Перед закрытой дверью он разрезал себе руки, сделал надпись на стене, облился растворителем и чиркнул зажигалкой.
Вернувшись с работы, хозяйка квартиры на шестом этаже обнаружила обгоревший труп Венедова. На стене было написано кровью: «Ты сверлил. Козел».
Из соседнего подъезда рабочие выносили старую деревянную дверь, они заменили ее железной.
Генеральный свидетель
В ЗАГСе я, как говорится, пустил слезу. И не важно, что женился мой самый диковатый приятель Василий, отъявленный и успешный малолетний бабник. Не важно, что сам я в этот момент выглядел смешно: в бордовом пиджаке, золотом галстуке и с шелковой лентой с надписью «Главный свидетель». Не важно! Потому что момент был действительно торжественным. И беззубый коротышка Василий, на лице которого никогда до этого не проявлялась серьезность, который мог помочиться на эскалаторе в час пик, был одухотворен и трогателен в строгом костюме.
С утра я приехал к жениху в подмосковный город Железнодорожный. Мне нацепили ленту и галстук.
Невесту выкупали на Бабушкинской. На невестином пороге Василий тряс пачками десятирублевок, я извлекал из пакетов бутылки и передавал свидетельнице, миловидной брюнетке.
Гуляли на Манежке. Я шел со свидетельницей в паре. Она рассказала, что свадьба будет в ресторане, в гостинице рядом с Красной площадью. И я представил, как наша процессия сейчас свернет направо, минует нулевой километр, поклонится Мавзолею и проследует к гостинице «Россия».
Напротив Исторического музея у меня кончились сигареты. Сбегав к палатке у метро, купил пачку, вернулся. Но свадьба ушла дальше.
Я бросился в арку Покровских ворот и мимо ГУМа направился к «России».
В наше время «Россия» сохранилась только на фотографиях – ее снесли, чтобы не портить внешний вид Москвы. На свободном месте построят киноконцертный зал, мультиплексы, центры торгового обслуживания – все то, что сейчас застройщики обозначают древним словом «стилобат».
Тем, кто не застал «Россию», я расскажу, что это было гигантское серое здание из стекла и бетона с высотной частью в центре – неуклюжее и величественное, как империя, именем которой оно было названо.
– Где тут свадьба? – озадачил я охрану на входе.
– Ну, как сказать… – Охранник осмотрел мою праздничную ленту, букет в руках. – На пятом справляют, и в другом крыле.
Меня пропустили.
Поднимаясь на пятый этаж, я мечтал о рюмке, о свидетельнице. Меня переполняла какая-то недетская бравада и предвкушение реализации всех желаний.
Я вышел из лифта в запустелый холл и увидел в конце коридора стеклянные врата, затянутые белым шелком, из-за них слышались смех, музыка – свадьба была в разгаре. Все во мне засверкало с удвоенной силой: и галстук, и лента, и туфли, и глаза.
Я распахнул двери и ощутил застольный аромат, столь любимый перед праздником и столь же ненавистный утром следующего дня. Я приближался к П-образной череде столов с яствами и по пути трижды рек во всю мощь: «Горько! Горько! Горько…» Гости подхватили. Новобрачные припали друг к другу.
Но это третье «горько» вышло у меня совсем кисло, простите уж за затертый каламбур. Я не узнавал ни жениха, ни невесту, ни гостей…
Это была чужая свадьба!
Меня усадили за уголок стола, посочувствовали, налили…
Внизу я расспросил администратора. Оказалось, что в гостинице сегодня отмечается еще несколько свадеб. Я решил обойти их все.
Так как ни я, ни администратор не знали, где конкретно проходят торжества, мне предстояло проверить все подъезды.
Я стал осторожнее и уже не врывался в банкетные залы с околесившейся грудью. Но все равно мое появление на каждой новой свадьбе вызывало оживление. Ведь надпись «Главный свидетель» все еще золотилась на шелковой ленте, и букет хоть и замялся, но не увял. Выбросить эти атрибуты я не смел, так как они были верным пропуском в глазах следующего охранника.
Скоро мне надоели прокурорские ковровые дорожки в коридорах, желтые дверные ручки, тележки уборщиц, лестницы и лифты, банкетные залы, пьяные гости, женихи, невесты. Я вспоминал бедолагу из «Чародеев», гостя с юга, который заблудился в институте Необыкновенных услуг. Только я не заблудился, а отстал.
В одном из гостиничных кафе, из которого открывался прекрасный вид на Москву-реку, я решил отдохнуть. Заказал кофе.
Возможно, где-то совсем рядом веселились Василий и его невеста. А свидетельницу соблазнял чужой мужик.
«От свадьбы к свадьбе – пустеют столы», – бормотал я про себя.
И действительно, на последнем торжестве, где я побывал, закуска уже заканчивалась, а на меня не обратили внимания.
Оставался один зал, где гипотетически еще могли праздновать. Он находился в башенной части гостиницы.
Туда вел скоростной лифт. Поднимаясь, я ощутил небольшую перегрузку, а при остановке – преддверие невесомости.
В зале никого не было. На столах, покрытых белыми скатертями, – чистая посуда, приборы, салфетки и искусственные цветы.
Я находился на самом верху, в центре пустого банкетного зала, в парадном наряде, с шелковой лентой с надписью «Главный свидетель», с букетом в руках.
Подо мною женилась вся «Россия». А я стоял и смотрел, как огромное красное солнце опускается на Замоскворечье. Я снял ленту, положил на стол, рядом положил букет и подумал, что никогда уже не буду свидетелем стольких свадеб.
Анфиса
Помню пустынный бульвар возле Чистых прудов, на который было не зайти из-за строительства метро. Тепло. Слякоть. Она сидела на спинке скамейки, обхватив руками колени. Смотрела вверх и говорила, что ей нравится разглядывать сквозь крону дерева небо.
Я тогда подумал, что где-то читал такое. Но при чем тут книги?! Дымное московское небо видела она – девушка в сиротливой куртке с капюшоном – психопатка Анфиса.
Познакомились мы на дне рождения у общего знакомого.
Черемушки. Зима. Меня привел друг. В прихожей лаял пудель с праздничным красным бантом на купированном хвосте. На вешалке грудились шубы, пальто, куртки.
Друг представил меня как начинающего журналиста.
Анфиса курила на кухне. Одета она была не празднично: линялые джинсы, отвратительный зеленый свитер с «плечиками», на ногах домашние туфли на высоком толстом каблуке.
Я поздоровался и спросил по-дурацки:
– Какими судьбами?
– Живу тут, – ответила Анфиса.
– С Пашей? – Я вспомнил, что именинника зовут Павлом.
– Я ему комнату сдаю. Ненавижу художников и собак ненавижу. Он не заплатил мне за прошлый месяц.
– Ты не любишь собак?
– Я люблю виски и кататься на коньках.
Мы замолчали.
Анфиса прикурила новую сигарету, подошла к плите, зажгла газ под чайником.
Когда с утра она легла ко мне под одеяло, когда из-за нарастающего возбуждения похмелье отступило, я понял – она сделала правильно, что выгнала художника Пашу вместе с гостями. Правильно. Потому что теперь мне очень хорошо.
– Пойдешь со мной кататься на коньках?
– Я не умею.
Анфиса взяла вскипевший чайник, обернув ручку вафельным полотенцем. Вышла из кухни.
Голоса в комнате смолкли. Потом раздался визг. Мой друг с ошпаренной рукой выбежал в прихожую.
– Все вон отсюда! Пошли вон! – орала Анфиса, размахивая чайником с остатками кипятка.
Художник Паша еще месяц приходил к нам – потихоньку забирал вещи.
А мой друг больше мне не друг. Ведь я променял его на бабу.
Она прижалась ко мне спиной. Стала двигаться, насаживаясь на меня, и, когда у нее это получилось, затихла, сильно сжав внутренние мышцы.
– Зачем ты тогда обварила моего друга?
– Какой он тебе друг? Он козел.
Анфиса снимала эту двухкомнатную квартиру, потом сдавала одну из комнат за еще большую цену. Паша был последним ее квартирантом.
Анфиса не говорила, откуда она. Анфиса чистила зубы шесть раз в день. Анфисе нравилось ужинать в ресторанах. Про коньки Анфиса соврала. Но виски любила. После секса Анфиса пританцовывала под заделанную под ретро популярную песенку и подпевала: «Упс ай дидэн эгейн…» Я в такие моменты хотел сбежать.
