В землянке становилось жарко, и Нестор, садясь к приемнику, хотел снять гимнастерку и остаться в тельняшке, как это делал не раз, но вдруг раздумал и взглянул на Таню. Она в это время, казалось, была увлечена разговором с Ниночкой, но заметила взгляд Нестора и улыбнулась ему.

— Тише, товарищи, начинается прием! — сказал Нестор.

Гости стали расходиться, так как знали, что во время расшифровки, которая последует за приемом, никому не разрешается присутствовать, кроме людей, непосредственно причастных к делу, командира и начштаба отряда.

Ниночка скоро сменила Нестора у аппарата, а Нестор взялся за расшифровку и вдруг, повернув русоволосую голову к Тане, закричал:

— Таня, майора наградили орденом! — Он помолчал с минуту. — И меня. Партизанской медалью первой степени. — Продолжая лихорадочно записывать, он говорил: — И Пражму, Вануша Сукасьяна, Алоиза Ковача…

Таня подошла к Нестору.

— Пока вы с Ниночкой заняты приемом, — сказала она, — я отнесу майору раскодированное, ему будет приятно, — и Таня взяла запись о награждении. Она уважала Зорича, и ей было радостно, что ее любимого командира оценили там, в центре. Нестор и Ниночка продолжали расшифровку, а Таня, накинув на себя меховой жилет, отправилась в штабную землянку.

Здесь Таня застала Пражму, старшего лейтенанта Волостнова и нового комвзвода. Они оживленно о чем-то спорили, но при появлении девушки разговор сразу оборвался, и она поняла, что пришла некстати. Это было видно и по недовольному лицу Зорича, повернувшемуся к ней.

— Ну, чего тебе, Каширина?

Таня, когда шла к майору, совсем иначе представляла себе эту встречу. Она радовалась, что может первой поздравить его с награждением, и, улыбаясь, думала о том, как сообщить об этом. Кто знал, что она придет так некстати! При виде сердитого лица Зорича и вопрошающего, холодного взгляда новенького — она еще не знала его фамилии — у Тани вылетели из головы заготовленные фразы, и она сказала только то, что было положено по уставу:

— Разрешите доложить, товарищ майор?

— Ну, ну, докладывай, — ответил командир отряда, И хотя слова звучали нетерпеливо, выражение его лица и взгляда смягчилось, как будто он уже догадался о ее волнении и детском разочаровании.

Она не выдержала официального тона, требуемого уставом, на ее губах заиграла улыбка, и Таня не то воскликнула, не то закричала:

— Поздравляю, товарищ майор! Вы награждены орденом… — и она протянула расшифрованную Нестором радиограмму. — Вот! И судруг Пражма награжден, и Алоиз Ковач… -и вдруг осеклась и покраснела, — и Степовой. Партизанской медалью… — уже тише продолжала Таня.

— А… вот это правильно! — воскликнул Зорич. — Вот это правильно, что Нестора… Вот это правильно! — и потянулся за радиограммой.

Зорича стали поздравлять.

— О, и нашего Сукасьяна наградили! — воскликнул . Александр Пантелеймонович, и видно было, что он очень доволен награждением боевых друзей. Но тут майор вспомнил о тех, кто вверил в его руки свои судьбы, и сказал, обращаясь к Волостнову:

— Надо, Владимир Георгиевич, сделать список награжденных по всей форме и приказик заготовить, чтобы утром перед строем и зачитать его… — Он опять повернулся к Тане, желая поблагодарить ее и сказать, что она свободна и может идти, когда снаружи, где-то очень близко, послышались взрывы гранат и пулеметная очередь, винтовочные выстрелы.

Все вскочили, и Зорич, как был в одной гимнастерке, кинулся вон из землянки, а за ним Пражма и новенький. Таня тоже выбежала на двор, под черное, в звездах небо. Но звезды тускнели в ярком свете пожара, начавшегося с левого края базы, почти на стыке с лагерем отряда Гагары, и Таня подумала, что это, должно быть, горят сенники, и еще подумала, что это нагрянули каратели и сейчас будет бой. Надо помочь Нестору и Ниночке спасать рацию и секретные коды, за которые они отвечают. Но тут она почувствовала сильный удар в грудь и в шею. Ей показалось, что она вдруг попала в горячий водоворот. И, захлебываясь, она стала склоняться все ниже и ниже к земле, укрытой пушистым снегом, падая как-то боком, с согнутой в локте белой рукой, которую она прижала к груди, обагренной кровью…

Из всех землянок и шалашей выбегали партизаны, слышались слова команды, но никто еще толком не знал, что произошло, откуда сделано нападение, кто нападающий и с какими силами имеют дело. Зорич был ранен в ногу, и Николай Трундаев силком уволок его в землянку. Майор отдал приказ залечь в оборону. Доктор Сухаренко осмотрел рану и успокоился тем, что она сквозная. «Вот и пуля!» — говорил доктор, держа ее на ладони. У Зорича мутилось сознание, но он продолжал давать распоряжения и указания командирам и связным. Они то и дело вбегали и выбегали из землянки.

Появился Волостнов. Кубанка с красной лентой была сдвинута на затылок, под расстегнутой тужуркой видны были ремни и открытая кобура, из которой торчал пистолет. Волостнов еще с порога стал докладывать, что нападение сделано не со стороны дедины. В боевую готовность приведены ручные пулеметы, но он приказал в открытый бой не вступать.

— Правильно, — одобрительно кивал Зорич и морщился от боли, так как и доктор не терял времени. Он промывал рану спиртом, присыпал порошком, отчего не становилось легче. Потом Сухаренко взял ногу в лубки. Только тогда доктор успокоился.

— Теперь, пан майор, — сказал Сухаренко, — можете командовать хоть парадом.

— Доктор, позаботьтесь о своем лазарете… — приказал Александр Пантелеймонович. — Лошадей возьмите у Грунтового, — и Зорич повернулся к Волостнову. — Ничего не поделаешь, надо уходить. Прикрывать отход будешь ты, Владимир Георгиевич, с Агладзе. Возьмите человек пятнадцать по своему усмотрению…

— Слушаюсь…

Перестрелка затихла, командиры взводов через связных докладывали обстановку. Противник прошел через сенники, забросав их гранатами и обстреляв зажигательными пулями. В сенниках отдыхали разведчики Грунтового и хозяйственная команда Сукасьяна. Не все успели выбраться.

Прибежал, запыхавшись, Агладзе. Он в своей стихии, разгоряченное лицо дышит отвагой, близость врага пьянит капитана. Агладзе уже успел связаться с Гагарой и договорился о совместных действиях. Гагара следует на запад, но тоже оставляет сильный заслон.

— Противник отступает к дедине, — доложил Агладзе.

Вошел Свидоник, которого Зорич посылал к радистам.

— Тяжело ранена Каширина, — сообщил он.

— Сухаренко смотрел?

— Пуля попала в горло. Тяжелое ранение, говорит доктор. Навряд ли выживет. Неприятное ранение и у Ниночки.

— Что значит неприятное? — сердито спросил Зорич.

— Пуля попала в бедро.

Несколько секунд Зорич сидит с закрытыми глазами, вытянув ногу в лубках.

— Выделите радистам двух бойцов, — предлагает он Волостнову. Голос Зорича звучит, как натянутая струна. — Доктору для раненых дайте лошадей…

Опять начинается перестрелка. У штабной землянки выстраиваются партизаны по взводам, командиры докладывают о наличии людей. Зорич приказывает выступать.

— А Нестор где? — спрашивает он.

— Все в порядке, судруг майор, — отвечает подоспевший Пражма.

— Ну, двинулись! — бросает Зорич.

…Отряд замыкали разведчики, но Грунтового не было с ними, он передал командование своему заместителю, а сам остался в лощине и долго еще шарил тонким лучиком фонаря среди обгорелых остатков сенника в поисках друга, в поисках Вануша Сукасьяна.

«Где ты, Вануш, армянская твоя душа! — взывало сердце Данилы. — Не верю и никогда не поверю, что ты сгорел в этом чертовом сеннике. Не ты ли, Вануш, прошел сквозь танковую атаку под Перемышлем и по дороге смерти через нищие деревни Польши? Не тебя ли я нашел в адовом логове Бяла Подляска, и понял тогда — вот настоящий парень, и доверился тебе, и мы вместе бежали, вопреки человеческим возможностям. И вместе мы прошли путь от Подляска до словацких гор. Откликнись, Вануш!»