— А что ты хочешь, — самодовольно сказала она, — когда Патриция не разрешит и запаху рыбы попасть за ее прекрасные кружевные занавески?

И она положила четыре блестящих, покрытых маслом рыбины на тарелку сына. «Это такое неудобство — быть настоящей леди во время Великого Поста, я уверена».

— Прикуси-ка язычок, женщина, — сказал Джейми, — ты злословишь по поводу своей собственной дочери.

— А у кого на это больше прав, чем у ее собственной матери? Затем заговорил старый Джеймс.

— Морин права. Я хорошо помню острый язык своей матери.

И он погрузился в нежные воспоминания о своей молодости. Скарлетт слушала в надежде, что он упомянет и об ее отце.

— А сейчас, Джералд, — сказал старик Джеймс.

Она наклонилась к нему.

— Джералд всегда был самым дорогим ребенком для нее. Его всегда меньше всего распекали.

Скарлетт улыбнулась. Быть маминым любимчиком — это так похоже на папу. Кто мог противостоять его доброму сердцу, скрытому под внешней суровостью. О, как ей хотелось, чтобы он был здесь, со всей своей семьей.

— Мы пойдем к Мэтту после ужина, — спросил старый Джеймс, — или все придут сюда?

— Мы пойдем к Мэтту, — ответил Джейми.

Мэтт — это тот самый, кто начинал танцы на дне рождения Патриции, вспоминала Скарлетт. Ее ноги начали постукивать.

Морин улыбнулась ей.

— Я думаю, есть некоторая готовность к рилу, — сказала она. Подняла ложку со своей тарелки, подошла к Дэниэлу, взяла его ложку, затем, сложив их, она взялась за самые кончики ручек и начала в такт стучать ложками по ладони, запястью и предплечью и лбу Дэниэла. Звук ударов был почти таким же, как у кастаньет, но легче, а веселая несуразность игры на двух сложенных ложках, как на музыкальном инструменте, была причиной для неожиданного, восхищенного смеха Скарлетт. Не думая об этом, она начала постукивать ладонями по столу в такт ударам ложек.

— Пора идти, — сказал Джейми. — Я возьму скрипку.

— Мы принесем стулья, — сказал Мэри Кейт.

— У Мэтта и Кейти их только два, — объяснил Дэниэл Скарлетт. — Это самые последние О'Хара, которые приехали в Саванну.

В двойной гостиной Мэтта и Кейти почти не было мебели. Зато у них есть камин для тепла, газовые светильники на потолке, полированный деревянный пол для танцев. Часы, которые Скарлетт провела в этих пустых комнатах в субботу, были лучшими в ее жизни.

В семье О'Хара делили любовь и счастье так свободно и неосознанно, как делили воздух, которым дышали. Скарлетт становилась, как все О'Хара, спокойной и непринужденной, открытой — и беззаботной. Она теряла хитрость и расчет, который научилась использовать в борьбе за влияние, необходимое, чтобы стать царицей общества американского Юга.

Ей не нужно никого обольщать или покорять, ее принимали такой, какая она есть, одной из семьи. В первый раз в жизни ей хотелось предоставить кому-нибудь еще право стать центром внимания. Все остальные были интересны ей, во-первых, потому, что они — ее недавно обнаруженные родственники, во-вторых потому, что она никогда в своей жизни не знала никого, кто был бы на них похож. Или почти никогда. Скарлетт посмотрела на Морин с Брайаном и Дэниэлом, играющим позади нее, Хелен и Мэри Кейт, хлопающими в ладоши в ритме, который ложками задавала Морин, и на мгновение их яркие рыжие головы напомнили ей юных Тарлтонов, вернувшись к жизни. Близняшки, высокие и красивые, бросающиеся с юношеской нетерпеливостью навстречу следующим приключениям, которые уготовила для них жизнь. Скарлетт всегда завидовала свободе и легкости, с которой девушки Тарлтон обращались со своей матерью. И сейчас она видела такую же легкость в отношениях между Морин и ее дочерьми. И она также знала, что сама свободно может смеяться вместе с Морин, поддразнивать и быть поддразниваемой, делить ту любовь, которой жена Джейми награждала всех вокруг.

В этот момент то поклонение, которое Скарлетт испытывала к своей спокойной, хорошо владеющей собой матери, разбилось и пошло трещинами, и она начала чувствовать, что освобождается от вины, которую всегда ощущала, потому что не могла жить так, как мать ее учила. Возможно, это хорошо, что она никогда не была настоящей леди. Это было слишком сложно. Она должна подумать об этом позже. Скарлетт не хотела ни о чем думать сейчас. Единственное, что имело значение, был этот момент и счастье, которое он приносил, а также музыка, танцы, хлопанье в ладоши и песни.

После формальных церемоний балов в Чарльстоне непринужденные домашние удовольствия опьяняли. Скарлетт глубоко дышала от радости и смеха вокруг нее, все это кружило ей голову.

Дочь Мэтта Пегги показала ей простейшие фигуры рила, и в том, что она учится у семилетнего ребенка, была какая-то естественность. И естественность выражаемого одобрения, и даже поддразнивания остальных, детей и взрослых, поскольку для Пегги это было то же самое, что и для нее. Она танцевала, пока у нее смертельно не устали колени, тогда она в изнеможении, смеясь, упала на пол к ногам дяди Джеймса, и он потрепал ее за волосы, как щенка, это рассмешило ее еще сильнее, и она, задыхаясь, крикнула:

— Мне так весело! В жизни Скарлетт было не так много веселья, и ей хотелось, чтобы эта чистая, бесхитростная радость длилась вечно. Она посмотрела на своих здоровых, счастливых родственников, она гордилась их силой, энергией, талантом к музыке и к жизни. «Мы славная семья. Мы — О'Хара. И никто не сможет тронуть нас». Скарлетт слышала голос отца, говорящего гордые слова, которые он так часто повторял ей. Но она в первый раз поняла, что он имел в виду.

— Ах, Джеймс, какая это была замечательная ночь, — сказала она, когда он провожал ее домой. Скарлетт так устала, что постоянно спотыкалась, но она болтала, как сорока, слишком возбужденная, чтобы воспринять безмолвие спящего города.

«Мы славная семья, мы — О'Хара».

Джеймс засмеялся. Его сильные руки обхватили ее талию, он поднял ее и закружил.

— И никто не сможет тронуть нас, — сказал он, когда поставил ее на землю.

— Мисс Скарлетт… мисс Скарлетт! — Панси разбудила ее в семь часов, чтобы передать послание от ее деда. — Он хочет видеть вас прямо сейчас.

Старый солдат был торжественно одет, только что выбрит. Он неодобрительно посмотрел на наскоро причесанные волосы Скарлетт и ее ночную рубашку со своего королевского места в огромном кресле во главе обеденного стола.

— Я недоволен завтраком, — объявил он.

От изумления у Скарлетт отвалилась челюсть. Какое отношение она имела к его завтраку? Он думает, что она его приготовила. Может, он просто сошел с ума. Как папа. У папы просто случилось в жизни больше, чем он мог перенести, и он уединился в том времени и мире, где не совершались ужасные дела. Он был похож на смущенного ребенка. Но в деде не было никакого смущения или чего-то детского. Он отлично знает, где он» и кто он, и что он делает. «Чего он хочет, подняв меня после пары часов сна и жалуясь мне на свой завтрак?»

Ее голос был подчеркнуто спокойным, когда она заговорила.

— Что с вашим завтраком, дедушка?

— Он невкусный и холодный.

— Почему бы Вам не послать его обратно на кухню? Прикажите им принести то, чего Вы хотите, и убедитесь, что завтрак горячий.

— Вы это сделаете. Кухни — женское дело.

Скарлетт уперла руки в бока. Она посмотрела на деда такими же непреклонными глазами, как его собственные.

— Вы хотели сказать, что подняли меня с кровати, чтобы передать со мной послание Вашему повару. За кого вы меня принимаете, своего рода служанку? Закажите завтрак или оставайтесь голодным, мне нет дела. Я иду спать.

Скарлетт резко повернулась.

— Ваша кровать принадлежит мне, молодая женщина, и вы занимаете ее из моей милости и любезности. Я рассчитываю, что выбудете подчиняться мне, пока находитесь под моей крышей.

Она была в гневе, все желание спать исчезло. «Я соберу все свои вещи сию же секунду, — думала она, — я не могу с этим мириться».

Но аромат свежего кофе остановил ее перед тем, как она заговорила. Она сначала выпьет кофе, а потом отделает старика. Ей лучше подумать минуту. Она еще не была готова уехать из Саванны. Ретт как раз сейчас должен уже знать, что она здесь. И она должна вот-вот получить послание от настоятельницы относительно Тары.