— Поговори с Зябловым, нашим новым лесником. Он с Вересковым в свое время встречался. За дровами как раз в его обход поедешь.

Сытый и гладкий жеребец, слегка скосив голову набок, бежал доброй рысью, легко неся широкие розвальни. Впереди, радуясь свободе, заложив хвост колечком, носилась устюжанинская лайка Юкса.

Разгулявшийся вчера буран так перемел путь, что Егор Устюжанин, исходивший лесничество вдоль и поперек, с трудом находил дорогу. Неузнаваемы сделались лесные опушки, обрамленные сугробами. Унылы и прозрачны березняки, как будто мороз и ветер вымел из них все живое. Густые ельники с утонувшим в снегу подростом стали еще мрачнее и неприступнее. Таежную тишину нарушал только мягкий топот копыт да скрип саней. Изредка из чащи доносились пронзительные крики кедровок и перестук дятлов.

Чибисов уютно устроился на охапке сена. Уткнув нос в воротник полушубка, посматривал по сторонам, дивился обилию снега.

Бежавшая впереди Юкса вдруг остановилась. Высоко подняла голову, к чему-то принюхалась и неожиданно большими скачками понеслась в сторону ельника.

— Юкса! Назад! — рявкнул Устюжанин. Но собака, вздымая фонтаны сухого снега, уже скрылась из вида. Вскоре из ельника послышался ее заливистый лай.

— Тп-р-у! — остановил лошадь Егор.

Он порылся в сене и вытащил топор.

— Пойду взгляну, кого она облаивает.

— Подожди, Егор Ефимович, вместе пойдем, — Чибисов нащупал в кармане рукоять пистолета и выскочил из саней. — Вдруг медведь, а ты с одним топором.

— Нет! На медведя Юкса другой голос подает, басовитей, злей. Я только взгляну, а ты за конем присмотри.

Высокий, в мохнатой рысьей шапке и в полушубке, отчего казался еще огромнее, Устюжанин, пропахивая сугробы валенками, двинулся к ельнику.

«Такой и с медведем управится», — позавидовал Чибисов и все же на всякий случай направил коня вслед за Устюжаниным.

Собачий лай сменился повизгиванием, а через минуту послышался крик Егора:

— Павел Захарович! Подъезжай сюда!

Чибисов загнал коня в ельник, привязал вожжи к дереву и поспешил на зов.

Посреди маленькой поляны стоял Устюжанин и рассматривал занесенную снегом голову лося с огромными, метровыми рогами. У ног вилась Юкса, слизывая с обрубленной шеи замерзшую кровь.

— Гляди, Белолобого убили. Иван Алексеевич на него строгий запрет положил. Ты скажи на милость, а! Ох, мужик расстроится. Как его берег!

Глаза лося, подернутые инеем, были широко открыты, и когда Чибисов варежкой стер с них иней, ему стало не по себе — показалось, что боль и укор застыли в глазах животного.

Присев на пень, он осмотрелся, мысленно стараясь представить разыгравшуюся трагедию. Он забыл про дрова, снова почувствовал себя следователем, прибывшим на место происшествия. По давнему опыту знал, что, как бы ни изощрялся преступник, следы все равно остаются. Но сейчас знаменитая «белая книга» хранила молчание, все было засыпано снегом, только на чистом стволе березы виднелись размазанные пятна.

«Браконьер руки вытирал!» Чибисов подошел к дереву, прикинул высоту, на которой были пятна. Известно, что пишущий на стене машинально выводит буквы на уровне глаз. А на какой высоте он будет вытирать запачканные руки?

Он нагнулся, взял комок снега и растер в руках. Затем прикоснулся ладонями к березе. «А если выше? Неудобно. Ниже — то же самое». Первое прикосновение было самым естественным и приходилось приблизительно на уровне груди. Кровавые пятна на дереве располагались на два вершка выше.

Чибисов прикинул в уме и решил: рост браконьера около ста восьмидесяти сантиметров. Чтобы проверить себя, предложил Устюжанину, собиравшемуся вытереть руки о полушубок:

— Не порти одежду, вытри о дерево!

Егор подошел к березе, вытер ладони о кору, оставив на ней сырые пятна чуть выше отметки браконьера.

«Правильно! — подумал Чибисов, наметанным взглядом окинув высокую фигуру объездчика. — Что ж, одна примета есть!»

Они тщательно обшарили все вокруг, нашли шкуру и внутренности животного. В одном месте, раскидав снег, обнаружили следы костра.

— Ты смотри! Как у себя во дворе орудовал, безо всякой опаски. А ведь кордон близко, за кедровником. Никак в толк не возьму, неужто Зяблов выстрелов не слышал.

— Зяблов? Это ваш новый лесник? Может, его работа?

— Да что ты?! Он в прошлом месяце по лицензии лося отстрелял. Мяса у него центнера два. Одному надолго хватит.

— Почему так мало? Он что, лосенка забил?

— Половину в сельпо сдал. Так положено. Нет, Павел Захарович, я на него не грешу. Мужик в кордон зубами вцепился, рисковать службой из-за лосятины не станет. Да и не мог он Белолобого ухайдакать.

— Это почему же?

— А потому… — замялся Устюжанин, — что лось этот сам к нему прибегал, волками подранный. Вроде как защиту попросил. Зяблов весь хлебный харч ему скормил. Как же после этого можно зверя убить? По-нашему, по-таежному, с кем хлебом поделился — тот вроде товарища стал.

— Откуда известно, что лось к нему на кордон забегал?

— Сам рассказывал, когда за мукой в лесничество приезжал.

— Шут вас, лесовиков, разберет, — с раздражением буркнул Чибисов. — Человека Зяблов убить мог, а на лося, видите ли, у него рука не поднялась.

— Подольше здесь поживешь, Павел Захарович, тогда и поймешь, чем таежник живет и дышит, — спокойно ответил Устюжанин. — У нас свои законы и понятия насчет жизни имеются. От дедов и прадедов потомкам передаются. А насчет Зяблова, так я понимаю, что пролил он кровь в запальчивости. Может, обидели крепко… Да не верю, что он может… Пока ты у березы колдовал, я по кустам пошарил. Видишь санный след, прямо к лежневке. Она тут рядом проходит. Гляди, след вправо завернул. Значит, в поселок браконьер поехал. А к Зяблову — нужно влево сворачивать, кордон вон где. Лежневка старая, заброшенная, по ней никто давно не ездит, так что встречи с кем-то, особенно ночью, можно не опасаться.

— Тогда чего проще. Поедем по; следу и выясним, в чей двор он заворачивает.

— Я уже смотрел. Дальше все замело, это только здесь, в ельнике, видно.

— Жаль. Ну разберемся, а пока поедем на кордон. Вот только что с головой делать будем?

— Ивану Алексеевичу отвезем. Он в прошлом году для школы чучело рыси сделал. Прямо как живая получилась, аж оторопь берет. Может, и тут память останется. Красавец-то редкий был.

Чибисов вытащил нож, подошел к березе и аккуратно срезал кору с бурыми пятнами. Тщательно завернул бересту в платок и сунул за пазуху.

— Это для чего? — удивился Устюжанин.

— Пригодится. Расписочку браконьер оставил. — Чибисов потер замерзшие руки и забрался в сани.

— Будто что-то сумеешь разобрать?

— Я — нет. А эксперты разберутся.

Зяблова они застали дома. Распаренный после бани, с красным лицом, в нательной рубахе и подштанниках, он сидел за столом, с наслаждением тянул из блюдца горячий чай, то и дело вытирая полотенцем струящийся со лба пот.

Увидев гостей, степенно вылез из-за стола, поздоровался. Ладонь Чибисова утонула в огромной руке лесника.

Исподтишка наблюдая за хозяином, Чибисов подивился несоответствию широких плеч, крепких рук со словно привязанными к ним огромными кулаками не очень высокому росту.

«Отметку на березе не он оставил», — подумал Чибисов и почему-то почувствовал облегчение. Последующее еще больше утвердило его в этой мысли.

Когда во время чаепития Устюжанин рассказал о гибели Белолобого, Зяблов побледнел, затем побагровел и так грохнул по столу кулаком, что подпрыгнули и зазвенели стаканы.

— У, падло! — только и смог вымолвить он. Встал, нетвердой походкой, словно пьяный, подошел к кадке с водой, зачерпнул ковшом и жадно осушил его.

Немного успокоившись, просыпая махорку, свернул цигарку, глубоко затянулся.

— А ведь лось несколько раз ко мне приходил. Постоит на опушке, поглядит и опять в лес уберется. Видно, хлебушко по вкусу пришелся.