Скрытые агенты Тьера не дремали. Теперь уже совсем открыто они призывали коммунаров прекратить сопротивление. У крепостных валов появились листки — обращение Тьера к парижанам. Он убеждал Коммуну открыть ворота города. В противном случае он угрожал парижскому населению кровавой расправой после штурма, в котором примут участие также и прусские войска.

Враги повсюду сеяли панику, вводили в заблуждение командиров отдельных участков, сообщая им о вымышленных действиях, якобы совершаемых другими командирами. В результате после отхода войск от крепостных валов последние рубежи города оставались без всякой охраны и наблюдения.

Сколь ни грозно было положение на фронте, Коммуна регулярно собиралась и обсуждала новые законы, которые должны были коренным образом перестроить жизнь парижского населения и создать новое общество на обломках старого.

Коммуна разрушила прежнюю государственную машину, созданную буржуазией и приспособленную для угнетения народа. Теперь предстояло возможно скорее наладить работу учреждений, которые должны были служить народу, обеспечить каждому свободный труд, нормальное жилище и питание, упразднить эксплуатацию человека человеком. Надо было дать детям хорошую школу взамен той, где ещё недавно на всех уроках монахини твердили своим воспитанницам, что бедные должны смиренно принимать обиды от богатых, так как якобы этого хочет выдуманный ими бог. Надо было позаботиться об искусстве, о разумных развлечениях для народа.

Ещё накануне очередное заседание правительства Коммуны было посвящено реорганизации парижских театров.

Хотя вопрос этот никак не был связан с мрачными событиями, которые разыгрывались у стен Парижа и угрожали существованию Коммуны, однако вокруг него разгорелись бурные, взволнованные прения.

Депутаты горячились; речь шла о социальных реформах, а ведь это была основа нового общества. Они осуществлялись впервые, и каждому члену правительства хотелось сказать своё слово.

Молодой Карель настаивал на немедленной смене директора театра Большой Оперы Эжена Гарнье.

— Помилуйте! — перебил его с места один из членов правительства. — Не прошло и трёх недель, как мы сменили Перрена. Он был плох, согласен, но Гарнье не успел ещё себя показать…

— У нас нет времени ждать, — нетерпеливо прервал его Карель, стараясь перекричать мощный бас своего противника. — Артисты не должны терпеть лишений. Они вдохновляют бойцов Коммуны, они по-своему помогают нашей борьбе. Из-за того, что…

В пылу спора никто не обратил внимания на тихо скрипнувшие тяжёлые двери. Они пропустили зеленщицу Клодину.

Маркитантка остановилась в нерешительности на пороге, с замирающим сердцем прислушиваясь к горячим, страстным голосам членов Коммуны.

— Гарнье даже не считал нужным настоять, чтобы главные актёры вступили в объединение артистов…

Вникнув в смысл того, о чём здесь говорили, Клодина испытала сложное чувство. Она пришла в восхищение от того, что собравшиеся здесь люди продолжают работать над мирным устройством новой жизни, но в то же время зеленщица недоумевала, как могут народные депутаты заниматься театром, когда над их головой рвутся снаряды.

Потери в батальонах за последние дни были так велики, что маркитанткам приходилось самим уносить раненых и даже перевязывать их, так как сёстры милосердия не могли справиться. Бойцы непрерывно оставались на посту, и некому было позаботиться о пище для них, о вине для их фляжек. Неистовая Клодина решила, не дожидаясь никого, идти в ратушу за помощью.

— Не время говорить о театре, когда в нас стреляют! — вдруг крикнула она, прервав оратора.

Все изумлённо взглянули на маркитантку, только сейчас заметив её присутствие. Председатель собрания, делегат Коммуны по просвещению Жюль Валлес,[52] привстал с места и сказал:

— Гражданка, которая нас упрекает, пришла сюда прямо с бастиона. В её глазах ещё отражается недавний бой. Поэтому простительно пренебрежение, с каким она относится к мирному социальному переустройству общества. Однако эти преобразования для нас не менее важны, чем военные успехи. Вот почему Коммуна должна непременно уделять этим задачам много времени и повседневных забот. Театральное дело необходимо передать самим работникам театра. Вопрос требует неотложного разрешения. Я считал своим долгом объяснить вам это, гражданка, чтобы вы поняли, какая на нас лежит ответственность. Теперь мы готовы выслушать вас…

Волнуясь, торопясь, перебивая сама себя, Клодина рассказала о тяжёлом положении бастионов.

— Я не решилась бы вам помешать, — сказала она, — если бы не увидела собственными глазами, что дела наши плохи. Я всего только зеленщица, но хорошо знаю, что каждая тележка начинает скрипеть, если её не смажешь… И котёл перестанет кипеть, если не подкинешь угольков… Уже третий день, вижу я, на бастион не подбрасывают ни людей, ни пушек. И на сотню вражеских орудий отвечает едва ли какой-нибудь десяток наших. Так не годится!

Клодину внимательно выслушали, поблагодарили и сказали, что её сообщение будет немедленно передано военному делегату. После этого члены Коммуны вновь перешли к рассмотрению театрального вопроса.

21 мая в ратуше обсуждался вопрос о поведении генерала Клюзере.

Гюстав Клюзере был военным руководителем Коммуны недолго. Но это было в самом начале борьбы с версальцами, и поэтому его ошибки оказались роковыми для всего дела обороны.

Коммуна остановила свой выбор на Клюзере потому, что он имел военное образование, участвовал в нескольких кампаниях, где отличился как опытный и смелый командир. Но Коммуна не приняла во внимание, что политическое прошлое Клюзере — авантюриста по натуре — было весьма сомнительным.

Об этом и говорил на заседании Жозеф Бантар, который в своё время протестовал против назначения Клюзере военным делегатом:

— Все беды у нас происходят оттого, что между нами нет согласия и мы не хотим прислушиваться к тому, о чём нас предупреждают хорошо осведомлённые друзья.[53] Есть среди нас кто-то, заинтересованный в том, чтобы играть на руку врагу. В самом деле, не раз нам говорили, что генерал, которому мы доверили защиту нашего дела, — легкомысленный, хвастливый и честолюбивый человек. Мы знали о его выступлениях против монархии, но закрыли глаза на то, что в июне сорок восьмого года он получил орден за разгром рабочих баррикад. Между тем никогда нельзя доверять человеку, который однажды предал народные интересы. Клюзере примкнул к Коммуне не из-за сочувствия к революционному движению рабочих, а из-за склонности к приключениям и из-за личных честолюбивых планов. Он не понимал характера революционных боёв, не принимал во внимание революционный энтузиазм и ценил только регулярные войска. Он с самого начала сковал наступательный порыв Национальной гвардии, предпочитая оборонительную тактику…

— Довольно! Кончайте! Кончайте! — раздался вдруг у входа встревоженный и решительный голос, заставивший Бантара умолкнуть. — Я должен сделать сообщение чрезвычайной важности!

С этими словами на трибуну взбежал член Комитета общественного спасения[54] Бильоре. Не дожидаясь приглашения председателя, он стал читать депешу, которая дрожала в его руке:

— «Домбровский — военному министру и Комитету общественного спасения. Версальцы вступили через ворота Сен-Клу. Принимаю меры, чтобы отбросить их назад. Если вы можете прислать мне подкрепление, я ручаюсь за успех».

— Надо ударить в колокола и призвать весь Париж на защиту! — раздался в наступившей гнетущей тишине громкий голос Жозефа Бантара.

— Меры уже приняты, — поспешил внести успокоение Бильоре: — батальоны посланы.

— Это надо ещё проверить! — настойчиво потребовал Бантар. — Позовите сюда военного делегата, пусть даст объяснения, — обратился он к председателю.