…Восемь дней стояли русские на костях — хоронили христиан павших в скудельницах[25]. Трупы нечестивцев погребать было некому, пришлось бросить их зверям и птицам на расхищение. Тела двенадцати князей и четырехсот восьмидесяти трех бояр русских велел великий князь привезти на захоронение в Москву в вырубленных из дубовых колод домовинах. Самый большой дуб был срублен для Александра Пересвета. И понял Василий, почему голосили бабы возле красного крыльца, когда дошла весть о победе: все до этого надеялись, что рати, может быть, не будет, что минует опасность их мужей, отцов, братьев, а раз победа — значит, была битва, значит — много смертей, значит — кто-то сиротой останется, не дождется милого. И поди знай еще, чего больше в победе — радости или слез.

…В праздник Воздвижения Честного Животворящего Креста велел Дмитрий Иванович перевозиться на эту сторону Дона и следовать домой по рязанской земле. При этом известии многие подумали, что решил великий князь наказать поделом переветника Олега, разорить землю рязанскую. Уж так оно повелось, все войны — междоусобные или с иноземными захватчиками — суровы и ожесточенны были: воевать— значило грабить и жечь, и чем свирепее был победитель, тем более доблестным он считался. Но изменил этому обычаю великий князь московский Дмитрий Иванович, отдал приказ: «Кто поедет по рязанской земле, то пусть волоса не коснется чьего-либо, ржаного колоса, на ниве оброненного, не поднимет». Почему так поступил он? Из милосердия? В благодарность, что не предал-таки Олег русского дела в день Рождения Пресвятой Богородицы? Или просто сил уж больше не оставалось на справедливую кару?.. Тогда что же это за победа? Не на все вопросы могли ответить гонцы великого князя, надо было ждать его возвращения.

Федор Андреевич был целыми днями занят: принимал послов, вел переговоры с купцами, встречал и отправлял гонцов, готовил Москву к встрече героев. Кто-кто, но Кошка слишком хорошо понимал, какое великое событие свершилось. Многострадальная русская земля много повидала захватчиков, только если прежде степные хищники появлялись и исчезали, оставив после себя лишь слабое воспоминание в речениях потомков, вроде — изгибоша яко Обри, то ордынское нашествие было похоже на налет саранчи, что черным пологом накрывает хлебное поле и подчистую сжирает его. Под сокрушительными ударами Орды рухнула, словно колосс на глиняных ногах, великая небесная китайская империя, не устояли Тангутово царство, Хорезм, Армения, Грузия. И уж полчища полумира, разноязыкие и разноплеменные, обрушились на Русь, и она, доселе никем никогда не побеждаемая в ратном поле, тут вынуждена была преклонить голову в рабской зависимости. Но вот одной битвой, тремя часами кровавого пира, она купила себе волю, избавление от почти стопятидесятилетнего порабощения. И как бы дорого ни было за это заплачено, и какие бы новые тяжкие испытания ни посылало на христиан небо, победа на Дону запечатлеется навеки в русском духе и будет всегда поддерживать его в тяжкую годину. И всякому-каждому, даже и злому недругу, ясно сейчас, что Русь вот-вот не только сотрет с земли кровавый след, оставленный завоевателями, но и сама покорит их.

Василий уже один доводил дело с задуманным перстнем, хотя и не очень искусно у него это получалось. Кошке было не до ювелирных дел[26].

Колечко пришлось Янге впору на средний палец. Она посмотрела через него на солнце и сказала — всерьез ли, пошутила ли:

— Это ты мне за то, что тогда ударил?

Василий сбивчиво объяснил ей, что значит камень, а самому хотелось еще раз хлестнуть вредную девчонку. А она продолжала:

— Завтра Покров Богородицы.

— Ну и что?

— Битва-то с Мамаем была на Рождество Богородицы, а завтра, значит, и вернется в Москву Дмитрий Иванович.

Чудная девчонка! Почему это «значит»? Ничего это не значит. Но не стал пререкаться, возразил мягко:

— Это я не знаю, а вот что на Покров снег на землю выпадает, сам Боброк говорил.

По словам Боброка-Волынского, Покров произошел так. Однажды, а дело было очень давно еще, когда Святая Богородица ходила по земле, попала Она в деревню, где жили сплошь одни грешные люди. Попросилась Она на ночлег, а Ей говорят: «Нет, мы никого из странников ночевать не пускаем». Богородица подумала-подумала и решила дальше идти, но святой Илья рассердился на жителей, устроил гром и молнию, стал пускать градины с голову величиной — хотел утопить все село дождем, разгромить градом. Но Святая Богородица была очень милостивой и не дала этого сделать. Она развернула свое богатое платье, покрыла им жителей, и они стали с тех пор добрыми и гостеприимными, а Пресвятую Богородицу стали писать на образе, что Она одеждой покрывает жителей. Было это как раз первого октября, с тех лор будто бы на всей земле каждый год отмечают это событие как праздник.

Янга все выслушала очень серьезно, во все будто бы верила, а когда Василий кончил рассказ, засмеялась, сняла с себя вязаный зеленый платок, накинула княжичу на голову.

— Вот и я тебя, великого грешника, спасаю! — Закрыла платком глаза ему, поцеловала в щеку и тут же убежала.

Василий сбросил мягкий и теплый платок, еще пахнущий ее волосами, хотел бежать вдогонку, однако, заприметив Ивана Серпуховского, который притаился за церковной оградой и смотрел с большим любопытством, передумал: ловким движением спрятал платок в карман и пошел независимой походкой домой.

Снег падал неторопливо и основательно — с раннего утра. Было первое октября — праздник Покрова Святой Богородицы.

Кончилась заутреня, люди расходились из церквей, как вдруг снова ударили в колокол. И был это уже не благовест, не косные редкие удары донеслись, был это звон особый, редко случающийся, перебор. Он начинался ударами в кандию, а после маленького этого звона уже и вне церкви ударили камбаны и великие било — пошел, пошел, нарастая, трезвон во вся, во все язычные колокола, одно слово — перебор!

Василий выскочил на соборную площадь.

— Иду-у-ут! — единым вздохом катилось по всей Москве.

Мать накинула теплый платок и бросилась к Фроловским воротам. Василий едва поспевал за ней, стараясь ступать в следы, оставляемые на мягком снегу ее беленькими валенками, изузоренными красными и зелеными нитками.

Фроловские ворота почитались кремлевской святыней, называли их еще иногда и Спасскими. Проходя через них, надо снимать шапку. Тех, кто не сделает этого, заставляют класть перед образом Спасителя пятьдесят поклонов. Но сейчас об этом все забыли, все мчались стремглав из кремля, кто еще в посконной рубахе до колен, а кто уже успев празднично вырядиться и захватить загодя подготовленные для встречи победителей связки соболей и круглые хлебы. Бесперечь трезвонили все до единого колокола, а небо, словно бы по заказу, вдруг прояснилось, снег перестал идти.

Миновав ворота, старики, дети, женщины в ярких платках и сарафанах замедлили бег, всматриваясь встречь слепившему глаза солнцу. Идут, идут!..

Воины, стосковавшиеся по дому, шли напрямик по полю, через запорошенные снегом суслоны и крестцы хлебных снопов, роняя их и не замечая этого. Гремели трубы, реяли хоругви.

Пока была одна только радость. У одних она усиливалась — кто-то уже успел встретить родного человека, кто-то рассмотрел милое лицо вдали, кто-то еще надеялся… Было это сретенье одновременно счастливым и скорбным. Многие уже узнали, что им некого ждать, и был жутким плач ярко наряженных женщин на покрытом белым саваном неубранном ржаном поле. Одинаковыми голосами плакали, выли бабы — одно горе сразило их. Солнце, отражаясь от снега, резало глаза до боли, но счастливые люди ее не чувствовали, их слезы были слезами торжества и веселья, любви и благодарности.