— Что жъ? были вы у него? спросила Эмми, слушавшая разсказъ Гэя съ большимъ участіемъ. Она невольно улыбалась юмористическому тому и выразительной мимикѣ, съ которыми Гэй передавалъ ей все дѣло.
— Да, былъ. Филиппъ принялъ меня очень — очень….
— Милостиво, докончила Эмми.
— Именно такъ. Но вышло то, что мы никакъ другъ друга понять не могли. Онъ готовъ былъ, кажется, простить меня. Одно, въ чемъ я никакъ не могъ его разувѣрить — не понимаю, съ чего онъ это взялъ — это въ томъ, что я остался дома вовсе не въ пику кому нибудь. Онъ не соглашался даже объяснить мнѣ, съ кѣмъ именно я поссорился, чтобы пикироваться. Какъ я къ нему ни приставалъ, онъ твердилъ свое: сами знаете, съ кѣмъ.
— Ахъ, какъ досадно! На кого же онъ намекалъ?
— Рѣшительно не понимаю. Подозрѣвать даже ничего не могу. Какъ я передъ нимъ ни распинался, увѣряя, что меня ровно никто не оскорбилъ, но онъ несъ свое, настаивалъ, что знаетъ все, даже лучше меня, и предлагалъ свои услуги, говоря, что можетъ примирить насъ.
— Этого не доставало! Ахъ! какой онъ гадкій!
— Эмми, не потакайте мнѣ. Онъ вѣрно имѣлъ оснонаніе, чтобы такъ говорить, а я вышелъ изъ себя, вспомнилъ старую привычку. Онъ спокойно меня уговаривалъ, а я злился, какъ съумасшедшій. Мы едва не дошли до серьезной ссоры. Боже мой! Боже мой! Я вѣчно останусь тѣмъ же — безумцемъ, взбалмошнымъ Морвилемъ!
— Гэй, вѣрно у васъ ужъ такая натура. Какъ только васъ кто нибудь подожжетъ, вы тотчасъ выходите изъ себя. Я увѣрена, что Филиппъ взбѣсилъ васъ своимъ хладнокровнымъ тономъ авторитета! замѣтила Эмми.
— Да, чѣмъ больше меня подзадориваютть, тѣмъ тяжелѣе мнѣ бороться съ собою, сказалъ Гэй.
— Но вы и теперь вѣрно боролись. Вѣдь вы сказали же, мы едва не дошли до серьезной ссоры, значитъ, вы разстались друзьями. Не правда ли?
— Ну, да, конечно, плохо было бы кончить иначе, — За что жъ вы себя браните? вѣдь вы вышли побѣдителемъ?
— Да, побѣдилъ наружно, а внутренно-то, не совладалъ съ собою.
— Совладаете современемъ. Разскажите, какъ у васъ обошлось дѣло съ полковникомъ Дэномъ?
— Онъ очень добродушный господинъ, и кончил бы всю исторію смѣхомъ, но на бѣду, Филиппъ пришелъ вслѣдъ за мною, держался очень величественно и просилъ оффиціальнымъ тономъ предать все забвенію. Будь я одинъ — я повелъ бы дѣло лучше, но Филиппъ былъ такъ внимателенъ, такъ милостивъ, какъ вы сказали, что я не посмѣлъ ему отказать въ посредничествѣ.
— По моему, заключила Эмми, — вы всѣмъ намъ показали примѣръ огромнаго самоотверженія, отказавшись отъ бала. Я никогда бы этого не сдѣлала на вашемъ мѣстѣ: у меня не достало бы характера.
— Да вамъ и не нужно приносить такихъ жертвъ, возразилъ Гэй:- у васъ условія жизни совсѣмъ другія. Если бы я зналъ, что мое отсутствіе огорчитъ кого нибудь изъ васъ, конечно, я бы ни за что не остался дома.
Эмми хотѣла сказать: «А меня вы забыли?» но дѣвичья скромность удержала ее, и она, слегка покраснѣвъ, прибавила: «мы всѣ считали вечеръ испорченнымъ.»
— Вотъ въ чемъ я виноватъ! Доставлять радость другимъ есть высшее наслажденіе на землѣ; нужно умѣть все переносить, только бы не отравлять удовольствія ближняго.
— Правда! сказала Эмми. Я сегодня была свидѣтельница, какъ Мэри Россъ качалась на качеляхъ до дурноты, не желая огорчить Шарлотту и Элленъ, которыя вообразили, что ей это нравится.
— Вся бѣда наша въ томъ, что мы постоянно думаемъ прежде о себѣ и о своей пользѣ, а потомъ ужъ о другихъ.
— Гэй, скажите, не будетъ это дерзко съ моей стороны, если я вамъ сдѣлаю одинъ вопросъ: отчего вы нашли для себя вреднымъ ѣхать на балъ? робко спросила Эмми.
— Я не считалъ для себя вреднымъ собственно балъ, отвѣчалъ Гэй:- но я замѣтилъ, что у меня голова пустѣетъ отъ того, что я все верчусь на паркетѣ и болтаю всякій вздоръ. Я началъ положительно отвыкать отъ серьезныхъ занятій. Вотъ я въ послѣднее воскресеніе и рѣшилъ, не съѣздить ли мнѣ куда нибудь провѣтриться, чтобы съ новыми силами приняться за науки? Я не съумѣлъ оторваться такъ скоро, какъ Лора, отъ разговоровъ въ гостиной, вотъ я и задумалъ лишить себя бала вмѣсто наказанія и, отрѣзвивъ себя хорошенько, — усѣсться за работу.
— Не браните себя за суетность и пустоту, возразила Эмми. Вѣдь этимъ вы бросаете и въ нашъ огородъ камни. Мы всѣ, кромѣ Лоры, очень лѣнились все это время.
— Вамъ и ненужно работать столько, сколько мнѣ.
— Напротивъ, слѣдуетъ. Дайте Эвелинѣ уѣхать, и я перестану сидѣть, сложивъ ручки.
— Не лучше ли бы было и мнѣ не торопиться? Лэди Эвелина впрочемъ такая веселая, что съ ней совсѣмъ выбьешься изъ колеи, да потомъ и не попадешь въ нее. Лучше ужъ заранѣе побороть искушеніе.
Въ то время, какъ они оба разговаривали, мистриссъ Эдмонстонъ вышла къ нимъ на терассу. Гэй передалъ ей все свое затрудненіе и вообще гораздо спокойнѣе говорилъ о случившейся исторіи. Мистриссъ Эдмонстонъ согласилась съ нимъ, что человѣку не слѣдуетъ забывать и другихъ, когда онъ начинаетъ заботиться о себѣ, но ее крайне удивило то, что Гэй не понималъ, почему люди совершенно ему посторонніе такъ дорожили его присутствіемъ на балѣ.
— Ну, Гэй, если бы не вы это говорили, — сказала она:- я бы сочла ваши слова за вызовъ комплимента. Вы забываете, что значитъ состояніе и общественное положеніе въ Англіи. За людьми, обставленными какъ вы, всѣ гоняются.
— Да, пожалуй, что такъ, задумчиво возразилъ онъ. Но по моему, это очень унизительно!
— Не всѣ люди одинаковаго съ вами мнѣнія!
— А какъ же? Послѣ этого нельзя вѣрить ни одной любезности? Одному Филиппу только и можно жить, его любятъ, уважаютъ ради его личныхъ достоинствъ, а не ради титула.
— Отчего жъ бы вамъ не подчиниться общественнымъ условіямъ той страны, гдѣ вы живете?
— Отъ того, что я привыкъ жить одинъ, я забываю о существованіи другихъ. Научите меня быть внимательнымъ къ обществу, мистриссъ Эдмонстонъ, а покамѣстъ, посовѣтуйте, какъ мнѣ выйдти изъ бѣды?
— Не думайте объ ней. Вы извинились передъ всѣми, и пусть дѣло замолкнетъ само собою. Странно, что изъ мухи сдѣлали слона. Не мучайте себя больше этой исторіей. Вы хоть и провинились, но имѣли все таки основаніе такъ дѣйствовать. При первомъ же удобномъ случаѣ я поѣду съ визитомъ къ мистриссъ Дэнъ и посмотрю, нельзя ли съ ней дѣло уладить.
Раздался первый звонокъ къ обѣду. Эмми побѣжала одѣваться и мимоходомъ завернула въ комнату Лоры, чтобы узнать, весело ли ей было кататься съ Эвелиной и Чарльзомъ.
— Не знаешь ли ты, Лора, спросила она между прочимъ:- съ чего это Филиппъ выдумалъ, что Гэй чѣмъ-то, или кѣмъ-то обиженъ?
— Развѣ Гэй самъ не догадался? отвѣчала Лора, приглаживая щеткой свои волосы, чтобы скрыть, что она сконфузилась.
— Положительно нѣтъ! хоть Филиппъ и увѣрялъ его, что онъ долженъ знать, въ чемъ дѣло. Какой онъ несносный!
— Кто? Филиппъ? а развѣ Гэй жаловался тебѣ на него?
— Нѣтъ, онъ напротивъ досадовалъ на себя, что принялъ близко къ сердцу его слова. Не понимаю, какъ это Филиппъ позволяетъ себѣ такъ много!
— Тсъ! Эмми, ты ровно ничего не понимаешь, торопливо прервала ее сестра. У него есть на то свои причины…
— Знаю! съ негодованіемъ возразила Эмми, но развѣ онъ имѣетъ право не довѣрять Гэю? Мы должны судить людей по ихъ собственнымь дѣйствіямъ, а не по жизни ихъ предковъ. Гэй овечка въ сравненіи съ древними Морвилями. Чего жъ Филиппъ тутъ тоскуетъ.
— Филиппъ неумѣетъ лгать, — сказала Лора. Онъ всегда справедливъ, ты не смѣешь осуждать его, Эмми.
— Зачѣмъ же онъ дѣлаетъ намеки, а не говоритъ Гэю прямо въ глаза, что онъ объ немъ думаетъ?
— Вѣроятно, ему иначе нельзя было выразиться.
— А ты знаешь, въ чемъ дѣло?
— Да, твердо отвѣчала Лора, хотя внутренно она очень испугалась такого настойчиваго допроса сестры.
— Ты можешь мнѣ разсказать?
— Не думаю.
— А Гэю — сказать?
— Ни за какія блага въ мірѣ, воскликнула Лора въ ужасѣ.
— Ну, такъ уговори Филиппа объясниться съ нимъ.
