Тот, кого Эдвард накануне принял за карлика, оказался двенадцатилетним подростком, братом не то Петера – конопатого верзилы, не то синеглазого Рольфа. Мальчишка – рыжий, весь как будто ржавый, лицо, шея, кисти рук, а глаза точно покрыты пронзительно-синей эмалью. Откликался он на имя Рудик.

Была еще пара невзрачных парней, которые почему-то ели из одной тарелки и все время перешептывались, да полная девица с фиолетовыми губами и ногтями по прозвищу Биби.

– Друзья, среди нас сегодня новичок, – объявила Мари, и все взгляды обратились к Эдварду. Селина, заметив, что сестра не смотрит в ее сторону, стащила из корзинки целую пригоршню печенья. Аккуратно, стараясь не хрустеть, принялась набивать рот.

– Молодец, – Эдвард усмехнулся и пожал ей под столом руку. – Кушай.

– Давайте послушаем, – бодро сказала Мари, – что привело его к нам. Но сначала пусть каждый расскажет о себе. Для него – и друг для друга, для всех нас. Ну, кто начнет?

Первым встал застенчивый Рольф.

– У меня дома хранится семейный фотоальбом, – произнес, обращаясь не столько к «новичку», сколько к угрюмо сопящему Айзеку, и Эдвард подумал, что среди «призраков» существует пока неведомая ему субординация. – Много старых фотографий, а на них – танки в пустыне. И люди с автоматами. Я спрашивал у матери, она говорит, что это боевые действия не то в Африке, не то на Ближнем Востоке.

– Откуда ты знаешь, что в пустыне? – живо повернулся к нему Рудик.

– Там песок везде. А на одном фото – кактус. Огромный, выше человеческого роста.

– Очень интересно, – похвалила Мари. – Надо будет пошуршать в архиве, выяснить, что да как. Только вряд ли мы сумеем это представить – танков нам не достать.

Оба шептуна засмеялись – то ли ее остроте, то ли чему-то своему, и Биби присоединилась к ним.

– А если из папье-маше сделать? – серьезно спросил Айзек. – Одного танка будет достаточно. А натаскать песку – не проблема. Можно и кактус из картона смастерить или принести настоящий – пусть и не такой крупный.

Молодежь одобрительно закивала, а Эдвард почему-то вспомнил седого полицейского. То-то он обрадуется, если дворик, кроме всего прочего, завалят песком.

Рольф сел, и над столом жеманно воздвиглась Биби.

– У нас в шкафу висит армейский китель с орденами. От прадеда остался... то есть, конечно, не прадеда, а пра-пра-пра... Вот!

– А мне бабуля в детстве читала сказки о войне, – признался один из шептунов. – Такую ветхую книжицу, всю обтрепанную, не знаю, куда потом делась. Про бомбежку, про рукопашные бои. Да, еще про девочку, которая умирала после атомного взрыва и делала из бумаги журавликов... Страшные сказки, я после них долго не мог заснуть.

– Разве можно читать такое ребенку? – громогласно возмутился Петер.

– Нужно! – хором ответили ему сразу несколько человек.

Эдвард напряженно слушал, то прикладывая ладони к пылающим щекам, то обливаясь холодным потом. Все не то, не то. Книги, форма, ордена... конкретные, осязаемые, внушающие почтение аргументы. О чем расскажет он? О фантазиях, страхах, зеркально-зыбком полусне?

Тебя поднимут на смех, дружок. Лучше промолчи, отговорись чем-нибудь неважным. Придумай очередной дедушкин скелет в шкафу. Они проглотят любую стандартную историю – а твоей не поверят все равно.

– Под моим домом, тридцать пять «а» по Вальдгассе, находится бомбоубежище, – поведал второй шептун. – Частный бункер на одну семью, с кроватями, душевой и кладовкой. Сейчас там, конечно, ничего нет – ни воды, ни продуктов. Управдом хранит в нем ведра, щетки, полотер и тому подобную ерунду.

– Измельчал народ, – вальяжно кивнул Айзек и в десятый, наверное, раз протер очки фетровой тряпочкой, но надевать не стал. Его подслеповатый взгляд казался расфокусированным и мягким. – Ну, про мою коллекцию оружия вы все знаете. Две винтовки со штыками, автомат и ракетница... Понятно, что без патронов все это – бутафория, но для нас годится.

– Да, – подхватила Мари, – если бы не Айзек, наши акции не получались бы такими убедительными.

«И правда, – подумал Эдвард, чувствуя, как на кончиках пальцев возникает и поднимается по руке, к локтю, скользкий холодок, – настоящее оружие – это не картонные декорации и не танки из папье-маше».

Он решился. Встал и, сожалея, что не может, как Айзек, нырнуть в туман близорукости, заговорил.

– Друзья, меня зовут Эдвард Кристофердин, мне двадцать два года, и я безработный. Видите ли, я... – он запнулся, не зная, как объяснить – необъяснимое.

– Смелее! – крикнул кто-то.

– Зеркала, – продолжал Эдвард, – всегда странно действовали на меня. Как будто погружали в другое измерение, в транс. А пару месяцев назад у меня  началось что-то вроде галлюцинаций. Когда я смотрю в зеркало, то вижу человека, очень похожего на меня.

Послышались смешки. По лицам парней поползли ухмылки, Биби захихикала, а Мари ударила ладонью по столу.

– Дайте ему сказать.

– Похожего, – уточнил Эдвард, – но другого. Некоего Фердинанда, сына пивовара и торговки зеленью. Он солдат Вермахта и воюет на чужой земле за чужую землю.

– Бред какой, – перебил его Айзек, – своя земля, чужая. Война безнравственна сама по себе, на чьей бы территории она ни велась.

– Вероятно, коллега имел в виду не нравственность, а ответственность? – застенчиво возразил Рольф.

– Ответственность несут политики! – рявкнул на него Петер так громко, что Айзек с перепугу чуть не сломал дужку от очков, а бедняга Рольф окончательно стушевался. – А народ – всегда жертва. Толстосумы – вот кто развязывает все войны без исключения! Простые люди отдают свои жизни, чтобы сильные мира могли спокойно набивать мошну.

С этим никто не спорил. Эдвард сел, скрипнув зубами, и до конца собрания меланхолично жевал печенье, не принимая больше участия в разговоре. Мари пустила по кругу несколько распечаток – выдержки из старых книг. Бледные ксерокопии, шрифт мелкий и слепой – типичная «нелегальщина». В одном отрывке суховато и кратко, в стиле энциклопедического словаря, описывалась некая битва под Ватерлоо. Во втором – она же, но витиевато и красочно, на фоне раздумий литературных героев. Третий повествовал о войне Севера и Юга – непонятно, в какой стране. Четвертый – об отважной обороне крепости Масада. Эдвард прочитал и равнодушно поставил на листок стаканчик с кофе. Ватерлоо или Масада – так или иначе все сведется к груде ящиков и ломаных стульев, пакетам с краской и поливальной машине в каком-нибудь зачуханном дворике квартала «нахлебников».

Это даже не кощунственно. Это – скучно.

После сходки к Эдварду подошла Мари. Попросила проводить их с сестрой до дома – они, мол, живут в спальном районе на Миттельтеррассах. Так что идти надо вверх по реке, а на набережной вторую неделю не горят фонари. Бог ведает, кто там шляется, в темноте.

– Айзеку сегодня некогда, – сказала она, – надо к дяде, на поминки.

– Каких-нибудь пятьдесят лет назад люди мечтали о диковинных машинах, – усмехнулся Эдвард, – об улицах, полных электромобилей, о роботах, глиссерах и воздушных автострадах. Кто бы тогда мог подумать, что мы станем ходить пешком, ездить на велосипедах и экономить свет?

Фонари, конечно, были отговоркой. Солнце только зашло, и горизонт блестел сусальным золотом. Сумерки, легкие, как голубиный пух, струились по низкому парапету и по черным валунам у самой воды, сизой дымкой обволакивали противоположный берег. Там, среди деревьев городского парка, уже замелькали – похожие на свечные – огоньки. Одни висели неподвижно: окна ресторанов, освещенные киоски, и самый крупный – одинокий неоновый шар световой рекламы – достояние фирмы «Gebrüder Schein». Другие – очевидно, велосипедные фары – медленно проползали и скрывались в листве. По набережной никто не шлялся, кроме собачников и влюбленных. Никаких хулиганов.

Эдвард и Мари медленно брели по галечной дорожке вдоль реки, а Селина бежала впереди, как веселая маленькая собачка. То с наскока взлетала на парапет и вытягивала руки, изображая птицу, то садилась на корточки и вынюхивала что-то в траве, а потом возвращалась с полными ладонями светляков, то пинала носком кроссовки пустую консервную банку – и та с грохотом катилась ее спутникам под ноги.