— Да, — скромно согласилась Лина, — я такая. Я все еще лучший дизайнер этого города.

— И без сомнений им и останешься.

Лина нацедила из кофеварки две чашки ароматного напитка, подумала и предложила гостю конфеты и печенье, которые всегда покупала для бывшего — большого сладкоежки. Усаживаясь за небольшой обеденный столик, она небрежно поинтересовалась:

— Так что случилось? Чему я обязана твоему приятному обществу?

— Ты позволишь рассказать одну историю?

— Она хоть интересная?

— Ну, занимательная… Как бы ты отнеслась к банковской карте номиналом в сто тысяч долларов?

— В каком смысле? Ты что, хочешь дать мне сто тысяч? А зачем?

— Женщина, ты на один вопрос отвечаешь тремя.

— Ты радуйся, что я вообще интересуюсь.

— Радуюсь. Короче. Некто, а точнее группа людей, решили обогатиться незаконным образом. И они придумали для этого делать фальшивые кредитные карты. Бизнес процветал, расходы были минимальными, в основном, они делали карты Виза и Мастер — Кард и сбывали их в Штаты. Одна карта обходилась покупателю в сто долларов.

— А номинал карт?

— Ну, я же говорю — сто тысяч. А в принципе — любой. Ребята шифровались просто гениально — продавали карты через интернет. Но в конце концов их все равно накрыли. Ущерб банковской системе Штатов не покрыт до сих пор, но это, как ты понимаешь, меня интересует мало.

— Меня тоже. Как‑то я далека от всего этого.

— Ну, так это только начало. Преамбула, так сказать. Прошло больше года, уже был суд, все, кому надо сидят, но вдруг, уже у нас, опять стали всплывать эти левые карты. В одном из крупных магазинов с такой картой задержали девушку. Она, конечно, от всего отпиралась, и вдруг, буквально на глазах изумленных охранников, номер карты поменялся.

— И что это было? Гипноз? — с умеренным любопытством спросила Лина, но ее гость не преминул отметить блеск в глазах.

— Ничего подобного. Камеры тоже зафиксировали смену цифр. И представь, эти цифры оказались настоящими.

— Настоящие циферки на фальшивой карточке? — с недоверием переспросила Лина.

— Да, и она принадлежала одному весьма уважаемому человеку. Ну, ты понимаешь. Девчонкой заинтересовались. А она рассказала — уже не охранникам в магазине, разумеется, что ту, фальшивую карту ей подарил именно он.

— Тот уважаемый человек?

— Ну. Естественно, у него попросили объяснений, он тоже от всего отпирался, а в это время красотка (я упоминал, что она — красотка?) сбежала, и по дороге сняла всю наличность с его настоящей карты.

— Молодца.

— Да, что‑то в ней определенно есть. Вот знать бы еще — что…

— И к чему ты все это мне рассказываешь?

— Ее теперь все ищут.

— С фонарями?

— И с собаками. Есть информация, что она может всплыть здесь, в нашем любимом городе. Поэтому я прошу тебя об одолжении.

— Найти ее?

— Нет. Спрятать.

— А — а, то есть ты ее уже нашел? — с улыбкой поинтересовалась Лина, вспомнив ненароком оброненное «красотка». — А почему же сам не спрятал?

— Я не могу. Она… моя дочь, поэтому у меня ее искать будут в первую очередь.

— Не морочь мне голову, твоей старшей девчонке 12… как, еще одна???

— Она об этом не знает.

— Тогда как…? Почему?…. почему я? — закончила Лина обреченно.

— Мне надо отвечать?

— Не надо, — недовольно фыркнула она, отводя глаза. — Я выполню твою просьбу.

*****

Вечером того же дня Лина сидела в одном из самых дорогих кафе на одной из центральных улиц города, жители которого называли ее просто — Проспект. Правительство области одной из первых переименовало эту улицу, вернув (после известных событий) историческое название. Но горожане были твердо убеждены, что Проспект — наиболее уместное название для главной пешеходной улицы. Лина любила этот город, хотя жила в нем только несколько лет вскоре после своего рождения и сейчас — около десяти последних. Ей нравилось гулять по Проспекту, с его бесконечными магазинами и магазинчиками, с красивыми витринами и эффектной вечерней подсветкой. Вкусные запахи — ваниль и кофе — будоражили обоняние красивых девушек, и множество маленьких кафе никогда не пустовали. Лина очень любила сидеть в кафе на Проспекте. Там иногда рождались ее самые удачные идеи. Это дорогое заведение оформляла тоже она. Сейчас, расположившись на кожаном диване цвета баклажана, лучший дизайнер города вспоминала, как долго ей пришлось убеждать консерватора — хозяина в пользе этого цвета для имиджа его детища.

Времени было еще достаточно, и вместо опустевшей чашки ей принесли другую, до краев наполненную ароматным каппучино.

— Привет, дорогая, — звонкий молодой голос прозвучал над ее ухом так неожиданно, что Лина позволила себе нервно вздрогнуть.

— Привет. Я не ждала тебя так рано.

— Я хочу поскорей услышать твои новости. Что случилось? Константин…

— Нет, с Костиком мы расстались вполне мирно.

— Тебе срочно нужен другой мужчина, и я, конечно, в этом тебе посодействую.

— Нет, мама. Понимаешь, Бояринов…

— Господи, нет, только не Бояринов! Он же не человек! У него нет ни одной подружки, которой бы он не оставил пожизненной памяти — как правило, через 9 месяцев после расставания!

— Ну успокойся, мама, ты ведь знаешь его жену? Он помог мне, и тебе об этом прекрасно известно. Теперь я, в свою очередь, помогаю ему.

— Это невыносимо. Ты не обязана всем подряд помогать.

— Мам, это важно. Его дочь… Мам, дослушай же!

Но Елизавета Григорьевна возвела свои дивные очи к потолку, и Лина поняла, что сегодня добиться какого‑либо внимания к своей проблеме со стороны матери ей не удастся. Она позвала официанта и заказала для нее бокал белого вина. Елизавета Григорьевна залпом опрокинула его и встала из‑за стола. Лина отошла к бару, собираясь расплатиться, когда заметила неприятный колючий взгляд от соседнего столика. Она широко улыбнулась, отдавая купюры бармену, и кивнула своим знакомым. Мать уже стояла у выхода. Еще раз окинув взглядом уютный зальчик, и не заметив за тем столиком уже никого, Лина последовала за ней.

Дамы направлялись в театр оперы и балета, после чего Лина должна была встретиться с подругой, а Елизавета Григорьевна собиралась посетить какой‑нибудь бар. Лина знала, что мать уже давно подыскивает ей нового жениха, и знала о некоем претенденте из числа актеров приехавшей на гастроли труппы, поэтому сложить два и два получилось легко.

— Лизочка, Алиночка, какая радость, что вы пришли, — рассыпался в комплиментах заслуженный и народный режиссер — постановщик. — Проходите в ВИП — ложу, губернатора все равно сегодня не будет.

— Благодарю, благодарю, — с царственным видом отвечала Елизавета Григорьевна. — А мы пришли полюбоваться на новую роль вашего протеже. Я обещала, что он очень понравится Алине.

— Не сомневайтесь, голос у него божественный, просто божественный!

Алина со скучающим видом окинула взором фойе, когда вновь почувствовала чужой неприятный взгляд. Она мысленно прикинула, с кем сейчас «дружит» ее семья, когда в последний раз связывалась с отцом, и не положил ли кто‑то серьезный свой глаз на мать. Получалось, что никаких новых веяний на семейном фронте не было. Сама она тоже, вроде бы, вела себя смирно, дорогу никому не перебегала, а Костику совершенно незачем мстить своей бывшей. Ведь расстались они по — хорошему.

Вот и выходило, что слежка (а в этом Лина понимала) началась сразу после утреннего визита Бояринова. Вздохнув, она бросила незаметный взгляд на матушку. Елизавете Григорьевне пока не стоит знать об этом. К Бояринову она относилась, мягко говоря, с неприязнью, а ведь Лина даже не начинала думать о том, как выполнить его просьбу. Найти черную кошку в темной комнате. Красивую девушку, которая, лишь возможно, появится в городе. За всеми этими мыслями Лина, продолжая «скучать», послушно двигалась вслед за матушкой в губернаторскую ложу. Та улыбалась, кивала знакомым, словом, вела активную светскую жизнь. Когда дверь ложи за ними захлопнулась, а народный и заслуженный в последний раз раскланялся, Лина снова попала под строгий материнский надзор.