Когда все это было сделано, Хубилай огляделся вокруг и заметил юного Марко, который, как полагалось, стоял в стороне, из чувства уважения не вмешиваясь в разговор старших. Одна венецианская рукопись добавляет в этом месте, что Марко «был холостой юноша весьма величавой и благородной внешности». На вопрос императора, что это за юноша, мессер Никколо ответил: «Государь, это мой сын, а твой слуга, которого я, как самое мне дорогое на свете, с великими опасностями и хлопотами привез сюда из столь далеких Стран, чтобы отдать тебе в слуги». «Добро пожаловать», — сказал великий хан, и молодой человек тотчас был занесен в список придворных; как гласит та же венецианская рукопись, «все при дворе ставили и ценили его очень высоко».

В честь знатных чужестранцев из далекой земли при дворе было великое веселье и много пиров; у монгольского властителя им был оказан большой почет.

Свой короткий рассказ о приеме при дворе Хубилая Марко заканчивает скромным вопросом: «А зачем вам долго рассказывать?»

Марко оставил превосходное описание внешности хана Хубилая. «Великий государь государей Кублай-хан с виду вот каков: росту хорошего, не мал и не велик, среднего росту; толст в меру и сложен хорошо; лицом бел и, как роза, румян, глаза черные, славные, и нос хорош, как следует».

Описав великого хана, Марко подробно и со знанием дела рассказывает о том, как выбирают для хана жен и наложниц, какие порядки установлены в брачных покоях хана. Обо всем этом можно прочесть у самого Марко, и нет необходимости испытывать добрую волю читателей, пересказывая книгу путешественника. То же самое относится и к описанию ханского дворца и его пышной столицы Ханбалыка. Чем больше здешние впечатления Марко отличались от виденного им на своей родине и во время странствий, тем больше они поражали ею. Он дивился, как геометрически правильно был распланирован город, главные улицы которого — «широкие, прямые, из конца в конец все видно из одних ворот в другие... Весь внутренний город построен четырехугольником, совсем как шахматная доска...» Все было столь странно, столь непохоже на узенькие, извилистые и темные улицы с нависшими над ними домами — знакомые ему улицы Италии и Леванта! Марко описывает башни для колоколов и барабанов, которые еще стоят в Пекине по сию пору, хотя и южнее тех башен, что были выстроены монгольским ханом. Еще недавно звоном колокола оповещали там и о тушении огней и о тревоге — в точности так же, как в те времена, когда по улицам Ханбалыка разгуливал Марко Поло. Марко сообщает, что после третьего колокольного звона, возглашавшего тушение огней, никто не осмеливался покидать свое жилище до самого утра; исключение составляли «разве только те, кто к роженицам да больным идут, да и те идут с фонарями».

Стоит ли нам заполнять эти страницы описанием ханских пиров, необыкновенной роскоши и разных обычаев ханского двора, рассказывать о том, как хан вместе со своими баронами ездил на охоту, если Марко Поло вплел все это в ткань своей книги, разукрасив ее, словно гобелен, алыми и багряными красками, перемешанными с золотом и серебром, — красками, которых до нею не мог дать читателям Запада ни один писатель?

Любопытен рассказ Марко о женщинах, «che servono gli huomini per danari»[75]. Наблюдая тот строгий распорядок, которому была подчинена проституция во владениях хана, Марко, очевидно, вспоминал об открытом и разнузданном разврате, царившем тогда в Венеции. Марко указывает, что в ханской столице было двадцать тысяч проституток, уверяя читателя, что они были необходимы ввиду большого количества купцов и иностранцев, прибывавших в город каждый день. Жить внутри города ни одна продажная женщина не смела (разве только тайно), селились они в предместьях Марко простодушно замечает, что все двадцать тысяч проституток «находили пропитание». На каждую сотню и на каждую тысячу проституток назначались старосты, старосты подчинялись «главному начальнику». Этот начальник был поставлен для того, чтобы доставлять женщин приезжавшим к хану и жившим за его счет послам; каждому послу и всем в посольстве начальник обязан был дать по женщине: «каждую ночь те женщины сменяются, и нет им никакой платы, почитают они то дело как бы за подать великому хану».

В своей книге Марко столь часто говорит о женщинах — в подробностях описывает их внешность, их склонность или несклонность к любви и т.д., о чем обычно не писали даже позднейшие путешественники (за исключением разве смелого и многознающего сэра Ричарда Бертона[76]),— что становится очевидным одно: все это, если не целиком, то по преимуществу, вызвано жадным любопытством и постоянными расспросами тех итальянцев, которые в чужих странах не бывали и для которых книга Марко писалась. Приехавших из дальних стран путешественников и ныне забрасывают вопросами на такие темы, какие в книгах обычно отражения не находят. Мы можем с уверенностью сказать, что с тех пор человеческая натура почти не изменилась и что ценами на мускус и ревень, размерами ханского дворца или качеством товаров в далеком Китае интересовались отнюдь не все и даже не большинство слушателей Марко. Они спрашивали о другом, более близком их интересам, их жизни, и в своей книге мессер Марко шел им навстречу. Интересы же самого Марко были разнообразны: здесь можно сослаться на ту же пространную главу книги, где наряду с рассказом, по выражению французской рукописи, о feme pecherise (грешной женщине) Марко говорит о похоронных обрядах в Ханбалыке, о соколиной и иной охоте Хубилая и его баронов, о подвозе драгоценностей в Ханбалык и о торге ими, о городах, окружающих столицу.

Вслед за этим Марко вспоминает о монетном дворе Хубилая и его бумажных деньгах; обещая рассказать о них в следующей главе, Марко тут же оговаривает, что он не будет перечислять все богатства и все расходы «великого государя», ибо никто этому не поверит. По-видимому, Марко сам понимал, что соотечественники воспримут далеко не все, что описано в его книге. Будучи не в силах представить себе все богатство и величие монгольского владыки и его империи, венецианцы сочли бы трезвое описание действительных фактов за фантастические выдумки автора.

Монетный двор великого хана находился в Ханбалыке, и здесь Марко видел, как печатаются и распространяются по стране бумажные деньги.

Китайцы были первым народом, который ввел в употребление банкноты. Если не вдаваться в историю того, как в качестве денег ходили оленьи шкуры и другие предметы, то все же надо учесть, что, по общему мнению китайских ученых, китайское государственное казначейство впервые выпустило бумажные деньги около 650 года. Эти деньги многозначительно назывались фэй цянь — летающие деньги. Вскоре они вышли из употребления, и вплоть до X века о них нет никаких сведений; в X веке к ним прибегли корпорации банкиров провинции Сычуань. Немного спустя власти изъяли эти частные бумажные деньги и выпустили свои, государственные. Они были в ходу все годы династии Сун, при монголах Китай бумажными деньгами был буквально наводнен. Чтобы приучить население брать эти деньги, хан Хубилай даже запретил пользоваться металлической монетой. На первых порах бумажные деньги частично гарантировались запасами металла. Но когда запасы иссякли, деньги выпускались уже безо всякой гарантии металлом. Это, разумеется, вызывало их катастрофическое обесценение, хотя Марко, не понимая, очевидно, столь сложной финансовой системы, ничего по сему поводу не пишет: он считает, что стоимость банкноты эквивалентна стоимости обозначенного на ней металла.

Марко был не единственным путешественником средневековья, описывавшим китайские бумажные деньги. Монах Гильом Рубрук, побывавший в Катае примерно на двадцать пять лет раньше венецианцев, рассказывает, что «общепринятые деньги в Катае — это хлопчатая бумага с ладонь в ширину и длину, на бумаге они дают изображение печати Монгка [Мункэ-хана]». Одорико де Порденоне, находившийся в Китае в год смерти Марко Поло (1324), говорит об одном налоге, который уплачивался «пятью листками бумаги, похожей на шелк». В другом месте Одорико просит читателя не слишком удивляться могуществу правителя Катая, «ибо во всем государстве никаких денег не тратится, а некие бумажки, которые ходят как деньги». Великий арабский путешественник средневековья Ибн-Баттута (1304–1378) пишет: «Народ в Китае не пользуется в торговых делах ни золотой, ни серебряной монетой... Купля и продажа у них происходит при помощи листков бумаги величиной с ладонь, на этих листках ставится знак печати императора». Пеголотти в своем путеводителе (приблизительно 1340 г.) сообщает будущим путешественникам, что в Катае «деньги делаются из бумаги».