смерть Чена расценили как самоубийство, и никакого пособия старуха не получила. Тогда Кадзи организовал в отделе сбор пожертвований. - Одну треть возьмем с тобой на себя,-- заявил Окидзима, улыбнулся.-- Дай Чену эти деньги при жизни, он, пожалуй, еще бы подумал, стоит ли ему умирать. В жизни всегда так: спохватищься -- ан уже поздно. Кадзи хотел что-то сказать, но слова не шли с языка, он только горько усмехнулся. Но когда посыльный принес деньги от Фуруя, он грубо отрезал: -- Отнеси обратно и скажи, что если он хочет что-то пожертвовать, пусть сам принесет. Мальчик удивленно поднял брови и ушел. Деньги (сумма пожертвований превышала трехмесячный оклад) и куль муки отнес к матери Чена сам Кадзи. Мать Чена он увидел впервые. Это была, как он и предполагал, маленькая старушка с больными ногами и красными следами на висках от щипков -- ее мучали головные боли. Лежа на кане, она молча взяла деньги и тут же спрятала их в жестяную банку у изголовья. Весь ее вид как бы говорил: "Ну что смотришь? Принес деньги и уходи, благодарить все равно не буду". Так Кадзи и не добился от нее ни одного слова. А может, она просто не могла говорить, как не могла уже и плакать. Притащившись когда-то из далекого Шаньдуня на своих маленьких изуродованных ножках, она вторую половину жизни провела здесь, и теперь, в конце своего жизненного пути, наверно, уже поняла, что ее мечта вернуться когда-нибудь на родину и удивить земляков своим благополучием развеялись как дым. У Кадзи появилась привычка при входе в отдел бросать взгляд на стол Чена. И почти всегда в эту минуту он с болью вспоминал, как он ударил Чена. А ведь с того момента все и началось. Если бы кулак Кадзи тогда не поднялся, как знать, может, Чен и избежал бы этой нелепой гибели. И все же почему Чен не мог вовремя остановиться? На этот вопрос мог бы дать ответ Фуруя, но он, притихший, сидел в другой комнате, избегая встречаться с Кадзи. Или Цзинь Дун-фу... Но она уже забыла юношу, ее тело услаждало других. Однажды директор вызвал Кадзи к себе. Ты, конечно, можешь не согласиться, но мне кажется, что, поскольку после того случая побеги прекратились можно было бы уже на Фуруя не сердиться. - Не знаю, говорил ли вам Фуруя,-- голос Кадзи был тверд, лицо приняло упрямое выражение,-- но даже по вашему приказу я Фуруя назад не возьму. - Говорил. Директор улыбнулся. Такой ультимативный тон, конечно, был непозволителен, но все же нельзя не признать, что Фуруя совершил подлый поступок, и что он, Куроки, имел к нему определенное отношение. - Ну, если ты такой непреклонный, значит, у тебя есть для этого еще какие-то основания, неизвестные мне. Но теперь не время распутывать все узлы, давай прекратим этот разговор и оставим вопрос открытым. -- Открытым? Зачем же? -- Теперь уже Кадзи усмехнулся.- Вы можете меня уволить. Ведь несмотря на то, что мне удалось кой-чего добиться, в главном я не достиг цели. Так к чему же оставлять вопрос открытым? Проговорив все это, Кадзи, как ни странно, почувствовал облегчение. Ну что ж, пусть он расстанется с предоставленной ему привилегией и будет мобилизован. Теперь это его не трогало. Пусть волнуются другие. -- Пока директор здесь я, и я решаю, кого оставлять, а кого увольнять. Я считаю, что ты не совершил больших ошибок. Не знаю, следует ли тебе это говорить, но твои планы в общем успешно претворяются в жизнь. И я этим доволен. Только надо перестать философствовать и без нужды не портить себе нервы, или, как это говорят, не впадать в психическую депрессию. Война оставляет для этого все меньше времени. Директор в душе усмехнулся. Посмотрим, как поведет себя этот молодой человек, когда он получит премию! Все его интеллигентские охи и ахи улетучатся как туман. Пока эти мысли проносились в голове директора, Кадзи водил глазами по карте, висевшей на стене. Вот он чего-то тут добивается, с кем-то здесь борется, а ведь если поразмыслить, его работа неразрывно связана с тем, что происходит за тысячи миль отсюда, с трагической борьбой не на жизнь, а на смерть возле Соломоновых островов, и эта связь настолько ясна, что кажется прямой линией, протянутой по карте. Сейчас директор сказал, что его планы в общем успешно претворяются в жизнь. Вот и выходит, что он, любя людей, губит их значительно больше, чем этот негодяй Фуруя.