— Он, наверное, и до этого хищничал втихомолку. Где он сейчас работает?

— На звероферме.

— Вот с него и надо начать. Хотя я сомневаюсь. Браконьеры обычно оружие пускают в ход в момент задержания. После составления акта сводить счеты с инспектором опасно — слишком явной будет улика. Тут что-то не то… Меня, признаться, смущают мотивы. В одном случае — грабеж, в другом — явная месть: грабить человека, работающего на реке, бессмысленно… Оба эти дела вести будем мы. Но вы следствие продолжайте, обстановку, людей и местные условия вы знаете хорошо. Только не подгоняйте факты. Если версия окажется правильной — они сами выстроятся в систему. Все, что сумеете выяснить на месте, немедленно сообщайте нам. — Он полистал еще раз подшитые в папку бумаги. — Не густо! Плохо то, что времени прошло много, все по крупинкам придется собирать, но надеюсь — разберемся… Главное — действуйте осторожно, раньше времени не вспугните. Если будут какие затруднения, не стесняйтесь — окажем содействие…

Инга чуть не расплакалась, когда в приемную кедровской больницы ввалился Севка, внеся с собой клубы пара и свежий морозный воздух. Она кинулась к нему и уткнулась лицом в заиндевевший воротник тулупа.

Севка обнял девушку, тихо коснулся щекой ее волос и осторожно отстранил.

— Застудишься. С морозу я, весь ледяной!

Он скинул тулуп, поискал глазами вешалку и, не найдя, швырнул его в угол. Обил у порога с валенок снег. Стащил полушубок и, оставшись в пиджаке, натянутом на толстый голубой свитер, все же казался громоздким, заполнившим почти до отказа маленькую приемную.

Потирая озябшие руки, Севка присел на скамью и, глядя в бледное, осунувшееся лицо Инги, покачал головой.

— Ничего, дома поправишься, мать парным молоком отпоит. Выпишут-то хоть скоро?

— Уже, Севочка, выписали. Я утром в Нагорное звонила. Сказали, что ты выехал. Вся извелась! Даже не верится, что снова буду дома. Как там, все в порядке?

— А что может случиться? Вроде бы все по-старому. Я ведь только позавчера вернулся, оглядеться не успел — и к тебе.

— Как съездил? Удачно?

— Хуже некуда. Опоздай на полсуток — и заморозил бы катер! Ну а ты как решила? Снова на почту пойдешь?

— А куда же больше? Пойду. Только окрепну, а то голова до сих пор кружится, крови много потеряла.

— Окрепнешь. А на почту не стоит тебе возвращаться. Найдем работу в поселке. Без беготни.

— Это чтоб я, да на одном месте сидела? Не выйдет, Сева. Счетовод или продавец из меня не получится.

Скрипнула дверь, и из соседней комнаты вышла медсестра. Поджав губы, неодобрительно посмотрела на мокрые следы, оставленные валенками Севки. Перевела взгляд на Ингу и смягчилась.

— Приехал! Вот и ладно. Заждалась она. В больнице лежать радости мало. Если еще никто не проведает, вовсе тоска смертная.

— Не знал я, что с ней такое случилось. В отъезде был, — чувствуя себя почему-то виноватым, оправдывался Севка.

— А я тебя и не виню, молодой человек. Просто так сказала, чтоб на будущее знал. Мало ли что может с нашим братом случиться, а доброе слово и внимание иной раз лучше всяких лекарств действует.

Она потрогала лоб Инги, проверила пульс.

— Ну ладно. Вы пока тут беседуйте, а мы документы оформим. Можешь ее сегодня и забирать. Дома теперь пусть сил набирает!

Выехать в Нагорное в тот же день не удалось. У Инги не оказалось теплой одежды, а мороз крепчал и к полудню затянул стекло ледяным узором. Пока Севка доставал у брата валенки, тулуп — завечерело, и пускаться в путь на ночь глядя его отговорили.

— Дорога еще не установилась. В темноте санного следа не разглядишь, заедешь к черту на кулички, себя и девку заморозишь, — убеждал его брат. — Переночуйте у нас, а завтра на зорьке и отправитесь.

Дом у Романа Устюжанина большой, пятистенный. С крытым двором и многочисленными стайками. Под окном палисадник. Летом полыхают в нем мальвы, а сейчас красуется опушенная инеем рябина. Горница в доме светлая. В углу широкий диван, на котором возятся два ухоженных пацана. Пол застлан половиками. На стенах, оклеенных обоями, фотографии в рамках. Сервант, зеркальный шифоньер.

Севка усмехнулся.

— Ты чему? — ревниво поинтересовался Роман.

— Та-ак, — протянул Севка.

— Затакал, — рассердился Роман. — Знаю я тебя, просмешника. Поди, думаешь, вот, мол, давно ли щи лаптем хлебали, а теперь за полированным столом жрать изволят. Дал бы я тебе по шее, как раньше бывало!

Широко расставив ноги, грузный, с крепкой, как у борца, шеей, Роман стоял посреди горницы, как каменная глыба. Севка внимательно посмотрел на брата и с острым чувством жалости впервые увидел, как тот изменился за последний год. Лицо обрюзгло, глаза с мутнинкой, под ними набрякшие мешки.

— Нет, братуха, — покачал он головой, — что было, то быльем поросло. Теперь твой черед на лопатках лежать.

— Ну, это еще поглядим. Давай поборемся.

Из кухни выскочила жена Романа, Настя, затараторила:

— Петухи! Истинные петухи! И не совестно вам? Под потолок вымахали, а ума до сей поры не набрались. Как ребята малые. Вот измочалю ухват о загорбки — поумнеете.

Братья переглянулись, и Роман громко захохотал. Настя разъярилась еще больше.

— Ржешь! А стайка до сей поры нечищенная стоит. Мне, что ли, этим делом заниматься? А ты чего лыбишься? — накинулась, она на Севку. — Забирай одежу да веди сюда свою почтальоншу!

И, уже смягчившись, закончила:

— У меня еще коровы не доены. Пока ходишь, я тут управлюсь и ужин соберу…

Ужинали долго, основательно. Хозяйка не поскупилась, выставила на стол жареную картошку с бараниной, соленые грибы в сметане, тушеных рябчиков с брусникой и прочую домашнюю снедь. Среди этого великолепия красовался большой пузатый графин из зеленого стекла.

Инга после больничной пищи с удовольствием испробовала всего понемногу.

— Кушайте! — угощала Настя. — А ты почему как цыпленок клюешь? — уговаривала она Ингу. — Накладывай больше. Вот рябчишку отведай. Ромка нынче их целый мешок настрелял.

— Ешь ананасы, рябчиков жуй, — пробормотал Севка с набитым ртом.

— Чего нет, того нет. Зато грибочки удались нынче, почище твоих ананасов будут.

— Это уж точно, — поддержал жену Роман, гоняясь вилкой за ускользающим оранжевым рыжиком. Поймал. Опрокинул в рот рюмку и закусил грибком!

Пил он много и не пьянел, только лицо и шея еще больше краснели, наливались морковным соком.

От еды и тепла Ингу разморило, глаза стали слипаться.

— Пойдем-ка, девонька, спать, — подняла ее Настя. — Пущай мужики сидят, я им в горнице на полу постелю, а мы с тобой вместе ляжем.

Несмотря на усталость, Инга заснула не сразу. Рядом негромко посапывала Настя. Умаявшись за день, та уснула мгновенно, едва коснувшись головой подушки. В спаленке было жарко и тихо. Из кухни доносились приглушенные голоса засидевшихся за столом братьев. В горнице, за дощатой стенкой, монотонно постукивал маятник. Под его баюканье Инга уснула.

Было уже за полночь, когда ее разбудил тихий разговор в горнице. Севка с Романом, укладываясь спать, о чем-то спорили.

— Дурака ты свалял, — убеждал шепотом Роман. — Сейчас как свидетеля затаскают.

— По-твоему, нужно было оставить его там? — зло ответил Севка.

— Пусть бы лежал. Какая ему теперь разница? А тебе хлопот — будь здоров. Еще пожалеешь. Ты как наш братец Семен. Тот тоже везде нос сует. А что вышло? Сняли с бригадиров, теперь сучкорубом вкалывает.

— За что сняли?

— А почитай ни за что. В прошлом году мы план с довеском выполнили к двадцать пятому декабря. Премию неплохую получили. Правда, пришлось малость схитрить. Осталась у нас одна дальняя деляна, кубов на двести. Пока бы к ей дорогу пробивали да вывозили, к Новому году нипочем бы не управились. Оставлять лес на корню не положено, сам знаешь. Раз отведена деляна, выруби и вывези. А нам, ежели ею заняться, никак в срок не уложиться. Спикала бы наша премия. Ну, техрук и дал команду: «Рубай, ребята. Потом вывезем!» Оно, конешно, против закона, но ведь все так делают — не мы ж первые! Сенькина бригада провела рубку, я им со своими ребятами помогал. Быстро управились. А январь пришел — тут уж не до деляны, знай пластай в счет нового плана. Сенька, как проведал, что древесина на лесосеке гнить оставлена, лесничему доложил. Тут карусель и завертелась. Техрука с работы помели, Сеньку с бригадиров сняли, весь леспромхоз прогрессивки лишили.