36

Недолго наслаждалась счастьем мать Чена -- всего три недели. Впервые за всю свою жизнь три недели подряд, утром и вечером, она ела пампушки из белой муки. Хотя Чен предупредил ее, что он будет получать муку всего месяц, она не могла удержаться и не похвастаться перед соседками, какой у нее сын. "А все потому, что я его воспитала!" -- не забывала добавить она с гордостью. Это забытое чувство напоминало ей о счастье, испытанном в юности, когда она разыскала здесь, вдалеке от родного Шаньдуна, своего жениха. Давно уже стерла горькая жизнь воспоминания о тех днях... Но вот теперь пышные пампушки из белой муки воскресили надежды на жизнь, которой можно не стыдиться. Они были для нее символом успехов, достигнутых в жизни ее сыном. О, она еще съездит на родину, в Шаньдун, и поведает изумленным односельчанам о своем счастье в Маньчжурии. Но пампушечному счастью пришел конец. На двадцать второй день Чен вернулся домой унылый, с пустыми руками. -- Нет больше. Кончилось,-- сказал он. Она даже привстала. - Это что за глупости! В складах, рассказывают, горы мешков с мукой. - Я же с самого начала сказал вам,-- раздраженно ответил Чен,-- что мука будет месяц, только месяц. -- Месяц не кончился. Двадцать второй день пошел... Чен молча повернулся и вышел. В поселке у лавочника купил две пампушки. Вылетело пол иены, треть дневного заработка. Вернувшись домой, Чен принялся разводить огонь в очаге. Матушке недолго осталось жить. Он будет покупать ей пампушки еще неделю. Но неделя прошла, деньги кончились. Чен объявил матери: -- Завтра пампушек не будет. Мать ничего не сказала. Только на землистом лбу вздулась вена. Гаолян и соевые жмыхи она теперь есть не могла. Два дня Чен крепился, глядя, как мать голодает. А она, как только сын появлялся, принималась плакать и стонать, что ее хотят сжить со света. Чен подумал, что ей и вправду лучше умереть. Ради чего она живет? Чтобы съездить в свой Шаньдун и побахвалиться сытой и довольной жизнью? Молчание сына испугало старуху. Она перестала попрекать его. Теперь она упрашивала его хотя бы раз в три дня приносить ей пампушки, от которых так приятно во рту и в горле. Она просит прощенья, она виновата, что кричала на него... Ведь ей так мало осталось жить! Чен поглядел на жестяную коробку, стоявшую у изголовья кровати. Это была их копилка. Дрожа над каждой монетой, мать складывала туда все сверхурочные Чена. Проследив его взгляд, мать схватила коробку и прижала к груди. -- Нет! Не дам! Только не отсюда! Как ты можешь? Я поеду в Шаньдун на эти деньги. Я скоро умру, на гроб нужно. Я не буду, не буду больше просить пампушек, только не бери эти деньги! С этого дня она ни разу не вспомнила о белой муке. Со слезами на глазах, давясь, глотала похлебку из гаоляна и сои. И каждый день Чен мучился, кормя мать. Когда она визгливо бранилась, ему было легче. Скоро у нее начались рвоты. Но она безропотно продолжала хлебать это варево. Лекарство, которое прописал врач из амбулатории, ей не помогало. Чен хотел было обратиться к Кадзи, но не решался. Ответ можно было предвидеть. Кадзи, конечно, не выдаст муку одному Чену. Он вытащит из кармана деньги и скажет: "Вот, купи на них муки". Так будет во второй и в третий раз. Но наступит день, когда Кадзи скажет: "Мне денег не жаль, но не хотелось бы думать, что молодой Чен попрошайка". И вдруг рядом с нахмуренным Кадзи в памяти Чена всплыло ласковое лицо Митико, лицо, всегда готовое расцвести в улыбке, лицо, на котором не бывает недоброй усмешки и хмурого раздумья. Может быть, обратиться к ней? Стыдно, конечно, но она, наверно, поможет, даст немного муки. И вечером, увидев, что Кадзи не собирается домой, Чен спросил: - Вы сегодня задержитесь? Я иду сейчас в контору бумаги сдать кое-какие. Может, зайти к вашей супруге и предупредить? - Что? А-а, да-да, пожалуйста. Когда Чен постучал в дверь, из дома послышался певучий голосок. Дверь открылась, на него пахнуло ароматом духов, и светлое лицо супруги господина Кадзи улыбнулось ему. - Господин Кадзи просил передать, что задержится сегодня. Очень, очень занят. - Вы специально зашли сказать? Большое спасибо. И она еще раз улыбнулась ему. Чен смутился и не мог выдавить из себя ни слова. Он пришел клянчить, а его приняли за любезного человека. -- Я... -- начал он и запнулся. Тонкие брови Митико чуть сдвинулись, но на губах еще продолжала играть улыбка. -- Говорите, не стесняйтесь. Вы что-то хотели сказать? Зардевшись, Чен выложил свою просьбу и совсем сконфузился. -- Жалость какая,-- забеспокоилась Митико. -- Что же делать? Она попросила его подождать. Немного погодя она вернулась с бумажным пакетом. -- Не обижайтесь, пожалуйста, Чен,-- она смущенно протянула ему пакет.-- Очень хотелось бы дать вам муки, но, как назло, у меня ни крупицы. Здесь сладкое для вашей матушки. А на мужа не сердитесь. Ему, наверно, очень досадно, что он не может вам помочь. Чен стоял, опустив голову. Мягкая рука коснулась его пальцев, разжала их, и на ладони осталась сложенная бумажка в пять иен. -- Я не хочу вас обидеть,-- голос Митико журчал, как чистый ручеек.-- Просто я делаю то, что господин Кадзи хотел бы сделать, да не может. Вы никому ничего не говорите, и Кадзи тоже. Конечно, лучше было бы, пожалуй, мне самой купить, что надо, и зайти к вашей матушке... Чен ушел, чуть дыша от радости и смущения. Он крепко сжимал в потной ладони бумажку в пять иен. Хорошо сделал, что пришел,-- добрый она человек! Но он лишил себя возможности заходить в этот дом...

37

Пять иен, полученные от Митико, казались Чену даром богов. Едва он заполучил деньги, как вспомнил о постоянных жалобах матери на усилившиеся боли и о ее просьбах позвать лекаря-массажиста. Чен решил, что теперь, когда завелись лишние деньги, можно позволить себе такой пустяк. Он пригласил массажиста. Потом она потребовала позвать колдуна, утверждая, что в их доме завелись демоны болезни и нищеты. От подаренных пяти иен еще кое-что оставалось -- почему было не сделать приятное старухе. Колдун пришел, пробормотал какие-то заклинания и ушел, содрав за визит огромную сумму -- две с половиной иены. Мать сказала, что ей стало намного легче. Из всего, что он запомнил из невнятной болтовни колдуна, Чену запало в память одно: человек, который спасет мать, живет на восток от их дома. Ближе всего на востоке была пампушечная. Не то чтобы Чен поверил колдуну, но все-таки подумал: чего не бывает, а вдруг он сумеет занять там муки? В обеденный перерыв Чен отправился в пампушечную. Увидев в окошке гладкую, как горшок, голову хозяина, он еще раз повторил про себя, что он скажет. Дверь с черного хода в лавчонку была приоткрыта. Пампушечник месил тесто; возле его, спиной к двери, стояла женщина в китайском халате и что-то вполголоса объясняла лавочнику. Чен услышал, как хозяин сказал: -- Здесь надо электрика. Вот хорошо бы найти надежного человека с трансформаторной подстанции... Чен громко поздоровался. -- А-а, добро пожаловать,-- сказал лавочник.-- Как матушка? Женщина тоже повернулась к нему, и на Чена глянуло улыбающееся лицо мадам Цзинь. -- Здравствуйте, господин Чен,-- пропела она.-- Вас хвалят. Говорят, вы на редкость преданный сын. Чен не удержался от глуповатой довольной улыбки, смущенно отводя глаза от высокой груди и пышных бедер мадам Цзинь. -- Пампушек? -- спросил лавочник. - Нет, хозяин, у меня к тебе сегодня большая просьба. Пампушечник принялся месить тесто. - Не уступите ли вы мне немного мучки? - Сколько? Вообще-то мешок или полмешка. Хозяин звонко прихлопнул ладонью сизую муху, присевшую на его голый череп. -- Мешо-ок? -- Двойную цену дам, если согласитесь на выплату из нескольких получек. Задаток оставлю сейчас. В кармане Чен крепко зажал все, что оставалось от пяти иен. На лице хозяина он прочитал отказ и поспешно добавил: - Могу и наличными. Займу у начальника. Матушка у меня, сами знаете. - Понимаю,-- пампушечник продолжал месить тесто,-- но у меня ведь тоже не склад. - Начальник -- это Кадзи? -- спросила Цзинь. - Да, он ко мне хорошо относится. - Немудрено, ты ведь серьезный малый, вот тебе и доверяют. - Если можно, хозяин, очень прошу, выручи.-- Чен блеснул самой приветливой из своих улыбок. - Хорошо относится, только муки не дает,-- насмешливо улыбнулся пампушечник; отняв руки от теста, он пристально поглядел на Чена.-- Малый ты дельный, да только зря перед японцами выслуживаешься. Дошел до того, что мать прокормить не можешь Чену было неловко перед мадам Цзинь. Он растерянно посмотрел на нее. Она призывно улыбнулась. - Все церемонишься,-- продолжал лавочник,-- а японцы тянут и тянут со склада, жрут до отвала. Об этом-то ты хоть знаешь? А продукты эти всем нам положено получать. - Это правильно, конечно... -- замялся Чен. - А если правильно, что ж молчишь? Боишься прогневать господ японцев? Не ко мне надо идти. Когда японцы растаскивают пайки, отпущенные для рабочих, никто их ворами не называет, так? А если китаец возьмет, что ему причитается, это будет воровство? Неприятно, конечно, тайком, по ночам брать. Получается действительно вроде кражи. А что поделаешь -- иначе-то нельзя. Ты думаешь, откуда во всех харчевнях мука? Из вашего склада. А у меня? Тоже. Мне рябой сторож носит. Что, удивляешься? То-то! Да не только рябой, японцы часто ходят, предлагают. Ему, видишь, стыдно взять тайком, хочет открыто, честно купить, так мука-то все равно краденая! Чен опустил глаза. Он знал о всех этих махинациях, но от разговора начистоту ему стало не по себе. А потом его смущала мадам Цзинь, высокий разрез халата почти до бедра открывал ее полную ногу. -- Кстати,-- повернулась к нему мадам Цзинь, тяжело колыхнув бюстом,-- у тебя нет знакомого электрика? Чен припомнил: до его прихода они говорили о трансформаторной подстанции, там у него работал товарищ еще по школе. Серьезный парень. Он каждый день ходил на рудник из отдаленной деревни. Скромный, непьющий. Японцев он недолюбливал и, похоже, презирал Чена за его преданность японскому начальству. Но это не важно. Если хозяину и этой соблазнительной женщине нужно связаться с кем-нибудь на подстанции, он познакомит их с Чао. Может быть, за это ему помогут с мукой? -- Есть у меня один. На трансформаторной подстанции Работает. А зачем вам? Глаза мадам Цзинь блеснули. - На трансформаторной подстанции? -- переспросил лавочник.- А надежный человек? - Серьезный парень. Да зачем вам? -- Потом расскажем,-- улыбнулась Цзинь.-- Это очень важное дело, милый Чен, очень важное! У тебя, конечно, много работы, но, может быть, ты урвешь времечко, забежишь ко мне, а? -- Мадам Цзинь кокетничала. Высокая грудь колыхалась у него перед глазами. Голосом, сдавленным от волнения, Чен сказал, что сейчас он не может. -- Ну, тогда вечерком. Приходи, не пожалеешь. Пампушечник рассмеялся и погладил свою лысину пятерней, вывалянной в муке. -- Сделай ей одолжение, сходи. Ты малый красивый, видишь, как приглянулся сестричке Цзинь. Мадам Цзинь притворно сердито сверкнула глазами. - Перестань насмехаться над парнем! Лучше дал бы ему полмешка муки. - Одно другого не касается,-- ответил ей пампушечник и протянул Чену две пампушки.-- А ты, паренек, иди к рябому на продовольственный склад и скажи, что я послал. Он тебе отвалит, сколько унесешь. Учись мозгами шевелить себе на пользу. И не забывай, что ты китаец, от китайского семени рожден и китаянкой выношен. Так-то! С чувством неясной тревоги Чен принял подарок. Продовольственный склад находился еще восточнее пампушечной. Кто же этот человек, что спасет его? Рябой сторож? Или эта женщина с таким зовущим взором? Неужели все это сделал колдун за две с половиной иены? Да нет, чепуха! -- Придешь? Я буду ждать,-- прошептала мадам Цзинь, наклонившись к нему. Чен покраснел, у него запылали уши, грудь сдавило предвкушение неизведанного. Проглотив вязкую слюну, Чен кивнул.