— Не будем терять драгоценного времени, — сказал Федор Сергеевич. — Предложение вполне реальное. Полагаю, сопровождать Андрюшу на берег будет… — Он взглянул на старшего механика Амбросимова. — Будете вы, Александр Алексеевич.

Амбросимов встал, покашливая, сказал:

— Я… гм… понял вас так, товарищ капитан второго ранга, что вы хотите сплавить меня… гм… на берег… гм… Собственно, хотите… гм… даровать мне жизнь. Я понял, почему выбор пал на меня… Многодетный я человек. Так ведь? Да, действительно, у меня пятеро детей. Трое из них воюют. Двое эвакуированы с матерью. Они не пропадут. С ними жена, а человек она энергичный. Ну, а что касается меня, то я свое отплавал. Я считаю, что среди нас есть и помоложе люди, которым еще многое в жизни посмотреть нужно. В общем… гм… Так…

— Александр Алексеевич, это приказ, — сухо произнес Гульковский. — Собирайтесь в путь!

— Что же тут собираться?.. Я… гм… уже собран… Только знайте, что я доставлю мальчика на берег, а сам вернусь.

…Александр Алексеевич спустился в радиорубку и привел Андрейку.

— Прощайся, сынок, со всеми.

— А зачем?

— Списываем тебя на берег…

Андрей бросился к командиру.

— Я не хочу на берег… Я хочу с вами. Я буду все-все делать, что только скажете. Я буду слушаться… Я не хочу на берег. Я ничего не боюсь, честное пионерское! Я вот даже, — он залез в карман и вынул оттуда сложенный листок бумаги и развернул его перед командиром, — я даже нарисовал вам… Когда на палубе бой шел. Вот только что нарисовал. Посмотрите… как мы их…

На листке был нарисован морской бой. Нос нашего корабля разрезает волну. Справа и слева по борту разрывы снарядов и фонтаны воды. Взрывы такие огромные, на какие способна фантазия одиннадцатилетнего мальчишки, а кругом тонущие суда с фашистскими знаками на бортах.

— Ты должен выполнить важное боевое задание…

— Какое? — всхлипнув, спросил Андрей.

— Ты сообщишь на берегу, что транспорт, на котором ты был лично, в бою с врагом победил. А как доказательство передашь этот рисунок.

Мальчик вытер слезы.

— А кому я скажу, что мы победили?

— Первому нашему человеку, которого встретишь на земле.

— Хорошо, товарищ капитан второго ранга, скажу.

Командир обратился к мичману Гульковскому, но так, чтобы не услыхал мальчик:

— Сигнальный, сообщите на эсминец: «На борту шлюпки ребенок. Просим не открывать огня». Нет… без «просим». Просто: «Огонь по шлюпке не открывать».

Сигнальный передал сообщение на немецкий корабль.

С эсминца ответили:

«Огонь открывать не будем. Возврат шлюпки обязателен. Ваше время истекает».

Гарибян как-то по-восточному взвизгнул от злости и до крови укусил себя за палец.

— Что с тобой, Акоп?

— Что он говорит? Это их время истекает. — И несколько слов Акоп произнес по-армянски…

Командир, постукивая безымянным пальцем с перстнем по другой руке, обратился к Амбросимову.

— Ваша просьба о возврате на судно выполнена, и вы теперь уже вполне официально явитесь на корабль, Александр Алексеевич. Считайте, что не я, а немцы помогли вам в этом вопросе.

Все происходит сейчас значительно быстрей, чем я пишу.

…Мы стоим на палубе и смотрим, как Амбросимов и Гульковский спускают на воду шлюпку.

Андрейка понял, что с вражеским эсминцем велись какие-то переговоры при помощи сигнальных флажков.

— Что он им передал? — спросил Андрейка у Гарибяна, кивнув в сторону сигнального.

— Андрей-джан… Их сейчас предупредили, чтобы они не вздумали удирать, пока ты не передашь всем там, на земле, о нашей победе.

— А они что ответили?

— А они… — Гарибян довольно откровенно почесал затылок. — Они ответили, что уже складывают оружие и срывают погоны. А это значит — сдаются.

В шлюпку спущен рюкзак с продуктами. Все прощаются с Андреем. И вот шлюпка отчалила.

А мы… Мы только сейчас оглянулись вокруг и, наверное, впервые по-настоящему оценили свое положение.

Над морем еще стелется серая дымка от орудийных взрывов. Наш транспорт покачивается на волнах, а вокруг вражеские корабли.

Шлюпка пробирается к берегу… И тихо, с методической немецкой точностью, поворачиваются, следя за ее движением, серые дула орудий вражеского эсминца. Они поворачиваются, не упуская шлюпку ни на шаг. Кажется, одно неосторожное движение, один лишний жест нашего Александра Алексеевича, и все нацеленные на шлюпку орудия разнесут ее в щепки.

Но вот шлюпка причалила к берегу. Андрейка прощается со старшим механиком. Машет нам рукой, потом снимает со спины рюкзак, машет рюкзаком…

…Мы не можем больше смотреть на одинокого мальчонку среди серых скал… Комок подступает к горлу. А Александр Алексеевич уже плывет обратно. И так же методично поворачиваются, следя за каждым движением шлюпки, жерла орудий…

Наш транспорт покачивается на волнах…

Шлюпка пришвартовывается к борту.

С фашистского эсминца сигналят, что у нас иссякает время. Осталось ровно одиннадцать минут. Какая пунктуальность! Ровно одиннадцать — ни минутой больше, ни секундой меньше!

Александр Алексеевич поднимается на палубу.

Старик устал. Тяжело дышит. Он очень спешил.

— Высадил мальчонку, — докладывает командиру. — Там тропинка в гору… Он пошел по ней…

Веду протокол последнего собрания. Все мы снова в кают-компании. Все — звучит слишком громко. В живых нас осталось тринадцать человек… Слово берет Федор Сергеевич:

— Товарищи! Друзья мои! Минутой молчания почтим память товарищей, павших в этом неравном бою. Вечная им слава!

Вас, друзья мои живые, я благодарю. Вы дрались на славу! Спасибо вам!

Все встали. Хором отчеканили: «Служим Советскому Союзу!»

— Переходим к главному вопросу. Сложившаяся обстановка ясна для каждого. Нам предлагают капитулировать Сдаться в плен на милость победителя.

Гарибян вскочил с места:

— А кто сказал, что они победители? А где их эсминец? А где охранные корабли? И у этого, который предлагает нам сдаться, дырка в хвосте. Нет, я больше ни слова не скажу. Я человек темпераментный, боюсь, скажу что-нибудь не то…

Мичман Гульковский перебил Гарибяна:

— Времени у нас осталось совсем немного. Совсем немного… Взрываться надо, друзья. Жаль, конечно, что, взрываясь, мы не захватим с собой хотя бы еще один немецкий корабль, но… все зависящее от нас мы сделали…

— Все ясно. Ровно через… — боцман Костенко поглядел на часы, — ровно через восемь минут… пустим ток к взрывчатке и…

— Погодите, товарищи, — снова заговорил Федор Сергеевич. — Я долго думал, как бы сделать так, чтобы наша гибель не была бы столь бессмысленной. Неужели мы не можем на прощанье сделать хотя бы еще один удар по врагу? Орудия наши мертвы. Хода у судна нет… Но у нас в трюмах груз… Станки, эвакуированные с заводов, и ценные металлы, которые всегда будут нужны стране.

Что, если затонуть, не взрываясь? Мы как бы закроем собой от врага наш груз. Может быть, пройдут месяцы, годы, но люди вспомнят о нас. Поднимут на поверхность судно и еще скажут нам спасибо за груз, который мы попытались сохранить…

…Я считаю, что у нас на транспорте все настоящие моряки, умом и сообразительностью бог никого не обидел, но в такой ситуации только один Терем мог принять столь верное и точное решение!

Проголосовали.

— Теперь, — спросил Федор Сергеевич, — кто вызовется открыть кингстоны?

Вызвались мой сменщик Кашинцев, боцман Костенко, Касымов, Кондратенко и мичман Гульковский.

Они уже не вернутся сюда, в кают-компанию. Их смерть застанет на боевом посту.

У самого порога на выходе из кают-компании Касымов остановил всех:

— Стойте!.. Все утро помнил, а сейчас чуть не забыл. Встаньте, товарищи. — Касымов повернулся к Федору Сергеевичу. — Дорогой Федор Сергеевич, разрешите на прощанье поздравить вас… Может быть, кое-кто и не знает, с чем я вас поздравил… Сообщаю: у Федора Сергеевича сегодня день рождения.