и залез в дыру.

Стены дыры были покрыты чем-то похожим на слизь, местами они уходили в сторону, то расширялись, то сужались настолько, что приходилось ползти на четвереньках. Я оказался у перекрестка, откуда можно было двинуться вверх, вниз, влево или вправо. Раздумывать времени не было, и я по наитию пошел по одной из дорог. Воздух становился все более тяжелым и липким, какая-то органическая теплая вонь ударила в нос, залепила рот и глаза.

Я оказался в помещении, напоминавшем горшок. Воздух здесь был наполнен мягким светом, словно сверкающее облако. Я положил коробку и стал прислушиваться, чтобы понять, что происходит. Звуки претерпевали здесь сложную рефракцию и интерференцию[25], поэтому понять, что это за звуки и откуда они идут, было невозможно, но стало ясно, что эти непонятные звуки всё приближаются и приближаются ко мне. Я взял вариатор времени и, понимая, что просто так убежать невозможно и единственное, что мне остается, — положиться на этот прибор, решил попробовать воспользоваться им еще раз.

Увидев, что жидкость вылилась, а белое живое существо судорожно билось на дне сухой коробки, я поспешно схватил его за отросток, а другой рукой взял тело. Страх укрепил мою волю, пальцы дрожали, точно по ним шел ток. Сердце кричало: «Прошу, прошу, прошу», мозговые извилины чертили рисунок: «Верни время». Звуки подступили ко мне вплотную, кто-то схватил меня за пальцы, и в темноте я увидел сверкающие глаза барсука. И тогда я решил раздавить то, что было в моих руках.

Издав стон, оно погибло. В то же мгновение сзади на меня налетело, точно порыв ветра, яркое сияние. Вместе со сверкающим лучом света я понесся в глубь дыры.

Я снова сидел на скамейке в парке Р. и, положив на колени блокнот, пробегал его глазами. У моих ног примостилась большая черная тень.

Подняв голову, я увидел сидевшего под акацией непойманного барсука, который пристально смотрел на меня. Это было то же самое утро, и все происходило, как тогда. Через некоторое время барсук тихо поднялся и с ухмылкой подошел ко мне.

Я стремительно вскочил на ноги, свернул блокнот и швырнул в него. Потом стал хватать камни и тоже швырять. Я пришел в страшное возбуждение и даже после того, как барсук, схватив зубами блокнот, убежал, не мог остановиться и все швырял и швырял камни. Тут я вдруг почувствовал, что смертельно проголодался. Поскольку я перестал быть поэтом, чувство голода было совершенно естественным.

1951 г.

Начало смеркаться. Время, когда все люди спешат на свои насесты, а мне возвращаться некуда. Я медленно иду по узкой щели между домами. Иду, десятки тысяч раз задавая один и тот же вопрос: на улице выстроилось так много домов, почему же среди них нет ни одного, который был бы моим?..

Пока я мочился у телеграфного столба, меня время от времени касался конец веревки, даже захотелось накинуть ее на шею. Веревка, искоса злобно глядя на меня, казалось, говорила: «Поспи, браток». Я и сам очень хочу поспать. Но никак не могу. Не браток я этой веревке и к тому же никак не могу найти достаточно убедительную причину, почему нет моего дома.

За днем всегда следует ночь. Когда наступает ночь, нужно спать. Чтобы спать, необходим дом. В таком случае, почему же нет моего дома?

Неожиданно вспоминаю. Возможно, это мое огромное заблуждение. Не дома нет, просто я забыл, где он. Вполне допустимо. Например... я останавливаюсь у первого попавшегося дома, мимо которого иду... может быть, это мой дом? По сравнению с другими домами у него нет каких-либо особых примет, подтверждающих такую вероятность, то же самое можно сказать о любом доме, но, вместе с тем, не существует никаких доказательств, опровергающих, что это мой дом. Соберу все свое мужество и постучусь.

К счастью, в приоткрытом окне показалось милое лицо улыбающейся женщины. Ветер надежды пронесся рядом с сердцем, и оно затрепетало на нем, как развевающийся флаг. Я улыбнулся и по-джентльменски поклонился.

— Простите, хочу вас спросить, не был ли этот дом моим?

Лицо женщины мгновенно посуровело.

— Собственно, кто вы такой?

Пытаясь объяснить, я вдруг понял, что нахожусь в тупике. Как объяснить, кто я? Как объяснить женщине, что вопрос сейчас совсем не в этом? Я пришел в отчаяние, не зная, что предпринять.

— Во всяком случае, если вы считаете, что этот дом не мой, я хотел бы получить от вас доказательства.

— Хм... — Лицо женщины стало испуганным. Она посчитала меня безумным.

— Если нет доказательств, этот дом можно считать моим.

— Но это мой дом.

— Из чего вы исходите, утверждая это? Вы говорите, что этот дом ваш, потому что он ваш, но он вполне может быть и моим.

Вместо ответа женщина сделала непроницаемое лицо и захлопнула окно. Вот она, подлинная суть ее улыбающегося лица. Странная логика, согласно которой принадлежность той или иной вещи другому является причиной того, что она мне не принадлежит, представляет собой обычную подмену понятий.

Но почему... почему все вокруг меня является чьим-то, но не моим? Да нет, было бы хорошо, если бы из того, что не является моим, хотя бы одно было ничьим. Иногда меня посещают галлюцинации. Мне кажется, что какая-нибудь железобетонная труба на строительном участке или складе — мой дом. Но оказывается, все они уже кому-то принадлежат и, поскольку уже чьи-то, исчезают оттуда, не считаясь с моей волей и моими интересами. Или превращаются в нечто, явно не являющееся моим домом.

А как скамейка в парке? Это было бы, конечно, прекрасно. Если бы она и в самом деле была моим домом, если бы он с дубинкой не приходил и не гнал меня. Действительно, скамейки здесь принадлежат всем, а не кому-то одному. Но он говорит:

— Давай поднимайся. Скамейка принадлежит всем, а не кому-то одному. Тем более, тебе. Пошел, да побыстрей. Нравится тебе это или нет, по закону можешь поселиться только в подвале. Если устроишься еще где-нибудь, неважно где, одно это уже будет преступлением.

Неужели мне уготована судьба Агасфера[26]?

Начало смеркаться. Я все иду и иду.

Дома... Не исчезающие, не видоизменяющиеся, не двигающиеся по земле дома. А между ними не имеющая своего лица, растрескивающаяся улица... В дождливые дни ворсистая, как щетка, в снежные — во всю ширину прорезанная колеями, в ветреные дни — текущая лентой улица. Я все иду и иду. Я не могу понять, почему нет моего дома, и поэтому не накидываю себе веревку на шею.

Ой, кто это? Кто вцепился мне в ногу? Если та самая веревка, чтобы повеситься, не нужно суетиться, нервничать, — но нет, это не веревка. Липнущая шелковая нить. Хватаю ее и тяну за конец, вылезающий из разорванного ботинка, она тянется и тянется. Какая-то странная нить. Побуждаемый любопытством, я продолжаю тянуть, и тут происходит нечто удивительное. Тело мое стало клониться, пришлось удерживать его под прямым углом к земле. Неужели склонилась земная ось и направление силы тяготения стало иным?

Издав тихий звук, ботинок сполз с ноги и упал на землю, тогда я сразу же понял, что произошло. Не земная ось склонилась, а моя нога стала короче. По мере того как я тянул нить, нога все более укорачивалась. Моя нога распустилась, подобно тому как бегут петли на протертых локтях вязаного жакета. Моя нога была из нитей, похожих на нити люфы, а теперь я ее распустил.

Я был не в силах сделать и шага. Оказавшись в безвыходном положении, я замер на месте, а в руках, тоже оказавшихся в безвыходном положении, начала сама по себе двигаться нога, превратившаяся в шелковую нить. Тогда я пополз, а потом, не руками, а извиваясь как змея, стал тянуть нить и наматывать ее на тело. Когда левая нога была полностью распущена, нить естественным образом перешла на правую. Обмотав все мое тело, нить превратилась в подобие мешка, но я все равно продолжал разматывание, распуская свое тело от бедер к груди, от груди к плечам, и, по мере того как я это делал, мешок становился все более плотным изнутри. В конце концов я исчез.