С пугающей ясностью до меня доносятся слова Петры: «Тебя может спасти только Движение: в одиночку умрешь. Сначала будешь мучиться, а потом умрешь».

Меня заперли в какой-то комнате без единого окна, которая, впрочем, не имеет ничего общего с тюремной камерой. Я нахожусь в помещении квадратной формы, где стены выкрашены оранжевой краской, а на полулежат сине-серые квадраты коврового покрытия. Прямо передо мной висят две картины в розовато-лиловых и коричневых тонах в стиле Марка Ротко, на которые я смотрел дольше, чем они того заслуживают – подделка под модернизм шестидесятых. Возле журнального столика из многослойной фанеры стоят четыре стула из гнутого дерева с изумрудного цвета обивкой. Над дверью – красная лампа. Все это – обстановка, картины – должно бы указывать на некое назначение комнаты, да вот только особых идей не приходит в голову, а потому не остается ничего другого, как только сидеть и ждать. Окрестим это помещение «перевалочным пунктом».

Боязно мне, и какая-то странная опустошенность внутри: я уже махнул на себя рукой и готов ко всему. И, как назло, время будто остановилось. В конце концов сдвигаю два стула и, кое-как свернувшись клубочком, забываюсь беспокойным сном.

Она сидит, наблюдает за мной и несет тарабарщину, обращаясь непонятно к кому. Кивает, будто получив ответ. На вид ей лет тридцать пять, довольно симпатичная: загорелая, ухоженная, и одежда на ней, сразу видно, дорогая, хотя и без претензий.

– Итак. – Теперь она заговорила по-английски и ясно обращается ко мне. – Вы проснулись.

Принимаю сидячее положение, голову ведет – пробуждение тяжкое.

– Вам принесут кофе с тостами – я уже распорядилась.

Приглаживаю помятую со сна одежду – бесполезный номер. Сейчас бы зубы почистить, умыться; в туалет тоже не помешало бы, и надеть что-нибудь свеженькое. Н-да, мечтать не вредно.

– Хотите в уборную?

Киваю. Она кого-то окликает, открывается дверь, на пороге возникают двое громил.

– Прямо по коридору и налево.

В сопровождении «опекунов» следую указанным маршрутом. Стены коридора увешаны черно-белыми фотографиями с ухмыляющимися мужчинами и женщинами, кое-кто из них с гитарами.

Вот я и в уборной. Мочусь во славу Англии. Боже, какое облегчение! Потом от всей души намыливаю руки: странное дело, чтобы извлечь воду, надо надавливать на краники, а вот затычку в раковину никто сунуть не додумался. И каким образом прикажете ополаскиваться? Боитесь, что кто-нибудь воду таскать начнет? Вообще-то я понимаю, как так случилось. Нас, конечно, всех приучили мыть руки после туалета, но мало кто сильно в этом деле усердствует – тем более если сходил по-маленькому. А тут вроде бы плеснул из краника, и в плане гигиены к тебе претензий нет.

Тут есть держатель для бумажных салфеток и дозатор для жидкого мыла, да только вот незадача: они пусты – ни мыла, ни салфеток. На стене висит автомат с презервативами. Готов поспорить, что и он не заправлен. Здешняя обстановка задумана с расчетом производить впечатление – мол, и мы так можем, и у нас не хуже; да вот только все это такая же пустышка, как и поддельные картины в «перевалочном пункте». Одно ясно наверняка: это не полицейский участок и не тюрьма…

В сопровождении громил возвращаюсь в оранжевую комнату. Со стен улыбаются люди с гитарами, в конце коридора, за моей комнатушкой – тяжелая железная дверь. Над ней висит табло, которое по идее должно зажигаться, но сейчас не горит. Моя собеседница стоит в комнате в той же позе, вцепившись в бумажную папку, и опять разговаривает с воздухом. Вот и завтрак на подносе: кофе и тосты, как обещано. Не прерывая беседы, молодая особа кивком указывает на пищу: ешь, пей.

Я поел, и она прекратила разговоры.

– Что ж, – говорит, – идемте, нас ждут.

Распахивает передо мной дверь – там поджидают верные «опекуны». На этот раз мы поворачиваем вправо по коридору. Перед глазами светится табло. Моя провожатая толкает дверь, за ней еще одну – и тут все становится на свои места: я оказался на провинциальной телестудии. Тоскливый глянец, отживший лоск, поблекшие цвета, жаждущие внимания лица исполнителей с вышедшими из моды стрижками, гостинично-аэропортовский декор, популярный четверть века назад. Если нынешний дизайн не менять еще лет десять, у него есть все шансы выйти на повторный виток моды. Жаль, что этого не случится: кто-нибудь непременно подсунет здешнему начальству контрабандный номер каталога современных интерьеров, и эти стены лишатся своей невинности. Такие мысли помогают немного отойти от реальности – легче притвориться сторонним наблюдателем. На самом деле я страшно напуган – происходящее попросту не укладывается в голове.

Небольшая сцена залита ярким светом. Журнальный столик, два кресла. На столике – кувшин с водой и два бокала. Все это на фоне стены, оформленной под гостиную загородного дома. «Опекуны» остались ждать в коридоре. Судя по всему, в студии только мы двое: я и моя смазливая компаньонка. Она приглашает меня войти в круг света и выбрать кресло.

– Говорите, как получится, не смущайтесь, – советует она. – Мы все равно будем резать пленку: эфирное время ограничено.

За последние дни я выработал для себя манеру поведения, оберегающую меня от неприятностей: ничего никому не рассказывать, принципиально. Однако теперь сложилась настолько невразумительная ситуация, что я подумываю сменить тактику и начать задавать вопросы.

– Зачем я здесь? Где мы?

Она присаживается в кресло, кладет на колени папку и поправляет весьма короткую юбчонку. Ноги у нее красивые и загорелые – можно сказать, самое сильное ее достоинство – и, кстати сказать, колготок или чулок я не приметил.

– Меня зовут Магдалена, – говорит моя новая знакомая. – Сегодня вы – герой нашей программы.

Она откидывает с глаз тяжелую шелковистую прядь.

– Какой программы?

– Ишь вы какой! – грозит мне пальчиком. – Я здесь задаю вопросы! – Заговорщически улыбается. – Скоро начнем. Все будет записываться на пленку, так что мы ничего не упустим, имейте в виду.

Тут я улавливаю вокруг какое-то движение и вижу три камеры на штативах, громоздкие старые «ЭМИ», выставленные полукругом. Кто-то дистанционно наводит на нас объективы, и те вращаются, то выдвигаясь, то прячась вновь. На полу возле треног стоят телеэкраны, на которых я вижу себя; изображение приближается, я становлюсь все крупнее и вдруг резко уменьшаюсь так, что теперь меня видно в полный рост: мы сидим в креслах в бутафорской гостиной загородного дома.

Магдалена слушает инструкции через вложенный в ухо наушник, я осматриваюсь. На дальней стене под самым потолком вижу застекленное звуконепроницаемое окошечко; за ним сидят три кинооператора. Их лица подсвечены крохотной лампочкой на пульте. В царящей за их креслами темени просматривается высокая худощавая фигура, в которой я тут же узнаю своего преследователя. Теперь я стал его узником.

Значит, будем называть это допросом.

– Ну все, мы готовы, – говорит Магдалена.

Она поворачивается к одной из камер и примеряет ослепительную, хорошо заученную улыбку. Загорается красная лампочка. Ведущая что-то бодренько вещает в объектив на своем непонятном языке, в нужных местах акцентируя сказанное обворожительными, на ее взгляд, жестами: то отбросит волосы, то раскроет ладони, то покивает, как умненькая мартышка.

Наконец обращается ко мне.

– Итак, – начинает она, подавшись вперед и тронув меня за колено. – Добро пожаловать на шоу. Вы в нашей стране впервые. Поделитесь, пожалуйста, своими впечатлениями, нам очень интересно.

Она, должно быть, шутит.

– Что-что?

– Каковы ваши первые впечатления? Наша страна не очень отличается от Англии?

– Я так понял, это шутка?

Не переставая улыбаться, ведущая качает головой.

– Это мы вырежем. Не обижайтесь, но вы резковаты. Я знаю, что вы не хотели грубить, ведь вы в некотором роде посол в нашей стране.

– Слушайте сюда! – Мне все это порядком надоело, и напуган я до чертиков. – Меня схватили вооруженные полицейские и привели в это здание под конвоем, и нечего нести всякую дипломатическую ахинею.