Неожиданно по телу разлилась радость. Кончики нервов, прорвав кожу, устремились в просторы Вселенной и зашелестели, как опадающие листья. Напряжение сразу же прошло, он сел на пол и засмеялся, задыхаясь, как вынутая из воды золотая рыбка.

Законы Вселенной изменились. Судьба изменилась, несчастья кончились. Век сытости, мир превращения мечты в реальность...

— Боги, как я хочу спать! Нарисую-ка я кровать.

Теперь мелок стал драгоценным, как сама жизнь, но кровать, когда ты наешься, совершенно необходима, да и мелка на нее уйдет немного, так что скупиться особенно нечего. Впервые в жизни можно с наслаждением поспать. Один глаз заснул сразу же, а второй никак не мог отдаться сну из-за опасения не испытать завтра удовольствия, которое выпало на его долю сегодня. Но через какое-то время заснул и этот глаз. Оба глаза всю ночь видели какие-то пестрые сны.

На следующее утро пробуждение было таким.

Снилось, будто он летит с моста, преследуемый диким зверем. Упал с кровати... нет. Когда он проснулся, кровати просто не было. В комнате по-прежнему стоял лишь тот самый один-единственный стул. Но как же тогда быть с тем, что произошло вчера вечером? Аргон-кун боязливо бросил взгляд на стену и удивленно склонил голову набок.

На ней — нарисованные красным мелком чашка (разбитая), ложка и нож, яблочная кожура и, наконец, бумажная обертка от масла. Внизу — кровать, с которой ему пришлось падать.

Таким образом, на стену в виде картины вернулось лишь то из нарисованного вчера, что не было съедено. Он в самом деле испытывал боль оттого, что упал с кровати. Проведя рукой по смятой во сне простыне, лежавшей на изображенной на стене кровати, он почувствовал странное тепло, контрастировавшее с остальными ее холодными частями.

Потерев пальцами лезвие ножа, Аргон-кун убедился, что он нарисован мелком, — нож без труда стерся, лишь запачкав пальцы. Попробовал нарисовать новое яблоко. Но оно не только не упало на пол, как настоящее, но вообще не отрывалось, будто это был кусок приклеенной к стене бумаги, а когда Аргон-кун стал соскребать его, размазалось по стене.

Радость была недолгой. Все закончилось и возвратилось к тому, что было раньше. Неужели это так? Печаль вернулась увеличенной пятикратно. И голод охватил пятикратный. Скорее всего, в животе съеденное снова превратилось в кусочки стены и крошки мела.

Выпив чуть ли не литр воды из подставленных под кран ладоней, он вышел на подернутую предрассветной дымкой пустынную улицу. Склонившись над водосточной канавой, по которой текла вода из кухни закусочной, находившейся метрах в ста, он опустил руку в грязнущую, как деготь, воду и вытащил что-то. Это была корзинка из металлической сетки. Сполоснув ее в протекавшей неподалеку речушке, Аргон-кун увидел, что в ней еще осталась какая-то еда. Особенно его приободрило то, что примерно половину корзинки занимало нечто похожее на рис. От старика, жившего в их доме, он недавно слышал, что если такую корзинку устанавливать в сточной канаве, то за день можно обеспечить себя едой. Этот старик с месяц назад так поправил свои дела, что мог даже покупать конопляную соломку, и сточную канаву закусочной передал ему. Вспоминая вчерашнее угощение, он понимал, какая это грязная, вонючая и вообще отвратительная еда. Но поскольку она не была связана ни с каким волшебством и ею всегда можно было набить живот, она была для Аргона-кун не только важна, но просто незаменима, и пренебрегать ею было невозможно. Еда эта была настолько отвратительной, что он вынужден был силой заставлять себя проглатывать ее, но приходилось есть. Дерьмо — вот что такое теперешняя его жизнь.

Незадолго до полудня он вышел на улицу и направился к приятелю, служившему в банке. Когда Аргон-кун появился у его стола, тот, грустно улыбнувшись, сказал:

— Сегодня моя очередь?

Аргон-кун кивнул с отсутствующим выражением лица, получил, как обычно, половину завтрака в коробочке и, не поднимая головы, механически вышел наружу.

Следующую половину дня Аргон-кун размышлял.

Когда он, с мелком в руке сев на стул, предался мечтаниям о волшебстве, надежда его начала выкристаллизовываться, концентрируясь вокруг непреодолимого, страстного желания, и, по мере приближения к вчерашнему вечернему времени, предчувствие, что мелок снова проявит волшебство, переросло почти в уверенность.

Откуда-то громкое радио сообщило время — пять часов. Он поднялся и нарисовал на стене хлеб, масло, баночку сардин и еще чашку кофе. Не забыл нарисовать под ней стол. Чтобы она не разбилась, как вчера. И начал ждать.

Вскоре тьма стала подниматься из дальних углов комнаты вверх по стенам. Решив посмотреть, в каком состоянии находится волшебство, он зажег свет. И убедился, что, как и вчера, электрический свет не нанес волшебству вреда.

Солнце село. Будто это обман зрения, картина на стене стала терять очертания. Словно между стеной и глазами поднимался туман. Она побледнела, туман все сгущался. Когда через какое-то время туман стал таким густым, что его можно было, казалось, брать руками, художника ждал успех — содержание картины материализовалось.

Кофе, должно быть, очень вкусный, от него поднимался пар. Поджаренный хлеб был еще горячим. Ой, забыл о консервном ноже. Аргон-кун рисовал, придерживая его левой рукой, чтобы он не упал, и нож появился оттуда, где он кончил его рисовать. В буквальном смысле слова он воплотил нарисованное.

Он обо что-то споткнулся. Снова появилась вчерашняя кровать. На ней — ручка ножа (лезвие он вчера стер), бумажная обертка от масла и разбитая чашка.

Наевшись, Аргон-кун лег на кровать. Что будет дальше? Ясно, что на солнечном свету волшебство теряет свою силу. Завтра снова придется предаваться горьким думам. Нельзя ли придумать какую-нибудь хитрость, чтобы выйти из положения? Великолепная мысль, подумал он, нужно завесить окно, чтобы в комнате была постоянная тьма.

Чтобы реализовать план, необходимо хотя бы немного денег. Нужно купить то, что защитит от солнечных лучей и не позволит тем самым лишиться из-за них материализованного. Но нарисовать деньги было нелегко. Напрягшись, Аргон-кун представил себе полный бумажник... Раскрыв его, он убедился, что все прошло как нельзя лучше — бумажник был набит деньгами.

Деньги, которые днем исчезнут, подобно золоту листвы, но он был спокоен — они не оставят никаких следов, как листья деревьев. Но все же из осторожности выбрал улицу подальше, куда и направился. Там он купил два толстых шерстяных одеяла, пять листов черной бархатной бумаги, кусок плотного фетра, коробку гвоздей, четыре длинные деревянные планки, а по пути купил еще попавшуюся ему на глаза в букинистической лавке поваренную книгу. На оставшиеся деньги выпил кофе. Он был нисколько не лучше того, который Аргон-кун нарисовал на стене. Это почему-то вселило в него гордость. Напоследок он купил газету.

Он начал с того, что вбил в притолоку гвозди и повесил на них два листа бархатной бумаги и одеяло, остальным он завесил окно, укрепив материал планками. От ощущения безопасности и охватившего его в то же время чувства вечности сознание Аргона-кун ушло куда-то далеко, он повалился на кровать и тут же уснул.

Недолгий сон нисколько не ослабил радости, не нейтрализовал ее. Проснувшись, он ощутил в своем теле заведенную стальную пружину и готов был прыгать от радости. Новый день, новое время... Он без колебаний ждал окутанное туманом, сверкающим золотыми блестками, завтра и еще многие и многие неисчислимые завтра. На лице Аргона-кун появилась счастливая улыбка, свидетельствовавшая о переполнявших его чувствах. Он был полон надежд, что с этого момента ему уже ничто не помешает, он все сможет делать своими собственными руками, имея колоссальные возможности. Блестящее время. Но почему же в глубине души притаилась грусть? Может быть, за миг до сотворения Вселенной Бог испытывал именно такую грусть? И среди мышц, рождавших улыбку, было несколько крохотных, сжавшихся от страха.

Аргон-кун нарисовал огромные стенные часы. Дрожащей рукой установил стрелки точно на двенадцати и решил с этого времени вести отсчет своей новой судьбы.