На рассвете приехало шестнадцать грузовиков, нагруженных тоннами оборудования: декорациями, прожекторами, кабелями, громкоговорителями, скамьями для зрителей, музыкальными инструментами, стробоскопами, гигантскими экранами, блоками питания. Груз сопровождала сотня телевизионщиков, которые кричали друг другу, что надо делать, и сновали туда-сюда у нас под носом, как будто мы пустое место. За ними прибыли пресс-ассистентки, целая толпа напряженных девиц с одинаковыми вымученными улыбками. Рекламодатели пристально следили за происходящим. Господин Стор, господин Боун и господин Спиннинг напоминали старых воронов, краем глаза караулящих падаль. Работники телеканала были на взводе: уже три дня, с тех самых пор, как закончилась операция, никому из них не удавалось перевести дух. А тем же вечером должна была приехать Каролина Лемонсид.

Наксоса мы не видели уже сорок восемь часов. Поговаривали, что он уже два дня как заперся в ванной, пытаясь привести себя в приличный вид: избавиться от запаха, выдававшего в нем сына крестьян-киприотов и стать похожим на американского актера, готового сыграть романтическую сцену с юной кинозвездой. Мы смеялись от души, представляя себе Наксоса застенчивым подростком, который готовится к первому свиданию, но в глубине души слегка ревновали. Каждый из нас дорого бы дал за возможность поближе пообщаться с юной певицей.

Дирк приколол кнопками у себя над кроватью обложку ноябрьского номера журнала «Нантукет», где Каролина позировала на фоне тропического пляжа в невероятном купальнике из искусственной кожи. В самом журнале было интервью с ней:

«Нантукет»: Как вы себя чувствуете за несколько дней до начала гастролей?

Лемонсид: Я очень счастлива и очень волнуюсь. И горжусь тем, что могу внести свой маленький вклад в нашу общую борьбу. «Нантукет»: Вы будете совсем близко от линии фронта. Вас это не пугает?

Лемонсид: Конечно, немного пугает. С другой стороны, я знаю, что будет обеспечена серьезная охрана. Кроме того, я получила столько теплых писем, что буду чувствовать себя на войне, как среди самых близких людей.

«Нантукет»: Рекламный эффект этих гастролей трудно переоценить. Что вы скажете о тех, кто утверждает, что вы используете борьбу с терроризмом как способ поднять собственную популярность?

Лемонсид: Честно говоря, я их не понимаю. Терроризм — такая страшная вещь, что мы все должны объединить свои усилия, вместо того чтобы ссориться. Я люблю своих зрителей, и они отвечают мне взаимностью. Вот и все, что я могу вам ответить.

«Нантукет» Спасибо, мадмуазель Лемонсид».

Ближе к концу дня к парковке «Холлидей Инн» подъехал микроавтобус с затемненными стеклами. Его уже поджидала съемочная группа, кругом горели прожектора. Несколько специально аккредитованных фотографов затрещали вспышками. Парней из «Осеннего дождя» попросили тихо посидеть за заграждениями и не мешать журналистам работать. Микроавтобус остановился, кто-то свистнул, кто-то зааплодировал, потом все стихло, был слышен только шум работающего где-то мотора. Наступила долгая пауза, потом, повинуясь струе сжатого воздуха, двери автобуса с шипением отворились, и из него вышла Каролина.

Я проснулся от боли в правом колене и оттого, что совсем продрог, столько времени пролежав на голом полу. Хотя все тело у меня одеревенело, я чувствовал, что способность двигаться, которая вернулась ко мне ночью, никуда не исчезла. Я мог шевелить руками и ногами. Это были едва заметные, болезненные трепыхания, как у рыбы, брошенной на дно лодки. Но те несколько секунд, которые я провел на ногах, потребовали от меня слишком больших усилий, так что на какое-то время мой двигательный потенциал был исчерпан.

Голова у меня была повернута так, что я видел только пыль у себя под кроватью, плинтус из ПВХ вдоль стены и розетку, в которую был включен ночник, светивший красноватым светом. Но когда дверь открылась, мне не стоило труда догадаться, что это вошла Никотинка. Она охнула, бросилась ко мне и перевернула меня на спину, так что глаза наши встретились.

— Значит, ты таки зашевелился? Полежал, и хватит? Ты теперь сам с усами? А может, ты еще и заговорил? — сказала она.

Вместо ответа ночные слова сами слетели у меня с языка, я даже не понял, как это произошло. «Сволочь!» — прошипел я, сам того не желая. Голос мой звучал, как в фильме ужасов, хриплый и замогильный. Никотинка резко выпрямилась, как будто я дал ей пощечину. С пола мне казалось, что она ростом метров пять, и ей ничего не стоит раздавить мне голову каблуком.

— Погоди-ка, — сказала Никотинка и вышла.

Я услышал, как она удаляется, громко стуча ногами по полу. Через пару минут у меня за дверью послышались голоса главврача, студентки и Никотинки, которые перешептывались между собой.

— Он мог упасть из-за спазма во всем теле, наподобие эпилептического припадка, — сказал главврач.

— Возможно, но маловероятно. Нужно было какое-то внешнее воздействие, — отозвалась студентка.

Тут вмешалась Никотинка.

— Говорю вам, он снова управляет своим телом. Он попытался встать, только мышцы у него стали дряблые, как кисель, вот он и разбил себе нос. Они вошли ко мне в палату. Я лежал на спине голый, как меня оставила Никотинка, и наблюдал, как главврач и студентка изо всех сил изображают спокойствие и профессионализм, хотя невооруженным глазом было видно, что они оба в панике. И только Никотинка пристально смотрела на меня взглядом полицейского, который почувствовал подвох. Подойдя поближе, врач ощупал мне затылок и спину.

— Прекрасно, он ничего себе не сломал. Надо положить его обратно в кровать.

Они втроем взялись за дело. Когда я снова оказался на своей койке, а Никотинка подключила все трубочки и поставила мне капельницу, главврач заявил с удрученным видом;

— Вы обе оставайтесь здесь. А я пойду позвоню в министерство. Наверняка они примчатся сюда меньше чем через час.

— Ну и что? — спросила студентка.

— А то, что если обследование покажет, что наш милый пациент действительно пошел на поправку, что он может говорить, или, чего доброго, двигаться, здесь начнут шляться самые отвратительные чинуши, газетные писаки и министры, какие только водятся в этой чертовой стране.

Никотинка шмыгнула носом с таким видом, как будто ее этим не удивить, она и сама прекрасно представляет себе последствия.

— Теперь нам скучать не придется, — сказал главный врач, словно вторя ее мыслям.

После унылых дней, проведенных в «Холлидей Инн», после государственных шлюх с помятыми лицами и телами явление Каролины показалось нам своего рода мистическим откровением о женской природе, о любви, чувственности и желании.

Каролина Лемонсид была небольшого роста. Мы все это заметили, едва она спустилась по трем ступенькам микроавтобуса. Не больше метра шестидесяти сантиметров. Тоненькая, как восточная безделушка. Но в ней чувствовалось нечто такое, чего никто из нас никогда раньше не встречал. Дирк в момент удивительной ясности сознания выразил это одной фразой: «Словно проблеск дня посреди темной ночи».

Каролина держалась непринужденно, как настоящая профессионалка. На лице у нее играла легкая улыбка, как у человека, который рад вернуться домой после долгого рабочего дня. Одета она была в маленькое черное платье простого покроя, в левой руке держала скромных размеров матерчатую сумочку. На ней были солнечные очки, слишком большие и совершенно не нужные в такое время дня. Свободной рукой она несколько раз помахала нам, парни мгновенно отозвались, зааплодировали и неизвестно зачем закричали: «Каролина, Каролина!» Со всех сторон затрещали вспышки фотоаппаратов, от возбуждения фотографов едва не хватил инфаркт. Наставив на Каролину свои камеры, операторы пятились, рискуя сломать себе шею. Кто-то протянул микрофон, и, будто вся сцена была уже сто раз отрепетирована, девушка взяла его в руки и своим знаменитым хрустальным голоском сказала, что очень рада нас видеть и благодарит за теплый прием, что она устала с дороги и хотела бы теперь немного отдохнуть, и, наконец, что она всех нас любит.