– Пойдем покажу, где тебе постелили.

Эгон поднимается из-за стола и протягивает мне руку: на удивление формальный жест. В миг пожатия он вдруг стискивает пальцы в немом знаке дружбы. Ощущение сродни тому, когда к тебе навязывается в приятели всеобщий изгой, самый забитый мальчик в классе – мало приятного. У нас с ним нет ничего общего; разве что мы оба позволяем Петре собой командовать и, вожделея ее, не смеем ее коснуться.

Послушно, как пес на поводке, я потрусил за красоткой: выходим в небольшой коридор и поднимаемся по лестнице. Мы расположились в загородном доме, выстроенном не особенно расточительным хозяином лет тридцать назад. Дерево без должной обработки рассохлось, и двери не входят в косяки. Второй этаж не отапливается.

Судя по всему, мне предстоит ночевать в главной спальне. Просторная постель, шторы на окнах. Петра включает одинокую лампочку под потолком и закрывает изнутри дверь. Мы остались одни в комнате с двуспальной кроватью.

– Надеюсь, тебе здесь понравится.

– Наверняка.

Зачем она закрыла дверь? Вернее сказать, попыталась закрыть – косяк деформирован и в проеме виднеется щель.

– Я могу еще что-нибудь тебе дать? Она так странно на меня смотрит.

– Пожалуй, у меня все есть.

– Прими нашу благодарность, – произносит Петра. Тут она направляется ко мне, кладет руку на плечо

и заглядывает в глаза. Что прикажете думать? Щель в дверном проеме вдруг увеличилась: Илзе стоит в коридоре и подсматривает за нами. Петра меня целует.

В голове не укладывается. Не понимаю, как меня угораздило сюда попасть и чем все это для меня обернется, но на теперешний момент мне очень хорошо. Ее губы пахнут сигаретным дымом. Она прижимается ко мне всем телом. Илзе преспокойно наблюдает за нами в щелку.

– Ты меня хочешь? – шепчет мне на ухо Петра.

– Да. – Не то чтобы такое можно было скрыть.

– Желание – это власть.

– Не понял?

– Я тоже испытываю желание. С его помощью я укрепляю свой стержень, накапливаю силы. Нам надо быть сильными – война не терпит слабаков.

Она снова меня целует. Я не совсем понял ход ее мыслей, но сообразил, что сегодня мне не обломится. Петра нежно шепчет мне на ухо:

– Только свободные могут любить.

С этими словами она направляется к двери. Проходит мимо Илзе, не обменявшись с ней ни словом, ни взглядом. Дурнушка ведет себя так, словно ничего особенного не произошло. Может, она и права. Возможно, такое поведение – вполне в духе Петры, и она исполняет этот номер дважды за ночь. Тогда понятно, отчего у Эгона такая вытянутая физиономия.

Теперь в мою комнату заходит Илзе и тоже прикрывает за собой дверь. Надеюсь, она не собирается внести свою лепту в укрепление моего «стержня»; на какой-то миг я даже запаниковал. Оказалось, что Илзе всего-навсего принесла мне книгу.

– Думаю, тебе понравится, – говорит она.

Это книга Леона Вицино в английском переводе, «Круг иных».

– Спасибо.

Она устремляет на меня внимательный взгляд и добавляет писклявым детским голоском:

– Властвуй бережно. И тоже уходит.

Поразительно. Разумеется, эти слова мне знакомы, поскольку я сам их произнес. Они предназначались матери тех орущих сорванцов на заправочной станции где-то на юге Англии – там, в другой жизни. Арни Маркер их услышал и записал в книжицу. А теперь они снова выплыли. Выходит, есть некая связующая нить между мной, Маркером, этой контрабандной книгой и Илзе, которая только что принесла мне английский вариант.

Между страницами – бумажная закладка. Я выронил ее и прочел: «Властвуйте бережно».

Выходит, Илзе цитировала не меня, а автора этой книги. Что ж, вопрос наполовину снят. Выходит, Вицино своровал мою фразу? Каким, интересно, образом? Нахожу дату выхода издания: тридцать два года назад, за десять лет до моего рождения. Выходит, плагиатор – я?

Открываю книгу. Первый абзац – единственное предложение.

«Жизнь тяжела, от нее умирают».

Что такое? Голова идет кругом. Впервые держу этот томик в руках, более того, до вчерашнего дня слыхом не слыхивал ни о каком Леоне Вицино, и тем не менее читаю собственные мысли. Следующий абзац:

«Не стремись к счастью, оно – горизонт: сколь ни иди к нему, оно всегда будет удаляться».

Этого по крайней мере я еще не говорил. Чтобы такое сказать, надо быть человеком куда более умным, чем я. Но с утверждением я согласен целиком и полностью. Спать пока не хочу, почитаю, что там дальше. В конце концов, я днем вздремнул – насколько это вообще совместимо с заказным убийством главы службы безопасности.

«Присматривайся к людям. Вопреки твоим ожиданиям они видят, чувствуют и мыслят не так, как ты. Они – обитатели неисследованных стран на дальнем берегу забытых океанов. Твоя жизнь – путешествие к неизвестным мирам. Ты – исследователь».

Наступила глубокая ночь, а я все читаю. Где-то на сотой странице глаза стали слипаться. Закрываю книгу, забираюсь под покрывало прямо в одежде, только теперь осознав, насколько сильно продрог. Ворочаюсь, чтобы согреться, а в голове сами собой всплывают мысли и фразы Вицино:

«Представь, что у тебя есть любимый брат-призрак, который не отходит от тебя ни на шаг. Как только ты причиняешь боль постороннему человеку, она отзывается в твоем брате. Каждый удар по неприятелю заставляет твоего брата корчиться в муках. И когда наконец ты встречаешься с врагом лицом к лицу и убиваешь его, ты лишаешь жизни своего брата. С этого момента ты будешь носить с собой его невидимый труп до тех пор, пока сам не разделишь его участь».

Я отдаюсь в объятия Морфея, но прежде в мыслях всплывает призрачный вициновский «брат» на пару с человеком, который будет меня преследовать, чтобы убить. Он проинформирован и натаскан. Мне угрожает смертельная опасность. Прыгай, беги, прячься. Но сначала – поспи.

Меня будит Стефан. Сколько я проспал? Будто только закрыл глаза, а судя по времени, пять часов дрых. Все уже поднялись, на плитке варится кофе. Скоро пора двигаться. Выглядываю за штору: вот-вот забрезжит рассвет.

Спускаюсь по лестнице: на кухне в клубах сигаретного дыма сидят Петра с Эгоном; они склонились над листками, испещренными какими-то письменами. Пистолеты сложены во вместительный брезентовый рюкзак. Илзе наливает мне чашку горячего черного кофе, отрезает ломоть белого сыра. Делаю первый глоток и замечаю на столе вскрытый конверт. Где-то я его уже видел. Оборачиваюсь: пальто, которое я повесил на крючок у двери, исчезло. Оно расстелено на лавке, а содержимое моих карманов выложено на всеобщее обозрение. Унизительно.

Я не ошибся: этот самый конверт мне отдал Маркер. Его вскрыли и читают хранившиеся там бумаги.

В ушах прозвучал отчаянный крик Маркера: «Взял конверт? Взял? Съешь его! Сожги!»

– Чем вы тут занимаетесь?

Петра удивленно взглянула на меня.

– А в чем дело?

– Кто дал вам право шарить в чужих карманах?

– Не поняла, о чем ты. – Она действительно не сечет, это у нее на лице написано. – Мы же одна команда.

– Это еще не значит, что можно по-хозяйски распоряжаться моими вещами.

– Твоими вещами? У тебя нет ничего своего. У меня нет ничего своего. Все, что у нас есть, принадлежит Движению.

– Ваше Движение меня не касается.

На меня молча уставились: они потрясены. Петра что-то говорит на своем языке – видимо, передает мои слова Стефану с Эгоном. Потом обращается ко мне:

– Пожалуйста, пойми: тебя может спасти только Движение. В одиночку умрешь. – Выдерживает паузу и добавляет на тот случай, если я не до конца понял: – Вначале будешь мучиться, а потом умрешь.

– Вот как, значит. Ну, тогда я вступаю.

Судя по всему, сарказма Петра не уловила: она поняла мои слова буквально.

– Так-то лучше.

Троица возвращается к прерванному разговору. Теперь я вижу, что в конверт Маркера были вложены какие-то списки, перечень адресов и фамилий.

Прожевал сыр. Встаю и принимаюсь методично рассовывать по карманам вещи, которые по-прежнему считаю своей собственностью. Между делом размышляю, как теперь быть. Зло разбирает от собственной беспомощности. Да еще совесть мучит, что сразу не уничтожил конверт – не до того было, вылетело из головы. А с другой стороны, Маркер не имел никакого права навязывать мне свои поручения и уж тем более ждать, что я их выполню. Он ведь даже не рассказал, чем занимается. Нас свел слепой случай и ничего больше. Как видно, чувство вины происходит из того факта, что Маркера убили. Да только смерть еще не подвиг, и умирают не всегда во имя великой цели. Мучительной смертью может погибнуть человек, введенный в заблуждение. Возьмите тех же террористов-камикадзе.