Тучков пристально посмотрел на юношу.
— Ты спросил, государь, о словах Владимира Святого, который полагал, что зло обречено на погибель, а добро всегда торжествует, и я отвечаю тебе-такова воля Господа Бога, В поучении его далее тех слов, которые ты мне поведал, сказано так: «Нечестивый злоумышляет против праведника и скрежещет на него зубами своими. Господь же посмеивается над ним, ибо видит, что приходит день его. Нечестивые обнажают меч и натягивают лук свой, чтобы низложить бедного и нищего, чтобы пронзить идущих прямым путём; меч их войдёт в их же сердце, и луки их сокрушатся». Так сказал премудрый Мономах. Его слова означают: на всё воля Господа Бога нашего. Нечестивый человек силой оружия творит неправду, но Господь Бог, видя это, укрепляет дух великого князя, призванного быть праведным судьёй своим людям. И великий князь поднимет меч свой разящий, чтобы сокрушить нечестивца и восстановить справедливость.
«Поднимет меч свой разящий… Поднимет меч свой разящий». Юноше казалось, что именно эти слова вызванивают колокола Троицкого монастыря, приветствуя высоких гостей.
«Выходит, чтобы стать настоящим великим князем, я должен поднять меч свой разящий!»
Игумен Троицкой обители Алексий похож на старого сурового воина. Громкий голос его колоколом гудит под каменными сводами собора Троицы. И молитва его какая-то особенная, похожая на напутствие воинов перед бранью. В своей проповеди он не раз упомнил князей Александра Невского и Димитрия Донского.
После службы игумен увлёк великого князя в свою келью, усадил напротив, пристально всмотрелся в его лицо.
— Вижу, возмужал ты, государь. И не диво: четырнадцатый год уж пошёл. В твои годы знаменитые предки большие дела творили. Взять хоть прославленного князя Димитрия, коего в народе Донским кличут. Девять годков ему было, когда отец его, князь Иван Иванович, возвратившись из Золотой Орды от хана Берди-бека, занедужил и скоропостижно скончался. Бердибек тоже вскоре умер, и на его место взошёл хан Кульпа. В те поры русские князья, узнав о переменах на ханском престоле, должны были ехать в Орду для получения ярлыка от нового хана. Не долго продержался у власти хан Кульпа, по прошествии шести месяцев и пяти дней его убил князь Науруз, Так что, прибыв в Сарай, русские князья вручали свои дары, предназначенные для Кульпы, новому хану. И вот к Наурузу явился сын великого князя Ивана Ивановича девятилетний отрок Димитрий[98].
Игумен Алексий задумался, словно вспоминая то, что видел когда-то своими глазами. Ване не терпелось узнать, что же было дальше.
— Дал ли Науруз ярлык на княжение отроку Димитрию? — прервал он затянувшееся молчание.
— Нет, государь, не дал. Посмотрел он на него, покачал головой и велел послать за сыном князя нижегородского и суздальского Константина. Ярлык на княжение получил не Димитрий Иванович, а Димитрий Константинович. Не по отчине и не по дедине досталось ему княжение. Вскоре, однако, в Орде вновь сменился хан, престолом завладел Амурат. Когда к нему явились с дарами московский посол от князя Димитрия Ивановича и посол от Димитрия Константиновича, Амурат приказал поместить их обоих под стражу и запретил сарайским вельможам иметь с ними дело. Сам же он задумал разобраться, правильно ли поступил правивший до него Науруз с московским княжением. И решил он, что княжить на Москве должен Димитрий Иванович, а не Димитрий Константинович. В ту пору Донской был моложе тебя, ему исполнилось всего двенадцать лет.
— И Димитрий Константинович легко уступил княжение отроку?
— Нет, государь, Димитрий Константинович был недоволен волей Амурата и занял своим войском Переяславль-Залесский, чтобы воспрепятствовать продвижению Димитрия Ивановича во Владимир, где в ту пору в Успенском соборе он должен был венчаться на великое княжение. Но юный Димитрий Иванович смело сел на коня и устремился со своей ратью к Переяславлю.
Узнав о его приближении, Димитрий Константинович перепугался и бежал сначала во Владимир, а оттуда в свою вотчину — в Суздаль.
«А я, когда пришёл на Русь Сагиб-Гирей, не решился сесть на боевого коня, всё перепоручил своим воеводам. Так ли поступили бы мои предки? Александр Невский в пятнадцать лет стал князем-наместником Великого Новгорода, водил свою дружину на врага, судил строптивых новгородцев. Димитрий Донской и того раньше стал промышлять власть. Я же советуюсь с боярами: быть мне в Москве или бежать от Сагиб-Гирея в дальний северный город. Оттого бояре и не чтут меня, творят по своей воле, а не по моей. Не бояре похитили у меня власть-я сам отдал её им. Но отныне всё должно измениться, я буду сам править своими людьми, судить их по правде и совести».
— Святой отец, как поступил бы Димитрий Донской с боярином, который почал бы править от его имени?
Алексий строго глянул в глаза юноши и твёрдо произнёс:
— Димитрий Иванович жестоко покарал бы святотатца. Великому князю власть дана самим Господом Богом, и обладать той властью должен лишь он сам.
Из Троицкого монастыря великий князь поехал на Волок, а затем в Можайск. В Москву он возвратился лишь в день Зиновея[99]. Во время всего путешествия его дяди проявляли по отношению к нему большое почтение. И не диво: по просьбе митрополита Макария государь щедро пожаловал их.
Но по мере приближения к Москве в душе Михаила и Юрия росла тревога. Им прекрасно были ведомы порядки, установленные боярами при дворе. Каждого, снискавшего любовь великого князя, ждёт пропасть. И той пропасти не сумели избежать ни Иван Бельский, ни Фёдор Мишурин, ни Фёдор Воронцов. Что же уготовили Шуйские им, нынешним милостивцам великого князя? Темницу или ссылку на Белоозеро? Плаху или отраву в кубке? Не лучше ли упредить Шуйских, первыми нанести удар с помощью государя? Братья пришпорили коней и поехали по обе стороны от Ивана.
— Государь! В большой тревоге возвращаемся мы в Москву, — скороговоркой произнёс Юрий.
— Отчего так? Разве не пожаловал я вас великим своим жалованием?
— За пожалование мы премного благодарим тебя, государь. Да вот опаска берёт: ну как по возвращении в Москву ждёт нас лютая кара, уготованная Шуйскими? Не любят они тех, кого государь жалует. Вон и Фёдора Воронцова в Кострому услали…
Лицо юноши покрылось красными пятнами.
— Отныне несправедливостей, чинимых Шуйскими, больше не будет!
Произнеся эти слова, Ваня вдруг спохватился: ну как не справится он со строптивыми боярами, не сумеет поставить их на место? Ведь до сих пор в боярских сварах ему ещё ни разу не удавалось отстоять свою честь и достоинство. До мельчайших подробностей запомнил он события, происшедшие почти год назад в ночь на Малахия: искажённое ужасом лицо Петра Щенятева, умолявшего спасти его, просьбы о защите митрополита Иоасафа.
«Нет, такого больше не должно повториться! Ни Александр Невский, ни Димитрий Донской не потерпели бы подобного бесчестия. Отныне никто не посмеет в присутствии великого князя вершить суд и расправу».
Легко сказать: всё будет отныне иначе. Но как достигнуть этого? Как должен он поступить с Шуйскими?
— Государь, — вкрадчиво заговорил Михаил Васильевич, — достаточно тебе убрать Андрея Михайловича Шуйского, и все станут послушными тебе. А убрать его надобно так, чтобы другим было неповадно творить бесчестие в присутствии государя. Пора избавить государство от хищников власти и покарать злодеев!
«Отец Алексий и Василий Михайлович Тучков призывали меня поднять меч разящий, а Глинские указали мне, на кого следует направить этот меч. Да, я должен судить Андрея Шуйского и жестоко покарать его за совершённые злодеяния в назидание другим».
— Согласен с тобой, Михаил Васильевич, много зла причинил всем Андрей Шуйский и за это должен быть наказан. Ты советуешь казнить его смертной казнью, а ведь предок мой славный Владимир Святой поучал: ни невинного, ни преступного не убивайте; хотя и будет достоин смерти, не губите никакой христианской души.
