1 /14 марта 1919

Как ты поживаешь? Ходишь ли на службу? Полагаю, что у вас продолжается голодовка, хорошо хоть что кончились морозы. Здесь весна, вчера я даже видел первый намек на зеленую траву. Совершаю большие прогулки, уже давно забросил пальто. Хочу обратиться к тебе со следующим предложением: если не будет предвидеться ничего лучшего и если я буду все еще здесь, весной ты возьмешь отпуск, и я приеду или пришлю кого-нибудь, чтобы привезти тебя в здешние Палестины откормиться и отдохнуть на лоне природы – а потом Ику (или наоборот). Ты здесь не пропадешь – здесь деревня, белые хаты, большая река с островами и знакомые люди.

Вот еще аттре[16] для тебя: масса собак. Я завел было ощенившуюся суку, чтобы иметь свежее молоко к утреннему чаю, и сперва все шло хорошо; но раз, когда я ее доил прямо в стакан с горячим чаем, она сорвалась с места, обварила задние ноги и теперь убегает, когда видит меня за две версты.

Из писем марта 1919

Моя жизнь без перемен, если не считать того обстоятельства, что я феноменально толстею, приводя в неописуемое удивление всех, кто не видит меня хотя бы несколько дней подряд. Продолжаю жить с Иннокентием, который очень приятен. По вечерам здешняя молодежь собирается за чаем, и Иннокентий рассказывает о "батюшке Николая Дмитриевича".

Может быть, если Ст[асова] узнает обо мне, это придаст энергии и для дальнейшей медицинской деятельности? Тем более что, как говорит поэт:

Из писем апреля 1919

Сейчас меня переводят на Гороховую, 2. Доставляй, пожалуйста, туда жидкую пищу: молоко, суп в бутылках, жидкую кашу в бутылках. Твердое там отбирают; без передач, говорят, очень голодно. Можно приносить папиросы, но не больше 75 штук за раз.

Сегодня увозят меня в Москву вместе с Бор. Васильчиковым, Макаровым, Крейтоном. Сижу в вагоне поезда, отойдет в 6–8 часов вечера. Скверно, что не дали ни тех небольших денег, которые были на Шпалерной, ни возможности захватить больше белья и еды.

Умоляю тебя ничего не предпринимать в смысле собственного передвижения. Во-первых, переезжать теперь нельзя, во-вторых ты нужна девочкам, меня же поручите матери, сестрам. Да хранит вас Бог, мои дорогие, обнимаю тебя, девочек.

Прибыли благополучно вчера к вечеру, сразу повезли в Бутырскую тюрьму. Пока поместили всех прибывших вместе, в очень большую камеру, и сегодня, кажется, будут распределять. По первым впечатлениям, содержание и кормление лучше, чем в Петрограде. Сейчас напишу на Сивцев Вражек, буду просить доставлять кое-что. Не волнуйся, не беспокойся. Огляжусь, напишу подробнее.

Надежды на то, что гораздо лучше и больше, чем в Петрограде, кормят, не оправдались. Сидим по-прежнему в карантине, 51 человек в одной камере, ничего нового, никакого просвета.

Сегодня Тун приходила справляться, не здесь ли я и, узнав, что здесь, оставила свой завтрак, – так мне сообщили, передавая его [последние слова не очень разборчивы из-за стоящего поверх тоже не очень разборчивого, размазанного штампа: Заведующій пересыльнымъ отделеніемъ. Помощник начальника]. Таким образом, связь с ними налажена. Если бы ты могла присылать иногда папиросы или табак, все равно что, было бы очень хорошо, а то с куревом здесь беда, а бросить курить в той обстановке, в какой я нахожусь, очень тяжело.

Как ты смотришь на наш перевод в Москву? Во всем можно найти и хорошую сторону, в переводе моем хорошо, что хоть заботы о моем пропитании и тяжесть три раза в неделю носить мне передачи отпала от тебя и перешла на Сивцев Вражек.

Нового ничего, здоровье мое также ничего себе. Конечно, в обстановке, в какой мы находимся, не раздеваясь вот уже 11 дней, спим на голых нарах втроем на двух, чувствовать себя вполне хорошо нельзя. Передачу приносят мне через день, за что я очень благодарен.

Карантин наш кончился, и нас перевели в разные камеры. Я нахожусь с Васильчиковым и Крейтоном в камере, в которой всего нас находится 14 человек, но надеемся, что нас поместят втроем в одиночной камере. Передачи Тун приносит через день, что очень удобно и приятно для меня, но должно быть тяжело для Тун, так как тюрьма далеко от Сивцева Вражка и трамваи, кажется, не ходят. Тяжело, что не имею непосредственных известий о вас, только Тун сообщает, что у вас все благополучно. Не получил ни одного письма от тебя и не знаю, получаешь ли ты мои. Что то делается у вас и что ты намерена предпринять? Как бы хотелось знать.

Москва, Сивцев Вражек, 30, кв. 8

Вере Анатольевне Татищевой

Сегодня нас троих перевели в 14 коридор, камеру № 12, где я встретил С. Дм. Евреинова и некоторых других знакомых. В камере нас теперь 21 человек. Чувствую себя удовлетворительно, тяжело сидеть в такой большой компании, но мы продолжаем надеяться на перевод в одиночку. Вчера заключенный священник служил всенощную и 12 Евангелий, сегодня также всенощную с плащаницей, завтра исповедуюсь. Служба проходит или в коридоре, или в одной из камер. У меня опять распухли ноги, может быть, от потери привычки стоять.

Из писем мая 1919

Вчера написал Туну и начал перечисление книг, которые хотел бы прочесть и перечесть. Это на случай только, если эти книги находятся у вас под руками, иначе присылай, что найдется, по своему усмотрению[18]¹⁸.

Большая для меня радость была узнать сегодня, что вы благополучно приехали и таким образом вы и ближе и вместе. Очень я последнее время беспокоился относительно того, как вам удастся переехать, хотя и получал твои открытки из Петрограда.

Получаются ли известия от Николая и благополучен ли он? Я чувствую себя ничего себе, настолько хорошо, насколько можно себя чувствовать в моем положении, которому скоро минет девять месяцев. Хоть нас в камере в околотке 25 человек, но я порядочно читаю, как ты можешь судить по присылаемым и отсылаемым книгам.

Из писем июня 1919

Датский Красный Крест так и не доставил сегодня обычной посылки. Носятся слухи, что они вынуждены будут прекратить доставку передач. На обратной передаче писать много нельзя, и кроме того страшно всегда торопят и едва дают время проверить получку и уложить отсылаемое. Простоквашу я, во избежание порчи, съедаю в тот же день, а что касается молока, то оно очень скоро киснет, но у меня не пропадает, потому что я его также обращаю в простоквашу, когда оно становится негодным для питья как молоко. Ты пишешь, что трудно доставать книги, которые я просил. Это не важно, присылайте какие-нибудь, русские или французские.

С нетерпением буду ждать известий о том, как решится судьба девочек, а если они поедут на огородные работы, пусть они подробно напишут мне, как они там живут, что делают и где именно находятся. Очень мне тяжело было узнать, что и ты вынуждена искать какую-нибудь работу, боюсь, что тебе будет не по силам после всего перенесенного и пережитого за эти годы. Нельзя ли еще подождать?