Вот при каких условиях пришлось мне восстановить те силы, которые я затратила при переходе через ужасные приморские барханы!
Поев, я выбралась из хижины. Хозяин ее куда-то ушел. Почувствовав жажду, я начала искать воды, но ее нигде не было.
Бегая около стены, я наткнулась на сосуд из глины (что-то вроде графина); нижняя часть его была на ощупь влажной. Я вскочила повыше и, схватив за горлышко, кувырнулась вместе с ним и пригнула его к земле. Оно оказалось заткнутым тряпкой, которую я, разумеется, легко вытащила. Маленькая струйка прохладной влаги тотчас же полилась из сосуда, и я жадно напилась. К стыду своему, должна сознаться, что я, напившись, не заткнула кувшина, и воды вылилось столько, сколько позволяло наклонившееся горлышко. Проходя мимо столба небольшого навеса перед входом в хижину, я увидала другой такой же сосуд, привешенный к столбу на самом солнцепеке. По потемневшему цвету глины, я решила, что в нем есть вода, почему тотчас же обвинила хозяина в неразумии.
Помилуйте: вешать на здешнее солнце такую живительную влагу!
Только впоследствии я узнала, что от этого вода в сосуде становится только холоднее. Тут, оказывается, действует какое-то охлаждающее испарение. Мой крысиный ум, впрочем, никогда этого понять не мог.
Хижина, в которую меня загнала судьба, была вблизи густой камышовой растительности с редкими, но все же развесистыми кустами там и сям. Утолив жажду тела, я решила, что пришла пора утолять жажду знаний. Если здесь есть живущие люди, есть растения, значит, где-нибудь есть и вода, должны быть животные и, конечно, должны быть… мои родственницы, крысы.
Я столько времени не жила настоящей свободной жизнью, что во мне было вполне понятно то чувство, которое меня охватило.
Не могли же меня удовлетворить одни наблюдения над морскими тюленями. Земля мне была роднее.
Хруп отправляется на экскурсию! Хруп, поевший, оправившийся, а потому вновь полный энергии и во всеоружии своих знаний!.. Пойдем за ним.
Пробежав несколько шагов по песку, поросшему редкой травой, я добралась до густой растительности, в которую упирались эти песчаные места. Почва стала чернеть, и там, где росла высокая трава и кусты, казалось, песку было гораздо меньше. Однако, добежав до заросли, я задумалась: доверяться ли вновь слепому року, углубляясь в неведомую чащу? Правда, до сих пор я как-то выбиралась изо всяких бед, но… кто может предвидеть будущее! Раздумывая так, я в нерешительности расхаживала около зарослей, поглядывая изредка, как на маяк, на покинутую мной странную хижину. Я более склонялась пользоваться ей как временным жилищем и пугалась мысли потерять к ней обратный путь. Но моим сомнениям не пришлось долго длиться, так как скоро появился соблазн, который быстро решил дело. Среди густой заросли я высмотрела поодаль хорошую тропинку. Кто ее протоптал: люди или звери, — пока меня это не интересовало. Весело, вприпрыжку помчалась я к путеводной тропе: по ней я могла всегда, в случае чего, вернуться обратно к воде и пище. Тропинка оказалась очень широкой для такого маленького зверька, как я. Следуя ее направлению, я бежала между двумя стенами камыша, росшего в сухой почве и когда присмотрелась, то увидела, что и самая растительность не отличалась свежестью. Очевидно, солнце уже кое-что сделало и здесь. Однако моих знаний и опытности было достаточно, чтобы не допускать мысли о произрастании такой густой растительности без присутствия значительного количества влаги, и я не сомневалась, что впереди найду более свежие растения и питающие их запасы воды. Мое предположение увенчалось успехом, и я действительно выбежала на берег какого-то озерка.
Но что это было за озерко! Берег был настолько вязок, что я почти не могла добраться до воды, не проваливаясь по брюшко в жидкую грязь, притом же озерко было очень маленькое, а вода в нем, увы, настолько солона, что я принуждена была сильно отфыркаться после первой же попытки напиться. Однако это не мешало озеру быть заселенным. По крайней мере я увидела несколько голенастых птиц, расхаживавших, нисколько не увязая по тине. На той стороне стояла на одной ноге небольшая цапля, отличавшаяся от цаплей моей родины ярко-белым цветом и косматым ожерельем.
Это привело меня к мысли, что в воде или в тине живут какие-нибудь мелкие твари вроде различных плавунцов, червей и прочей водяной мелочи.
Жадным взором искала я присутствия какого-либо четвероногого существа, но о них и помину не было. Я не находила и следов присутствия здесь хотя бы водяной крысы. И все-таки я старалась уверить себя в их присутствии здесь. Ведь крысы живут всюду, где есть человек, а я только что пришла из человеческого жилья! Нужно иметь только поболее терпенья.
Но увы! Я бродила по берегу, забиралась осторожно в чащу, обыскивала около каждого кустика, но не встретила ни малейшего признака четвероногих творений. Не помню, сколько времени я странствовала в этой научной экскурсии, но только что-то очень долго. Почувствовав приступы голода и страдая от жары, я разыскала свою тропу и вернулась в хижину туземца.
Он еще не приходил, и я без помехи закусила и напилась из его запаса, после чего, выбрав уголок потемнее, прикорнула вздремнуть под куском старой брошенной камышевой настилки. Я была разбужена приходом хозяина.
Войдя внутрь, этот человек подошел к хуржуну и что-то из него вытащил. На лице его я прочла изумление, когда под руку ему попался закусанный мной хлеб. Впрочем, этим изумлением он и ограничился, вероятно, найдя какое-нибудь подходящее объяснение пропажи части своего запаса. Срезав закусанную часть, туземец принялся спокойно есть остальной кусок.
Гораздо более он был огорчен, увидя опрокинутый сосуд с водой. Вытерев горлышко, он напился и тщательно закупорил вновь сосуд тряпкой, после чего подвесил его высоко на какой-то крюк. Покончив с едой и питьем, он взял сухой плод, в котором я тоже услышала бульканье воды, и что-то зажег около верхнего его отверстия. После этого он вставил в рот трубку от сосуда и начал пускать клубы синеватого дыма.
Очевидно, это было ничто иное, как курение, которым занимались многие из виденных мной людей; они только не пользовались для этого таким удивительным сосудом. Курение доставляло туземцу, по-видимому, больше удовольствия, чем еда и питье. Наконец, это занятие тоже окончилось, и туземец разлегся на подстилке у самого входа в жилище. Это мне было неприятно, так как он преграждал мне выход, и я была некоторым образом взаперти. Впрочем, я и сама не рассчитывала повторять своей прогулки ранее захода солнца.
Вскоре, однако, туземец так засопел своим носом, что я не сомневалась в его крепком сне.
Я тоже последовала его примеру и сладко заснула…
Проснувшись, я услышала все тот же богатырский храп. Я тихонько выбралась вон, пробежав мимо ног и сухой, мускулистой руки туземца.
На землю спустилась уже ночь, а на небе выплывала крупная и яркая луна.
Я отправилась по прежней тропинке к озеру, лизнув предварительно несколько капель воды с того мета, где стоял прежде сосуд и где каким-то образом сохранилась маленькая лужица; впрочем, она была защищена днем от палящих лучей солнца тенью от навеса у входа. Мое первое вступление на тропу сопровождалось легким испугом: через дорогу стрелой пронеслось какое-то длинное существо, имевшее полное сходство со змеей. Меня удивила только необычайная тонкость тела сравнительно с длиной. Впоследствии я узнала, что это была действительно змея, которую туземцы звали «ок-илян», а люди, говорившие на понятном мне языке, — стрелой-змеей. Я даже раз видела, как такая змея охотилась, и очень удачно, за маленькими ящерками и насекомыми.
Встретив впервые такое быстрое пресмыкающееся, я было раздумала идти далее, но потом любознательность взяла верх над страхом, и я осторожно пустилась в дальнейший путь и вскоре вышла к озеру.
Птичья жизнь на нем не только не прерывалась, но я даже увидела новых пришельцев. Это были высокие длинноногие птицы. Их здесь было, впрочем, меньше, чем других. Пока я смотрела на тех, которые бродили по озеру, погрузив чуть не до колена свои ноги, на озеро село еще несколько этих удивительных птиц. Они винтообразно спускались сверху и, садясь, словно отряхивались. Некоторые, побродив, останавливались и, как-то удивительно изогнув свою шею, запрятывали голову на спину под крыло. Тогда они становились настоящими истуканами. Те, которые опускались, на лету издавали не то карканье, не то гусиное гоготанье, но, усевшись, издавали эти звуки уже гораздо реже.
