Эдварда контузило во сне. Сперва, отгоняя дрему, он упрямо тер ладонями скулы и щурился на серебряную полоску света между раздвинутыми занавесками. Хотелось многое обдумать, рассовать по полочкам промелькнувший день. Но лунный свет амальгамой ложился на стекло, и вот Эдварда увлекло, потянуло в зеркальную даль. Матрас под ним сделался рыхлым и скользким, как земля. В руке оказалась зажатой саперная лопатка.

Он окопался у низкого частокола, выломал пару досок, чтобы лучше просматривалась улица. Деревянные домики с белыми стенами. Глинистая, в колдобинах дорога. Деревушка казалась мертвой: ни птичьей разноголосицы, ни собачьего лая, только откуда-то доносился стрекот моторов. Затишье перед грозой. На дне окопчика собралась вода –  холодная противная жижа.

Не успел Эдвард оглядеться, сообразить, кто он и где, как вокруг заухало и засвистело. Совсем близко, метрах в трех, загорелся сарай, обдав нестерпимым жаром. Кто-то закричал – пронзительный вопль, не поймешь, мужской или женский, человеческий или звериный. Боль обесцвечивает голоса. Мир трясся, грохотал и плевался огнем. Злоба и страх захлестнули, забилась жилкой на виске одна единственная мысль: «Выжить, только бы выжить...» Несчастный продолжал орать, и никто не спешил ему на помощь. До того ли? Горячий воздух накрыл волной. Едва ли понимая, что делает, Эдвард зачерпнул каской жидкую грязь и вылил себе на голову. Рядом громыхнуло – воздух с силой ударил по ушам, посыпались комья земли и куски расколотого в щепки забора. 

Зрение и слух возвращались медленно. Из черноты неохотно проступили тускло-пепельные утренние сумерки. Эдвард узнал однокомнатную квартирку на третьем этаже высотного дома, закрытые створки трюмо, этажерку с книгами, темную громаду шкафа и коврик у постели. На коврике стояли теплые плюшевые тапочки. Валялась недочитанная со вчерашнего дня газета. Мирная, уютная спальня молодого холостяка.

С улицы послышались выстрелы, похожие на сухие щелчки. Или наоборот – щелчки, похожие на выстрелы? По оконному стеклу потек дым.

«Черт, –  устало прошептал Эдвард, – и здесь то же самое. Призраки прошлого, будь они неладны... опять людям спать не дают».

Промахнувшись спросонья босыми ступнями мимо коврика, он выругался еще раз. Вдалеке противно и тонко завыла полицейская сирена.

«Сейчас их сцапают», – злорадно подумал Эдвард. Отведя в сторону занавеску, он озирал внутренний дворик – почти ровный заасфальтированный квадрат, десять на десять. «Призраки прошлого» строили под окнами баррикады. Ящики, автомобильные покрышки, ломаные стулья, пустые коробки – все пошло в ход, громоздилось бесформенной кучей, перегораживая двор пополам. Несколько целлофановых пакетов с красной жидкостью разбилось об асфальт, и повсюду виднелись уродливые кляксы. Четверо «призраков» – парни в теннисках цвета хаки, один из них низкорослый, не то ребенок, не то карлик – суетились, как муравьи, подтаскивая все новый и новый хлам из ближайшего подвала. Две белокурые девушки забрались на мусорную гряду и, сняв шейные косынки – серую и розовую в горошек, – размахивали ими, точно флагами.

Полицейская сирена смолкла, а через пару минут завыла громче – как будто из-за соседнего поворота. «Призраки» кинулись в припаркованный на углу старенький форд и битком набились в него. Задержался только карлик, чтобы метнуть в окно первого этажа последний пакет, и тотчас припустился за остальными, да блондинка с розовой косынкой, слезая с баррикады, подвернула ногу и упала плашмя.

Эдвард наблюдал за происходящим с болезненным интересом. Оно казалось пародией на его сны, но пародией злой и неумной. Форд заурчал, затарахтел, окутался черными выхлопными газами – и резво укатил, а девчонка осталась. Вот так, взяли и бросили человека на произвол судьбы. Как того, кричащего...

Наконец приехала полицейская машина, из дома выскочили жильцы – и началось черт-те что. Ругань, толкотня. Попытки оттеснить к подвалу ящики и обломки мебели, чтобы хоть немного расчистить двор. Девушке удалось встать и, хромая, добежать до подъезда. Больше деваться ей было некуда. Эдвард слышал, как она взбирается по лестнице и звонит во все квартиры.

Помогать «призракам» – как и любым нарушителям порядка – запрещалось, но молодые люди из квартала «нахлебников» плевали на запреты. Он дождался, пока беглянка поднялась на площадку третьего этажа, и распахнул дверь.

– Заходи! Быстрее!

Эдвард словно увидел ангела. Светлые локоны со сладким карамельным отливом. Чуть вздернутый нос в сливочной россыпи веснушек. Хрупкие плечи, за которыми угадываются рудиментарные крылья, и по-детски плоская грудь, почти не различимая под толстой водолазкой с растянутым воротом и пятнами краски на рукавах. А глаза – пустые и зеркальные, как лужицы на оцинкованном карнизе. Разве не таким полагается быть ангелу – не ведающим добра и зла?

– Извини, что я в трусах и майке, – сказал Эдвард. – Вы меня разбудили.

Девушка-призрак смотрела на него, приоткрыв рот.

– Что за идиотский спектакль вы тут устроили? Ни свет ни заря. А если бы мне с утра на работу?

– Фран-цузская рево-люция, – чуть заикаясь, по слогам, произнесла девушка. – Э... это... Парижская ком-муна... Но ты бы лучше у моей сестры спросил, у Мари. Она хорошо объясняет, а я...

– Тебя как звать-то? – поинтересовался Эдвард.

– Селина. С «а» на конце.

На лестнице послышались возбужденные голоса.

– Погоди... Посиди пока тут, – он втолкнул ее в спальню. – Только тихо. Похоже, тебя ищут. Сиди как мышь за печкой, договорились? Ничего не трогай.

В дверь позвонили – резко и требовательно.

– Кого тут носит и какого дьявола, – рявкнул он, открывая, но осекся. Полицейский годился ему в дедушки. Седые волосы – топорщатся венчиком вокруг лысины, седые усы, и даже форма как будто седая – припорошенная пылью.

– Вы, случайно, не в курсе, молодой человек, – спросил пожилой полицейский, – куда делся «призрак прошлого»?

– Вероятно, остался в прошлом, – криво усмехнулся Эдвард.

– Я имею в виду этих молодчиков, – пояснил служитель закона, – которые устраивают шум и свалку под окнами, да вымазывают стены краской. Между прочим, в вашем доме живут сплошь получатели пособия, или, как вы их называете, одни «нахлебники». Значит, уборка двора – опять за счет муниципалитета. Столько денег на ветер, – посетовал он. – Городской бюджет трещит по швам. Будьте добры, предъявите паспорт... Итак, чудесно, господин Кристофердин, – сказал, принимая из рук Эдварда пластиковую карточку. – Стало быть, вы никого не видели?

– Не-а.

– Ну, что ж, – полицейский бросил тоскливый взгляд вглубь квартиры. – Надеюсь, вы говорите правду. У лжи короткие ноги, знаете ли...

– Да-да, – прервал его Эдвард, – знаю, меня накажут. Да не видел я никого. Клянусь папой. А про «нахлебников» – это вы зря. Мы, что ли, виноваты, что для нас нет работы? Мы бы рады делать что-то полезное, но никому это не нужно. Ни наши руки, ни наши мозги никому не нужны. Вам проще кидать нам подачки – эти жалкие гроши, которые вы лицемерно именуете социальным пособием и на которые не выпить лишнего стакана молока, – говорил он с пафосом. – «Нахлебники», вот как! Разве наша вина, что ваши министры, вместо того чтобы создать рабочие и учебные места, покупают себе...

– Ладно-ладно! Всего хорошего, молодой человек.

Дверь поспешно – и сердито – захлопнулась.

Избавившись таким образом от полицейского, он вернулся в комнату. Селина забралась с ногами на кровать – грязные носки на подушке, под спиной скомканное одеяло – и листала роман в яркой обложке.

– Извини, – улыбнулась, как дитя, – но в твоей квартире нет ни одного стула.

– Стулья есть, – отозвался Эдвард, присаживаясь рядом, – на кухне. Ты читать-то умеешь?

– Умею. Только не всегда понимаю, что в книжках написано.

– Эх... да это разве книги, – вздохнул он. – Бульварные романчики да дебильные сказки для взрослых.  Я бы хотел почитать настоящие, по истории, например, только где их сейчас достанешь?