Уоттс провел нас в ту самую библиотеку, где мы беседовали с Эмми. Мы все сели в кресла.

— Линвуд, почему ты с сопровождением? — Он указал на меня.

— Мы думали об Ине. И нам нужна твоя помощь. Я хочу зажать тебе нос.

Уоттс выглядел так, словно его огрели пыльным мешком. Он крепко закрыл глаза, резко качнул головой, открыл глаза, уставился на Бутби.

— Ты хочешь что?

— Зажать тебе нос. Так иногда поступают копы, когда к ним попадает подозреваемый в употреблении кокаина.

— Господи, ты чем-то обкурился?

— Вопрос неправильный, Гибсон. Вопрос звучит так: что ты нюхал, Гибсон? Нам необходимо точно знать, что ты не подсел на кокаин.

— Кокаин? — Уоттс наклонился вперед. — Вы, на хрен, совсем сдурели?

— Гибсон, пожалуйста, выслушай. Есть веские причины подозревать тебя в убийстве.

Уоттс начал подниматься.

— Пожалуйста, выслушай, пожалуйста, не обижайся. — Бутби знаком предложил ему сесть. — Мы здесь потому, что тревожимся о тебе, а не подозреваем тебя.

Уоттс опустился в кресло, не отрывая взгляда от Бутби. Глаза потемнели. Лицо так напряглось, что казалось, разорвется кожа на скулах.

Бутби продолжил:

— Ина, судя по всему, толкала кокаин, и прозвище одного из ее клиентов — Тини. Ина повесилась на басовой фортепьянной струне, и именно такие заменили в твоем рояле. Старые струны оставались у тебя.

Уоттс откинулся на спинку кресла. Сложил руки на груди, чуть повернувшись влево, к окну. Ничего не сказал.

— Предполагаемая предсмертная записка найдена в машинке для стенографирования. Ты знаешь, как пользоваться такими машинками. И у тебя случаются носовые кровотечения. Причин для них много, в том числе и употребление кокаина.

Уоттс продолжал смотреть в окно.

— Ина стенографировала переговоры о сделке со следствием ее поставщика, поэтому знала, что ее дни сочтены. Ты знал о сделке со следствием. И что все это значит? Я надеюсь, что ничего. Тини мог быть кто-то еще. Я здесь, потому что я твой друг и судья. Судейский кодекс говорит, что я не должен никому ни о чем сообщать, пока нет уверенности, что ты сделал что-то предосудительное. Пока в курсе дела только один человек — Арти. Кодекс говорит, что я должен предпринять адекватные меры, поэтому я здесь.

Уоттс повернул голову к Бутби. Его глаза сверкнули.

— Ты называешь обвинение в убийстве адекватными мерами?

— Именно так, — энергично кивнул Бутби. — Я хочу ошибиться. Я рискую нашей дружбой, потому что тревожусь. Если ты не употребляешь кокаин, мы с Арти ошиблись и я встану на колени и буду вымаливать прощение.

Уоттс посмотрел на меня первый раз, и с таким ледяным взглядом я никогда не сталкивался, потом вновь повернулся к Бутби.

— Ина, возможно, продавала кокаин кому-то из знакомых стенографистов или тому, кто каким-то образом научился писать на машинке для стенографирования. И Тини достаточно распространенное прозвище.

Бутби кивнул.

— Ты абсолютно прав. Следующий момент. В квартире Ины после ее смерти не пылесосили и не проводили влажной уборки. Если ты не сможешь снять с себя подозрения или если у меня останутся сомнения, я обращусь в полицию, и они проверят квартиру — и тебя — на образцы ДНК.

Уоттс смотрел на Бутби. Бутби — на Уоттса. Я переводил взгляд с одного на другого. Все молчали. От напряжения воздух насытился озоном, совсем как перед вспышкой молнии: я его чувствовал.

Бутби шевельнулся.

— Если ты постоянно употребляешь кокаин и я зажму тебе нос — черт, если хочешь, сам зажми себе нос, — ты почувствуешь сильную боль и потечет кровь. Если не употребляешь — не потечет. Пожалуйста, помоги нам обоим.

Уоттс вновь смотрел в окно. В комнате воцарилась тишина. И чем дольше она царила, тем сильнее крепли мои подозрения.

Наконец Уоттс посмотрел на Бутби.

— Ты не зажмешь мне нос, Линвуд. — Он возвысил голос. — Никто не зажмет мне нос. Этот разговор я полагаю оскорбительным, еще ни от кого я не слышал таких гадостей. — Его лицо побагровело. — Как я понимаю, вы уже уходите? — Последние слова он просто выплюнул.

Бутби, похоже, ждал такого поворота.

— Нет, если только ты не вышвырнешь меня из своего дома. Возможно, ты злишься, потому что я обидел легкоранимого и ни в чем не повинного человека, но, возможно, причина в том, что я загнал в угол далеко не агнца. Я должен знать, в чем причина. Пожалуйста, Гибсон.

Уоттс вскочил.

— Вон отсюда, Бутби! Убирайся из моего дома и прихвати с собой своего лакея! — проревел он.

Он возвышался над нами горой, страшный в ярости, но ни Бутби, ни я не шевельнулись. Вены на его шее вздулись, пульсировали. Он дышал быстро и тяжело, его трясло, он сверлил Бутби взглядом. Капля крови упала из одной ноздри. Рука метнулась в карман и достала носовой платок. Кровь закапала сильнее. Он вытер ее, посмотрел на носовой платок, потом на Бутби, снова на носовой платок. Мгновением позже глаза заблестели от влаги. Он продолжал смотреть на носовой платок. По щекам покатились слезы, а из носа уже текла кровь. Он приложил платок к носу и упал в кресло. Платок закрывал лицо, тело сотрясалось от рыданий.

Бутби медленно поднялся и положил руку на плечо друга.

— Гибсон, найди себе адвоката. Пожалуйста. — Махнул мне рукой, и я последовал за ним к двери.

В следующий вторник я сидел в библиотеке, наслаждаясь законами штата Мэн, регламентирующими право пользования дорогой, проложенной на чужой земле, когда секретарша сказала мне, что Бутби хочет видеть меня в парке. Я нашел его около пруда. Он выглядел мрачным, поэтому я решил поднять ему настроение.

— Привет, судья. — Я указал на трех канадских гусей, которые плыли по пруду. — Вы знаете, как отличить канадского гуся от канадской гусыни?

— Я не знаю, Арти. И как отличить канадского гуся от канадской гусыни?

— Просто: гуси бело-серо-черные, а гусыни — черно-серо-белые.

Бутби приподнял левую бровь, посмотрел на меня, хмыкнул, чуть улыбнулся и покачал головой.

— Арти, каким образом тебе вообще удалось сдать экзамен на адвоката?

Что ж, мой замысел в определенной степени сработал. Он какое-то время смотрел на гусей, потом достал пачку сигарет, чтобы побаловать себя единственной за день. Руки двигались неторопливо, и он молчал. Я тоже.

Наконец он заговорил:

— Я только что узнал, и ты, пожалуйста, никому не говори, что Гибсон Уоттс взял отпуск, чтобы пройти четырехнедельный курс реабилитации. — Он сунул сигарету в рот, закурил.

Я кивнул. Лечение от наркотической зависимости ставило крест на судейской карьере Уоттса и, возможно, становилось веским доводом для обвинения в убийстве.

— В субботу, высадив тебя из машины, я поехал в полицию штата, — продолжил Бутби. — Рассказал следователю, что мы выяснили. И после этого практически не мог спать. — Он затянулся, выпустил дымное колечко. — Что ты вынес из этой истории, Арти?

— Подозрительность к совпадениям — это хорошо.

— Точно. И развивать логическое мышление тоже неплохо. За несколько последних дней мы с тобой логически проанализировали улики и, вероятно, раскрыли преступление, если на то пошло, крайне одиозное, если позволишь перефразировать Шерлока Холмса. Действительно, если судья встает на кривую дорожку, хуже его преступника быть не может. И мы с тобой ни в чем не уступили Холмсу, так? И у нас восторжествовала логика. А все потому, что мы юристы, и ради этого нас и учили. Вроде бы я должен светиться гордостью, так? Тогда почему настроение у меня хуже некуда?

Устоять я не смог: никому не позволил бы проявить себя лучшим знатоком творчества Конан Дойла.

— Потому что, как однажды сказал Мориарти Холмсу, ситуация стала невозможной. Другими словами, из нее нет удовлетворительного выхода.

— Это правда. — Он стряхнул пепел с кончика сигареты. — Но вот что меня тревожит. — Еще одна затяжка. — Раз уж мы заговорили о Шерлоке Холмсе, помнишь «Медные буки»?

Что ж, этим он меня уел.