Что же касается ваших с ней отношений, то об этом лучше не спрашивать. Стоит разве что упомянуть об изящной схеме, касающейся солидной суммы денег, а также, если я не ошибаюсь, полиса страхования жизни. Старая история: психоаналитик-фрейдист, его пациентка, запертая в золотой клетке брака без любви, сочувственные беседы (у вас это, кажется, называется трансференцией?), соблазн, падение…

— Это возмутительно! — гневно воскликнул я. Гувернантки уже в открытую пялились на нас.

— Да, и еще, — сказал Монтегю, словно припомнив что-то. — На подошве вашей правой туфли остались следы крови. Я заметил это, когда вы скрестили ноги.

Я вскочил со скамейки и быстро осмотрелся. Совсем недалеко от нас сидела Фрида, все так же, словно в трансе, уставившись взглядом в землю. Видела ли она ту безнадежную ситуацию, в которой я оказался?

— Ватсон, — позвал он кого-то совершенно иным тоном. — Мне кажется, наступил ваш черед. Поднимите его свернутую газету. И будьте осторожны — там нож.

Тот самый доктор, который до сих пор безмятежно стоял под одним из деревьев, двинулся к нам, и в его ладони внезапно появился старый, но от того не менее опасный армейский пистолет. Он прикрывал его своей черной сумкой так, что оружие было видно только Монтегю и мне.

— Стойте спокойно, — сказал Монтегю. — Мой друг-медик давно не практиковался по части стрельбы, а спусковой крючок у этой штуки очень чувствительный. Несчастные случаи нам сейчас ни к чему. А вот и констебли! — сказал он, подзывая приближающихся полицейских. — И, как всегда, вовремя. Здесь есть кое-кто, кого ваше начальство очень хотело бы видеть. И кто знает — может быть, кого-то из вас ждет повышение по службе?

— Дьявол! — сплюнул я в сердцах. — Ты такой же Сэмюэл Монтегю, как я марсианин. Ты Шерлок Холмс!

Когда констебли с обеих сторон взяли меня за руки, он поднялся, стукнув шутливо каблуками друг о друга, и поклонился.

— Кстати, — сказал он полицейским, — дама на второй скамеечке — миссис Барнетт. Инспектор Грегсон будет перед вами в неоплатном долгу, если вы упомянете о странной формы серебряном ключике, который наверняка найдете в ее сумочке.

Обращаясь к доктору, он произнес:

— Пойдемте, Ватсон. Сегодня в «Гэйети»[6] выступает несравненная Эвелин Лэй, и у нас как раз хватит времени на то, чтобы подкрепиться ростбифом в ресторанчике «У Симпсона». Театральное искусство не всегда получает заслуженно энергичные аплодисменты.

Когда меня уводили, я не сдержался и бросил через плечо:

— Однако что же вы будете делать, Холмс, когда поймаете последнего преступника в Лондоне? Чем тогда можно будет оправдать ваши бесконечные переодевания и грим? Кем вы станете без чужого обличья?

Признаюсь, ярость вывела меня из равновесия. Когда мы проходили мимо Фриды, то она, бедная, дорогая, такая слабая Фрида, с розоватыми — о чем мы уже говорили — зубками, даже не подняла глаз, чтобы взглянуть на меня.

— Элементарно, — услышал я ответ Холмса, когда мы шли по усаженной деревьями аллее в сторону железных ворот. — Всё элементарно, дружище. Я уже присмотрел себе коттедж в Сент-Мэри-Мид[7].

Детективные романы Алана Брэдли о Флавии де Люс были переведены более чем на тридцать языков. Брэдли уединился на острове в Средиземном море, взяв с собой только жену, свои книги и двух котов. Любимый дядюшка Брэдли еще ребенком познакомил его с Холмсом — и раз в пять лет обязательно перечитывал племяннику все эти книги. Алан Брэдли является соавтором (вместе с покойным доктором Уильямом Э.С. Сэрджентом) вызвавшей немалые дебаты книги «Мисс Холмс с Бейкер-стрит», в которой авторы доказывают, что Шерлок Холмс был женщиной. Поговаривают, что с тех пор Брэдли мог изменить свою точку зрения.

Последняя официальная запись о жизни Холмса — рассказ «Его прощальный поклон», опубликованный в 1917 году в сборнике под тем же названием. Рассказ повествует о военной службе Холмса в роли агента под прикрытием и написан неизвестным автором (хотя вышел он под именем сэра Артура Конан Дойла).

Это было бодрящее, с легким морозцем, утро — редкость для этого времени года. Вчерашний туман, слава Богу, исчез, словно растворившись в глубинах памяти, а холод замораживал воздух, который я выдыхал, и он клубами курился вокруг меня, прежде чем исчезнуть в атмосфере. Я помню, как не мог оторвать взгляд от фантастических тентов Изамбарда Кингдома Брюнеля[8] из стекла и стали — ряда за рядом превосходящих воображение пролетов, из-за которых все внизу казалось микроскопически ничтожным. Может быть, это был мой час особого, обостренного ощущения пространства, но мне представлялось, что рассеянный свет сверху размывал тень и сглаживал перспективу до такой степени, что люди внизу казались просто смутными, плохо очерченными фигурами. Меня поразило, что множество различных картин, представших моему взору, внезапно напомнили мне череду огромных расписанных задников для спектакля в «Друри-Лейн» или «Ковент-Гардене». Но, как сказал когда-то бессмертный бард, весь мир — театр.

И вправду, шум и гам огромного вокзала звучали для всего мира словно оркестр, настраивающий инструменты и ждущий дирижера: какофония, диссонанс, грохот, — но даже для моего нетренированного слуха они казались странно успокаивающими, словно звуковой предвестник симфонии, специально написанной для того, чтобы отпраздновать непрекращающееся самовоссоздание великой столицы.

Согласно британскому армейскому уставу, я прибыл на место на пять минут раньше оговоренного времени и теперь стоял, твердо упершись ногами в землю, а волна за волной безликих пассажиров текла мимо меня через входы и выходы подземки. Я сделал несколько глубоких вдохов, словно готовясь к чему-то очень важному. Я мог бы потереть руки в перчатках и даже потопать ногами, хотя, уверен, это было бы скорее от желания согреться, чем от неподобающего проявления нетерпения. Но я привык к тому, что в Лондоне именно сам факт ожидания — кого и чего бы вы ни ждали, будь то такси, поезд метро, омнибус, полицейский — есть неотъемлемая составляющая городской жизни, а сражаться за потерянные минуты или даже часы было все равно что пытаться удержать само время — то есть попросту невозможно. Но людей это все равно не останавливает. Я помню, как оттянул обшлаг своей кожаной перчатки, чтобы взглянуть на часы.

— Времена и приливы, — пробормотал я.

— Э… вам нужно такси, сэр?

— Пожалуй, да. Я прождал уже… То есть да, мне необходимо такси. Спасибо.

— Очень хорошо, сэр. Куда вам нужно ехать? Это весь ваш багаж?

— Ммм… А! Бейкер-стрит, номер 221-б. Да, багаж весь.

— Вам с ним помочь, сэр? Я заметил, у вас трость?

— Лучше помогите с этим портпледом. Наплечную сумку я возьму с собой.

— Как скажете, сэр. Прекрасная сумка — «Брэди». У меня такая же. Очень удобно. Хожу с ней на рыбалку, на охоту — а вы, сэр?

— Да, и я тоже. — Я улыбнулся водителю.

Внезапно раздался страшный грохот — скорее всего вереница тележек ударилась о барьер, но меня это напугало до смерти и я, кажется, закричал. Не помню. Потому что именно тогда я инстинктивно сделал шаг вперед, наступил на нейлоновую сумку, потерял равновесие и растянулся на бетоне, выронив трость, в то время как мои вещи разлетелись во все стороны.

— Чертова нога! — выругался я. — Когда-нибудь она меня прикончит.

— Вы не ушиблись, сэр? — окликнул меня таксист.

Шок и стыд, которые испытываешь при неожиданном падении, настолько велики, что требуется минимум пара секунд, чтобы собраться с мыслями.