Барсук Бретон взмахнул длинной гривой, вынул спрятанный между ушами сложенный лист бумаги и начал читать. Это был знаменитый «Десятый манифест». Я думаю, излагать его здесь вряд ли необходимо. Для тех, кто прочел, это было бы повторением, а те, кто еще не ознакомился, могут купить его в издательстве «Суйё сёбо».

Мне стало тошно. Доклад барсука Бретона, который все время чесал ногой за ухом или вдруг начинал выгрызать блох на спине, а потом, словно опомнившись, продолжал чтение, проникая в мои уши, превращался в какой-то медицинский порошок, и я скрежетал зубами от тоски. У меня был такой мрачный вид, что мой барсук толкнул меня локтем в бок.

Если бы я не страшился барсучьих когтей и клыков, я бы, несомненно, не удержался от того, чтобы поднять крик. Я был уверен, что могу решительно заявить о полной глупости церемонии вхождения в башню. Но в то же время я понимал, что у меня нет никаких оснований для такой уверенности. Я понимал, что должен либо уничтожить все это, либо порвать с барсуком — ничего другого не оставалось.

Когда доклад барсука Бретона закончился, поднялся барсук Данте, коротко объявивший собрание закрытым, на этом невыносимая церемония закончилась. Барсуки со своими обычными ухмылками, помахивая хвостами, покинули помещение. Мы снова остались вдвоем. Мне ничего не приходило в голову, и я повторил тот же вопрос, который задал в конце прошлой главы:

— Кстати, что я теперь должен делать?

— Разумеется, — сказал непойманный барсук, напрягши передние лапы, передернув плечами и потягиваясь, — мы должны завершить все, что возложено на нас как на членов башни. Как сказал Данте, ты являешься пуповиной, связывающей с низменным земным миром, поэтому мне необходимо полностью стереть твой облик. Мои слова не должны пугать тебя. Мое существование есть ты сам в большей степени, чем ты таковым являешься, поэтому это есть и мое упрочение. Сейчас мы пойдем с тобой в банк глаз, и ты положишь туда свои глаза. А в качестве процентов будут выпущены бумажные глаза. Благодаря этому я смогу покупать съедобных жареных мышей, хлеб, покрывать расходы на исследования — в будущем я намерен профессионально исследовать уравнение женских ножек. Они то же самое, что бумажные деньги в низменном земном мире. Благодаря тому что ты освободишься от глаз, являющихся в тебе единственным балластом, с материалистической точки зрения для тебя наступит нечто равносильное антисуществованию, и без всяких усилий, легко, подобно пару, ты сможешь подняться в Рай. Ты станешь чем-то подобным чистому сознанию — разве не в этом состоит абсолютная свобода? Так ты станешь прозрачным поэтом, который будет вечно петь песни. Это и есть духовность.

— Но ведь Валери говорил: «Разве ты будешь способен петь, когда превратишься в пар?»

— Ответить на это довольно просто. Какое же у него бедное воображение — подобный вопрос сам по себе бессмыслен. Тебе известно, что сказал на пороге смерти его ученик Жид-сэнсэй? «Мой взгляд уже не привлекает материя». Таким образом, он отдал пальму первенства воображению и тем самым выразил желание отправиться в Вавилонскую башню.

— В таком случае, какая разница между Вавилонской башней и кладбищем?!

— Если прибегнуть к несообразному сравнению, никакой разницы нет. Но существует ли необходимость сравнивать? Сравнение по своей сущности зиждется на возможности выбора. А у тебя возможности выбора уже нет... Давай оставим пустые разговоры. После встречи с управляющим банка глаз Яхве и его детальных объяснений ты, возможно, согласишься, что именно в этом и состоит твое истинное желание.

— Противно! — закричал я так громко, что даже сам удивился.

— Противно, говоришь? — Непойманный барсук, растянув рот в улыбке, оголил огромные клыки и посмотрел с таким видом, будто был готов в любую минуту наброситься на меня. — Может быть, я ослышался? Ты вряд ли мог употребить слово «противно», правда? А если употребил, это означает, что ты болен раздвоением личности, выражающимся в том, что в глубине души подумал «no», а произнес «yes», и, следовательно, должен быть подвергнут лоботомии.

Мне стало страшно. Я понял, что протестовать впрямую было бы ошибкой. Внешне демонстрируя согласие следовать его указаниям, я найду щель, чтобы ускользнуть. Решив это, я сказал:

— Конечно. Я не сказал «противно».

— Разумеется, этого не было. Такого не могло произойти. Пора отправляться.

Зайдя за огромный выступ в углу комнаты, мы спустились по каменной лестнице и пошли по темному коридору. По дороге нам встречались повороты, перекрестки, и каждый раз непойманный барсук останавливался, наклонял голову, чесал задней лапой за ухом и думал. Я спрашивал обеспокоено:

— Ты знаешь, куда идти?

— Инстинкт подскажет.

После каждого такого невразумительного ответа мы снова двигались вперед.

Наконец мы подошли к огромным железным воротам, на которых были выгравированы слова: «Банк глаз». Перед воротами на маленьком черном ящике сидел жалкий старичок в лохмотьях.

— О-о, Яхве-сан! — воскликнул мой барсук.

Старик повернулся к нам, и на его лице появилась грустная улыбка. У него было прозрачно-желтое лицо мумии. Но меня охватило чувство нежности к нему. Это был первый человек, которого я увидел после того, как попал в башню.

— Я занимаюсь депонированием глаз. — Голос тоже был прозрачно-печальным.

— Очень прошу вас, — извинительным тоном сказал мой барсук, — сначала объясните, пожалуйста, всё, чтобы убедить его. Речь идет о духе депонирования глаз в любимой башне. А я пока прилягу и подожду.

Сказав это, он тут же поднял заднюю лапу и помочился на стену, после чего лег, положил голову на передние лапы и заснул.

Яхве встал и, все так же печально улыбаясь, тихо покачал головой:

— Антен-кун, тебе известно что-либо о банке глаз?

— Ничего не известно, но почему-то я боюсь его.

— Ты, наверное, обратил внимание на то, что барсуки в башне, собравшись вокруг тебя, все до одного одинаково улыбались? Я тоже, как видишь, улыбаюсь. Знаешь почему?

— Не знаю.

— Потому что и для барсуков, и для меня глаза пагубны. Взгляды людей, подобно крепчайшей серной кислоте, сжигают нас. Страшные глаза, озабоченные глаза, противные глаза, приятные глаза, печальные глаза — все они действуют по-особому. Я всегда боялся людских глаз. Объявив во всеуслышание, что каждый, кто увидит Яхве, должен умереть, я пытался избежать взглядов людей, но теперь людей этим не проведешь. Я бежал в Рай. Однако люди в мире, где господствует низменное сознание, объединившись, воздвигли Вавилонскую башню и приблизились ко мне. Тогда я бежал из Рая и, переодевшись, стал скитаться. В конце концов мне удалось открыть способ преодоления пагубности глаз. На первый взгляд — ничего особенного, на самом же деле — великое открытие. Как говорил Джемс[24], не чувства формируют выражение лица, а выражение лица формирует чувства. Считается, что улыбка — это смех в зачаточном состоянии, но это неправильно. Для объяснения я бы хотел, чтобы ты вообразил себе некий треугольник, вершинами которого будут смех, грусть и страх. Назовем его треугольником выражения. Свяжем его центр с каждой из вершин и попытаемся проследить изменение выражения лица в зависимости от направления каждого из этих отрезков прямой. Грусть переходит в рыдания, страх — в скованность, а потом в невыразительность, смех — в хихиканье. Здесь только следует обратить внимание на то, что невыразительность — тоже выражение лица, представляющее собой некоторую скованность, а хихиканье, каким бы небольшим оно ни было, в улыбку не превратится. Тогда что же такое улыбка? Улыбка — это центр треугольника выражений, то есть полная невыразительность. Все выражения освобождаются, устремляясь к улыбке. Именно улыбка означает полную невыразительность. Никто не в состоянии прочесть выражение лица человека, прикрытого улыбкой. Вспомни загадочную улыбку знаменитой Моны Лизы. Или подумай об улыбке слуги, стоящего перед хозяином. Улыбка — это стальная стена против любого взгляда. Обретя силу благодаря своему открытию, я снова вернулся в Рай.