3 февраля 1790 года генерал-майор Костюшко представлялся в Сохачеве своему начальнику, командиру дивизии генерал-лейтенанту Каролю Мальчевскому, старому кадровому офицеру. Тот принял его сухо, даже неприязненно. Ему не нравился энтузиазм, с каким молодые офицеры встретили нового бригадира. Эту свою неприязнь Мальчевский проявил на первом же товарищеском обеде.

Бригадному генералу полагалось сидеть по правую руку командира дивизии, но на это место Мальчевский пригласил двадцатилетнего полковника князя

Огинского, находящегося в Сохачеве проездом. После первого блюда, вытирая губы салфеткой, Мальчевский обратился к Костюшке:

— В Америке вы командовали армией или корпусом?

— Нет, генерал, я командовал значительно меньшим подразделением, но мое подразделение ни разу не бежало с поля боя.

Мальчевский помрачнел — он понял намек: это он, Мальчевский, командуя уланским эскадроном, бежал с поля боя в битве под Тульчином. Но вместо того чтобы замять разговор, Мальчевский вздумал проучить «демократа».

— Сразу видно, что вы инженер, что плохо разбираетесь в чисто военном искусстве. Позвольте вам заметить, что своевременное отступление подчас равно победе.

— А мне, генерал, почему-то казалось, что есть разница между отступлением и бегством. Отступление— это военный маневр, отступление может быть вызвано стратегическими соображениями, но бегство всегда результат трусости.

Офицеры прислушивались к диалогу между генералами, и по их лицам Костюшко видел, кто из них против него и кто ему сочувствует.

Молодой князь Огинский, понимая, что хозяин попал в трудное положение, решил его выручить:

— Генерал Костюшко, вы много лет жили в Париже, объясните мне, что там происходит.

— Революция, — кратко ответил Костюшко.

— Это я знаю, но мне казалось, что и в действиях революционеров должна быть какая-то логика. Они объявили, что люди рождаются и остаются свободными и равными в правах, и вдруг убивают «свободных и равных в правах» французов, которые по воле судеб оказались владельцами имений.

Костюшко удивленно взглянул на Огинского.

— Вы это серьезно? Ведь революция именно направлена против этих французов, которые, как вы изволили выразиться, оказались по воле судеб владельцами больших имений. Большие имения нескольких тысяч дворян стали причиной хронического голода миллионов крестьян.

— И вы, генерал Костюшко, одобряете поведение этих разбойников? — раздраженно спросил Мальчевский.

— Это, генерал, уже к делу не относится, — спокойно ответил Костюшко. — Но я все же скажу вам: понимаю французского крестьянина и разбойником его не назову.

— Где вы набрались таких идей? — с прежней резкостью спросил Мальчевский. — Во Франции? В Америке?

— Нет, генерал, в Варшаве. В Рыцарской школе.

Огинский положил руку на руку Мальчевского.

— Не стоит волноваться, генерал. У нас, слава богу, не будет революции.

— Если вы ее не сделаете, — подхватил Костюшко.

Огинский опешил:

— Я… революцию… сделаю?

— Не понимайте меня буквально. Не вы, князь Огинский, а все вы, владельцы больших имений. Вы не думаете о том, что наш хлоп тоже человек, что и он есть-пить хочет, что он предпочитает работать на себя, на свою семью, а не на пана. Вы об этом не думаете, а ваше недомыслие может вызвать революцию.

Этой наглости генерал Мальчевский уже не мог стерпеть. Два-три года назад он прямо с обеда поехал бы в Варшаву с требованием «убрать из дивизии бунтовщика». Но… времена изменились, в стране происходит что-то непонятное. В Варшаву съехались представители буржуазии со всей Польши, и какой-то ксендз Гуго Коллонтай требует от их имени предоставления мещанам права личной неприкосновенности, права приобретения земельной собственности, права занимать высшие духовные и светские должности и даже представительства в сейме. Этот же Гуго Коллонтай не ограничивается одной только выработкой требований — он организовал делегацию. Одетые во все черное представители буржуазии направились к королю и вручили ему эти наглые требования. «Черная процессия» направилась и в сейм. Это было в конце прошлого года…

Князь Огинский, один из самых крупных польских помещиков, задавал Костюшке вопросы не из праздного любопытства: он не понимал, что творится в мире. Революционные события во Франции, крестьянское движение на Украине и выступление польских мещан заставили сейм поторопиться с проведением реформ. Он утвердил предложения Коллонтая в защиту мещанства и «Принципы реформы правления», подготовленные Игнатием Потоцким. Все эти предложения и «Принципы», правда, не затрагивали осноз государственного строя, однако пользование «либерум вето» было ограничено. Огинский почувствовал беспокойство за завтрашний день…

Мальчевский хотел стукнуть кулаком по столу, но Огинский перехватил его руку.

— Генерал, не стоит волноваться и уж, во всяком случае, нечего портить себе аппетит из-за политики. Лучше скажите, уже получили новое обмундирование?

— Крохи! — сердито ответил Мальчевский. — Панове депутаты наобещали с три короба, а мои уланы в холщовых портках щеголяют.

Застольная беседа получила иное направление.

В военных делах неразбериха. Решили создать стотысячную армию, а набрали не больше 30 тысяч. Поэт Заболоцкий по этому поводу даже песенку сочинил:

Но и для 30 тысяч не заготовили ни обмундирования, ни снаряжения. Деньги должна была дать шляхта — она торжественно обязалась в первые дни национального подъема. Но когда дело дошло до кошелька, то шляхетские руки онемели.

Плохо обстояло и с набором рекрутов: помещики не хотели отдавать в армию своих панщизников.

Бригада Костюшки была расквартирована во Влоцлавеке, в зеленом городе на берегу Вислы. Солдат из бригады там звали «мархевками»[33] — они носили длинные красные жупаны, в то время когда уже вводилась новая форма: темно-синие куртки с петлицами. Генерал Мальчевский звал эту бригаду «позорной рванью».

Еще на первом товарищеском обеде Костюшко мысленно отобрал нескольких молодых офицеров — с ними он решил произвести «реформу». В своем выборе он не ошибся. Эти офицеры были такие же, как он, мелкие шляхтичи и также мечтали о спасении Польши. Костюшко перетянул всю эту молодежь в свою бригаду.

В Америке он убедился, что преимущество народной армии перед любой профессиональной заключается в том, что народная воюет во имя высокой, благородной цели. Но и в народной армии, как и в профессиональной, должна господствовать суровая дисциплина. Костюшко поговорил с молодыми офицерами, они его поняли и с энтузиазмом принялись за работу. В отличие от «ясновельможных», для которых солдат был и оставался рабом, офицеры Костюшки общались с солдатами, беседовали, объясняли им, во имя какой идеи их поведут в бой.

Дисциплину Костюшко ввел суровую, но солдаты не роптали: они убедились, что с такой же суровостью генерал карает и проштрафившихся офицеров. Убедил их такой случай: два офицера из бригады уехали в Торунь без разрешения… Они отсутствовали пять дней, продавая урожай из своих имений. Костюшко выстроил бригаду и перед строем назвал этих двух офицеров «дезертирами» и «торгашами», которым нет места в польской армии. Генерал Мальчевский пытался выгородить офицеров, ссылаясь на традиции, бытующие в армии. Но Костюшко был настойчив: офицеров-дезертиров изгнали из полка.

После этого Мальчевский стал придираться к Костюшке, задерживал продовольствие и деньги для бригады, назначал его солдат в ненужные наряды, в дальние фуражировки. А Костюшко, отбиваясь от наскоков неумного старика (в письмах к знакомым звал его «гасконцем»), занимался своим делом: готовил бригаду к войне — ввел у себя американский метод рассыпного строя, учил солдат окапываться, становиться в каре. Он весь ушел в мелкие повседневные заботы и лишь изредка, возвращаясь в неуютную комнатенку, задавал себе горький вопрос: «Есть ли на свете еще такой человек, как я? Без семьи, без дома, без родной души?»