Эти питающиеся падалью стервятники, проходившие и днём и ночью перед лавчонкой Аббаса, были в его глазах настолько низкими и подлыми, что Аббас, самый ничтожный человек, до сегодняшнего дня ни разу не удостоил их даже прямым взглядом в лицо. Всякий раз, когда они проходили мимо его лавочки, он отворачивался, чтобы, не дай бог, глаза его не встретились с их глазами, чтобы снова не раскрылись раны его сердца, чтобы перед его взором снова не возникла та ужасная картина, которую он видел в «башне молчания» гябров.

О, если бы он не был занят своими покупателями, если бы не эта горсточка женщин и детишек, которые заходили поесть у него мороженое и рисовый кисель, если бы не бесконечные споры с Мешхеди Мохаммедом Голи и болтовня с Хавой Солтан, на нём, наверное, от этих переживаний уже давно сгнили бы семь саванов.

Однако ничто так не облегчало сердце Аббаса, как те полчаса, которые он проводил в чайной, расположенной недалеко от переулка Сарчамбак, беседуя с Иззатом-Оллой.

Каждый раз когда он замечал, что у господина доктора Тейэби в этот день больше посетителей, чем обычно, у него возникала острая потребность повидаться с Иззатом-Оллой. Человеку всегда радостно поглядеть в глаза своему другу, и, если он не будет иметь возможности видеться с ним, делиться с ним своими горестями, весь мир померкнет в его глазах. Ведь и Аббас, несмотря на свою плешивость и бедность, имеет сердце и тоже разбирается в том. что хорошо и что плохо, и к тому моменту, когда ему придётся покинуть бренную землю, он хочет понять, что же происходит вокруг него. Поэтому, когда он видит этих проходящих перед его лавкой аристократов, у которых и руки и одежда запачканы кровью, ему особенно хочется повидать Иззата-Оллу.

Ему хочется хотя бы полчаса посидеть с ним рядом на нарах чайной, выпить вместе по стаканчику чаю вприкуску, выкурить одну-две трубки его табака и раскурить на двоих одну ушнуйскую сигарету.

Посидев с Иззатом-Оллой каких-нибудь полчаса и побеседовав о всякой всячине, Аббас обретает полный душевный покой. Тогда он глубоко вздыхает, вытягивает на потёртом коврике босые ноги, снова надевает свои гиве, целует Иззата-Оллу и, измусолив ему щёки и подбородок, отправляется домой.

В ту ночь Аббас тоже направился в чайную, чтобы рассказать своему другу всё, что он видел за последние дни, в особенности во время сильного дождя, и снять со своей души этот тяжёлый груз. Иззат-Олла немного запаздывал. Аббас, сидя в кругу своих знакомых и сверстников, выпил два стакана чаю и уже начинал терять надежду на то, что Иззат-Олла придёт, как вдруг тот появился на пороге.

После традиционных поцелуев, к которым они привыкли с мальчишеских лет, Иззат-Олла поднялся на нары и сел. Сняв свои гиве, он скрестил по-турецки ноги и внимательно осмотрелся. Аббас сразу почувствовал, что у друга что-то неладно.

— Иззат, чтоб тебе не видеть добра, ты чего опять надулся? У тебя что-нибудь случилось?

— Нет, ничего. Но сегодня с самого утра у меня почему— то тяжело на душе.

— Ты что, поругался с кем-нибудь?

— Нет, как раз сегодня Хадиджа была более обходительной. чем всегда, и не бросалась на меня, как собака.

— Ну, так отчего же ты хандришь?

— Ей-богу, я и сам не могу понять. Ты знаешь, у меня это бывает — ни с того ни с сего вдруг начинаю киснуть.

— Да, но ведь ничего не бывает без причины. И плохое настроение тоже.

— Я и сам удивляюсь. В последнее время на меня частенько находит такая меланхолия, охватывает такая злоба, что в эти минуты мне не хочется никого видеть.

— Может, твой хозяин груб с тобой?

— К этому мне не привыкать. Он всегда грубый.

— Но, может, в последние дни всё-таки произошло что-нибудь неприятное?

Услышав эти слова, Иззат-Олла погрузился в раздумье.

— Мне кажется, ты прав, хотя я сам не могу разобраться в том, что произошло.

— Иззат, милый Иззат, человек ведь сделан не из камня. Есть вещи, которые он видит и вначале не задумывается над ними, а то и вообще забывает о них. Но то, что он видел, оставляет след в его душе. Исподволь оно завладевает его мыслями. Человек становится скрытным, начинает таиться от друзей. Может, и с тобой произошло что-то подобное?

— Да, ты, кажется, угадал. Я сам сначала как-то не задумывался над этим, а теперь, после твоих слов, вижу, что ты прав. Ну ладно, рассказывай, что там ещё задумали эти господа.

— Разве у них узнаешь! Судя по тому, что они зачастили в квартиру доктора Тейэби, видно, готовится что-то новое.

— То есть?

— С позавчерашнего дня и до сих пор к нему без конца приходят люди, звонят из американского посольства. И все разговоры вращаются вокруг нефти. Среди его посетителей появилось много новых, довольно-таки странных людей — какие-то толстяки в очках и с сигарами в зубах. Может, они замышляют что-нибудь против американцев?

— Нет, по-моему, дело обстоит как раз наоборот. Только позавчера вечером один из этих толстяков рассказывал об американцах, расхваливал их честность и благородство, их щедрость и умение дружить. У моего хозяина от радости сердце прямо таяло, и он без конца курил и пил виски.

— Что же теперь, по твоему мнению, должно случиться?

— А что ты ещё хочешь чтоб случилось? Все они из одной компании. Что может быть хуже той жизни, которой мы живём? Эх, братец, не думай об этом. Разве от этого что-нибудь изменится?

— Да, но хотелось бы по крайней мере умереть спокойно.

— А какая разница, кто из них нас съест — тот или этот? Да, милый мой Аббас, теперь я понимаю, что со мной творится. Как ты сказал, так оно и есть. Эти хождения, эти сговоры заставили меня глубоко задуматься. Как бы там ни было, но у каждого человека есть своя гордость и достоинство. Если хочешь знать правду, я не могу примириться с тем, что теперь, на склоне лет, мы попали в зависимость от каких-то американцев. Вот что гнетёт меня.

— А что, разве американцы — это плохо?

— Неужели ты забыл, какие безобразия творили они у нас в прошлом и позапрошлом годах? Как они привязывались ко всем красивым молоденьким девушкам и женщинам, забирали их с собой, совращали, а потом эти девушки бесследно исчезали.

— Ну хорошо, брат, а что тебе до этого? Они ведь нам не матери и не сёстры.

— Это правильно, но всё-таки нельзя допускать, чтобы женщину-мусульманку так позорно совращали с праведного пути.

— Да, но говорят, что у американцев очень много денег и они щедрее, чем англичане.

— Ну и что же из этого? Если бы они хотели растранжирить свои деньги, зачем им было приезжать сюда? Знай, они явились к нам потому, что зарятся на наши несчастные гроши. Э, брось ты забивать себе голову всякими пустяками. Вставай, пойдём немного прогуляемся…

Аббас вернулся домой поздно ночью. Несмотря на свою беспечность, несмотря на то, что он старался развеять тяжёлые мысли и тревогу Иззата-Оллы, сам он никак не мог заснуть. Ему трудно было разобраться в этих сложных, запутанных делах. Он был неграмотен, но всегда, когда школьники собирались вокруг его мороженицы и болтали о всяких делах, он невольно прислушивался к их разговорам. А случалось и так, что в хорошую погоду, когда кто-нибудь из клиентов доктора Тейэби в полдень или после обеда задерживался у него дольше обычного, его шофёру становилось скучно и он подходил к лавчонке Аббаса, садился и брал порцию мороженого. Обычно, если шофёр попадал сюда в первый или во второй раз, он молчал, но после трёх-четырёх посещений у него мало-помалу развязывался язык и он выбалтывал Аббасу кое-какие тайны.

От своих посетителей Аббас неоднократно слышал, что у политики нет ни отца, ни матери и что она никого не признаёт. Сначала Аббас даже думал, что политика — незаконнорождённый ребёнок или подкидыш. Затем он помял, что политика — это и есть та самая ложь, которую сочиняют сидящие там, на самом верху, люди и рассказывают друг другу.

В эту ночь в ушах Аббаса, словно похоронный звон, звучала фраза, которую он на протяжении своей жизни слышал много раз: «Политика не признаёт никого — ни отца, ни матери».