Много я исходила за ночь в поисках того домика, в котором остановились мои приятели, но тщетно. Я только проголодалась. Пока ночь еще не прошла, я спешила отыскать что-нибудь съедобное, чтобы иметь еще время скрыться на день в надежном убежище. Это оказалось нетрудно, так как улицы были грязны и среди невыметенного сора было много съестного. Хотя я и отвыкла от такой пищи, но, боясь обессилеть, съела найденный под одной из ступеней недоеденный початок какого-то растения. После такого невзыскательного ужина я забралась в чью-то хижину и спряталась в груде вещей.

Утро было полно неожиданностей. Начать с того, что вещи, в которые я забралась, вместе со мной куда-то понесли и положили на широкий двор, окруженный каким-то навесами. Шум и гам поднялся невообразимый. Под навесами ржали лошади, кричали ослы, ревели верблюды. Возле сложенных на дворе вещей толпились туземцы-халатники. Речей я не понимала, но по всему видела, что кто-то куда-то отправляется караваном.

Какая-то лошадь тихонько ржала:

— Скоро ли? Шумите, а никто нейдет. Верблюды хором кричали:

— Отправляться, так отправляться. Ну что ж! — И отправимся.

Шмыгавшие в воздухе ласточки ловко вылавливали мух около самой толпы шумевших людей. Маленькие серенькие горлинки безбоязненно летали и садились возле людей и животных. Началось вьючение. Выводились только верблюды и лошади. И те, и другие покорно давали себя нагружать поклажей. Лошади молчали, и только по глазам их я читала, что они согласны на дорогу при условии, чтобы их за это наградили едой и питьем. Верблюды ни о каких условиях не думали и только твердили свое излюбленное «извольте».

Все это я видела в щелку того тряпья, в которое забралась. Вдруг все это тряпье поднялось на воздух и очутилось на спине лежавшего поблизости верблюда. Я мигом выбралась наружу, но, завидя толпу людей, вынуждена была вновь спрятаться в тот же вьюк. Почти тотчас же какая-то веревка плотно увязала то место, в которое я забилась.

Вот тебе на! Новое путешествие в неведомые страны! При всей своей любви к ним я этому не обрадовалась: я не приготовилась к такому исходу дела. Но рассуждать было нечего — приходилось покоряться.

Прошел долгий час, а, может быть, и больше, когда, наконец, целый караван из верблюдов и нескольких лошадей тронулся в путь и вышел из двора на улицу. Я сидела в каком-то мешке, хуржуне, положенном в свою очередь в большой тюк, увязанный волосяными веревками. Это я узнала позже, а пока была ни больше, ни меньше как запеленута в тюк так, что едва, едва могла поворачиваться на месте. Но что всего было ужаснее: я ничего не могла видеть, хотя все слышала. Увы, я не все понимала, а что понимала, то не было для меня полезно. Верблюд, на котором я ехала, ужасно качался, точно стоял на лодке, поднимаемой волнами. Мне было очень не по себе. О, как я хотела попасть в прежнюю неволю! Да разве в настоящем-то была свобода!

Вдруг сердце мое вздрогнуло от радости. Я услышала знакомый голос. Должно быть, все радости скоротечны, так как мне в ту же секунду пришлось разочароваться. Что я могла сделать, запакованная и зашнурованная? А между тем где-то в нескольких шагах от меня слышался голос Николая Сергеевича, причем речь шла ни о ком другом, как обо мне.

— Я думаю, не пропадет, — говорил он, — их, ведь, здесь много. А все же представить вы себе не можете, как жаль ее!..

Другой, незнакомый мне голос отвечал:

— И-и, батенька! От них житья нет. И всюду-то эта погань разводится. И как это они набираются, уму непостижимо!

— Ваши-то все с солдатами в ящиках, со свечами да с мылом, да с другим провиантом прибыли, а вот как наш Хруп Узбоевич к туркмену попал, это я, действительно, не постигаю.

И голоса замолкли в отдалении. Как попал? Да вот все так же, как сейчас: по своей глупости. Эх, Хруп, Хруп, как-то проживешь ты свою жизнь, какие еще имена дадут тебе друзья если судьба пошлет их, да и дадут ли имя? Хруп… Узбой… довольно для одной крысы! А глупец ты, Хруп, ах какой глупец, а совсем не умная крыса! Не сумел удержать своего счастья. Вот теперь и кайся.

Такими невеселыми думами полна была моя голова, когда я, ворочаясь в каком-то тряпье качалась на колеблющейся спине верблюда. У меня кружилась голова, меня мутило, но горше всего все-таки были мои думы.

Ах, зачем я не обыкновенная подпольная крыса!..

Для меня началась новая жизнь, но по-прежнему, жизнь, полная самых неожиданных событий. После моей жизни у двух приятелей я не решалась показываться на лицо людей: я хорошо помнила речи туземцев, показывавших мне кулаки и говоривших: «У-у, яман!». Я не понимала вполне языка, но понимала, что люди вокруг меня были вроде той старухи, которая собиралась убить меня поленом. Единственной целью моей жизни стало — искать питья и еды, совершенно как у вьючных лошадей, и между их мыслями и моими была только та разница, что мои принадлежали свободному зверьку.

Изучать окружающий мир я не могла: не имела времени. Я должна была ежеминутно думать о том, как бы не попасть на глаза моих врагов, а среди них на этот раз был и самый грозный… человек.

Мое путешествие на верблюде окончилось очень печально. На третий или четвертый день пути на наш караван напали какие-то люди. Мой верблюд был убит, остальные уведены. Часть тюка была изодрана и унесена, а мешок, в который попала я, брошен на землю. Кое-как я выгрызлась из заточения и увидела ужасную картину. Возле какого-то круглого выступа, среди унылой местности с чахлой растительностью лежало несколько убитых людей, лошадей и верблюдов и были разбросаны вещи, обрывки веревок, какое-то тряпье. С ужасом я увидела, что была не одна: какие-то птицы с противными лысыми головами ходили около трупов и как-то боком посматривали на них. Я юркнула под ближайший камень и спряталась.

Птицы, словно о чем-то думали, потом как-то разом подпрыгнули и, подмахивая крыльями, прыжками добрались до трупов. Одна из них села на шею верблюду и, ткнув носом, вырвала у животного глаз. Меня объял ужас, и я, трепетная, прижалась ближе к камню, забывая, что я три дня ни пила, ни ела.

Так я просидела до глубокой ночи. Прохлада подействовала на меня как-то оживляюще. Птицы, наевшись, куда-то отлетели. Пересиливая страх, я отправилась искать питья и еды, но кругом было сухо, а трава была совершенно несъедобна. Голод и жажда становились все настойчивее и настойчивее. В конце концов я, полная страха, приблизилась к трупу верблюда в надежде найти что-нибудь поесть в разбросанном тряпье. Но и там ничего не было, только расклеванное верблюжье тело пахло мясом и кровью.

Я вновь отбежала от животного, но голод заставил меня снова подобраться к нему, и кончилось тем, что я утолила свой голод и жажду кусочком кровавого верблюжьего мяса. Я утешала себя мыслью, что не я была виновна в его погибели.

Только что успела я доесть свой кусок, как вдруг где-то вдали послышался вой. Какие-то звери выли хором:

— Есть, е-е-е-сть!..

Это мне напомнило зверинец. Что это? Неужели волки?

Голоса приближались, и я поспешно стала искать надежного убежища, но, не найдя ничего верного, забралась вновь в тот мешок, из которого выбралась. В темноте сверкнуло несколько блестящих глаз. Каждая пара была так близко друг от друга, что глаза, очевидно, принадлежали зверям поменьше волка.

Подойдя близко, звери замолкли и, молча и крадучись, добрались до трупов. Увидя, что кругом никого нет, волкоподобные твари принялись уплетать поспешно сырое мясо, изредка рыча друг на друга.

— Мое! — говорил один.

— Ешь рядом, а это не тронь! — огрызался другой.

Вдруг где-то очень близко послышался знакомый мне голос:

— Ха, ха, ха, пахнет и преславно пахнет.

Я вздрогнула, а пирующая стайка бросилась было врассыпную, но тотчас же вновь собралась и продолжала пир. Каждый зверь искоса посматривал в ту сторону, откуда послышался хохот.