Однако, она оттолкнула его и отскочила в сторону, словно ее ударило током.
— Келли, я ужасно рад тебя видеть… — растерянно произнес СиСи. — Не понимаю даже как это могло такое прийти тебе в голову?..
Она порывисто воскликнула:
— Тогда почему ты задаешь мне такие вопросы? Почему ты уговариваешь меня подчиняться врачам? Ты разговариваешь со мной так же как и они я ведешь себя так же…
— Я пытаюсь помочь тебе!..
Келли снова зарыдала, прижимая руки к груди.
— Тогда не отправляй меня обратно… Отец, не делай этого! Я теперь стала сильнее, мне лучше. Я знаю это.
— Знаю, знаю, дорогая… — торопливо произнес СиСи. — Я вижу, что тебе уже значительно лучше.
Она снова заговорила с надеждой, пытаясь убедить отца выполнить ее просьбу.
— Может быть, если я вернусь домов, я поправлюсь совсем скоро и вспомню, что случилось в отеле. И весь этот кошмар исчезнет… Если мы опять будем вместе, мне гораздо быстрее станет лучше…
Но СиСи не нашел в себе сил выдержать умоляющий взгляд дочери. Он опустил глаза и потупившись слушал ее.
Келли почувствовала, что слова ее пропадают впустую и взмолилась:
— Папа, ну, пожалуйста!.. Не заставляй меня возвращаться туда. Если ты любишь меня, не делай этого! Не делай…
Девушка почувствовала как у нее подкашиваются ноги и упала в объятия отца.
ГЛАВА 9
Воспоминания. Мейсон снова обращается мыслями к Мэри. Иден удается спастись. Келли возвращают в психиатрическую клинику. Круз обнаруживает жену не где-нибудь, а в доме окружного прокурора.
Мейсон, покинув родительский дом, направился к отелю «Кэпвелл».
Он медленно брел по улицам, и запахивая полы пиджака, ежился словно дувший со стороны океана ветер нес не свежесть, а настоящий зимний холод.
Сейчас он выглядел как лишившийся всего и позабытый всеми бродяга. Только дорогой, но измятый костюм напоминал о том, что его хозяин знал лучшие времена.
Несмотря на позднее время улицы были многолюдны и шумны.
Мейсон пересек площадь перед церковью и двинулся мимо парка. Тут он увидел зрелище, которое настолько привлекло его внимание, что ему пришлось несколько раз открыть и закрыть глаза, чтобы убедиться в том, что это не наваждение.
По аллее вереницей тянулись теннисисты, они шли группками по двое, по трое. Это были молодые люди в отутюженных белых брюках — все сплошь «первые любовники». Казалось, что где-то неподалеку снимают художественный фильм и режиссер проинструктировал их в последний раз, напомнив о том, что у церковной паперти напротив парка неуместно пересчитывать деньги в портмоне и теперь пропускал их по очереди перед объективом кинокамеры. Они бодрым шагом шли по аллее в зеленоватом вечернем сумраке.
Мейсону они напомнили ходячие стебли спаржи, словно целая процессия спаржевых человечков двигалась по заранее установленному маршруту.
Эти стебельки обходили вокруг церкви, пересекали улицу и скрывались в воротах.
— Что за чушь? — пробормотал Мейсон. — Сегодня, что — теннисный клуб дает банкет в парке?
На матч во всяком случае это не похоже. Когда идет матч, с кортов непрерывно доносятся глухие удары, упруго ударяются о землю яркие желтые мячи.
Мейсон вдруг отчетливо представил себе ярко-красный гравий кортов, восклицания, смех, звон стекла у буфетной стойки, уставленной яркими бутылками с прохладительными напитками. А дальше на берегу океана движутся мачты невидимых кораблей с пестрыми флажками, словно чья-то невидимая рука управляет ими из-за кулис, тянет их вдоль сцены, и они исчезают на горизонте.
Мейсон, споткнувшись, застыл на одном месте. Эта все незаканчивающаяся вереница теннисистов никак не могла отпустить его внимание. Он попробовал считать эти стержни спаржи, дефилирующих по аллее, но вскоре ему это надоело. Дойдя до двадцати, Мейсон сбился со счета, а они все шли и шли, смеялись, разговаривали друг с другом, резвые стебельки спаржи. Все одинаковой величины, все одинаково белые и одинаково тонкие… Эти спарживые фантомы, весело улыбаясь, проходили мимо и оживленно обменивались впечатлениями. И, в конце концов, Мейсону пришлось примириться, что это не сон и не игра его больного воображения.
Мейсон еще раз убедился в этом, когда аллея парка опустела. Призрачная процессия окончилась самым обычным способом, чем и доказала свою реальность.
Низко наклонив голову и поплотнее запахнув пиджак, Мейсон направился дальше. Будто еще раз желая напомнить о его реальном наваждении, парк выплюнул в опустевшую аллею новую порцию спаржи. Пять одинаковых стебельков белых и тонких — это замыкающие праздничное шествие запасные игроки. Обогнув церковь, они, как по команде, повернули налево, пересекли улицу и исчезли…
Мейсон неприкаянно брел по улицам, заглядывая в витрины еще работавших магазинов и ресторанчиков словно бездомный, который вынужден тратить свое время именно на созерцание праздника других.
Мейсон остановился у рыбного магазина, привлеченный запахом. Худой мускулистый негр выставлял в глубокой витрине бадьи с донным льдом. Рыба лежала ровным строем, она словно плыла, выгнув спины, но по крошеву дымящегося льда — кроваво-бронзовая, зелено-малахитовая, дымчато-полотая. Здесь же у стекла сгрудились омары, повесив усики. Сильный запах реки теребил нос, вызывая непроизвольное желание прикрыть его.
Племенная рыба томилась словно живая в белом полупрозрачном льду.
Это зрелище вдруг напомнило ему, как в студенческие годы он часто посещал Нью-Йорк. Когда в Гарвардском университете наступало время каникул, Мейсон вместе со своим другом Биллом Мейстером отправлялся в поездки по равным городам США.
Запах рыбы у него прочно ассоциировался с Нью-Йорком и Новым Орлеаном.
Особенно запомнилась ему первая поездка в Нью-Йорк. Они с Биллом бродили по городу пешком, ездили из автобусах и подземкой, все время спорили и в чем-то признавались — само собой, не без прикрас — и отдыхали в угловых аптеках, закусочных, городских парках, салунах, гостиных отелей, пока, вконец выдохшись, не оказались на озаренной закатным солнцем из-за Гудзона могильной плите кладбища Святой Троицы, где-то в северо-западной части Нью-Йорка, кажется на сто пятьдесят седьмой улице. Мейсон тогда отметил, что уроженец Нью-Йорка, подобно парижскому бездомному или неаполитанскому босяку, конечно же, не обитает я не проживает в родном городе: он служит ему обжитой до последнего дюйма берлогой, а также любимым и одновременно ненавистным градом земным, с которым и за который надо биться, где надо только мечтать, а потом умереть, вернув праху прах.
Билл тогда заметил, что всякое кладбище имеет большое достоинство: покой и бесплатный — если только на время, попользоваться — вход, причем это последнее его всюду привлекало и не потому, что он бережлив или окуп, просто терпеть не мог объектов наживы. Так, например, Билл иногда спрашивал: «Ну, а куда теперь тебя тянет, Мейсон?» А он отвечал: «Я еще никогда не бывал в Китайском квартале, в Гарлеме, в Гринвич Виллидж, на Бауэри, в Адской Кухне…» И тогда Билл» не прерывая беседы поднимал палец в знак согласия, осматривался по сторонам, чтобы сориентироваться и продолжая разговаривать, шел к нужной станции подземки и выводил Мейсона наверх — рядом и поблизости с тем самым салуном, закусочной или рестораном, на который он нацелился
