Он кивнул на портрет Вашингтона над камином.

— Нат Грин был лейтенантом в армии Вашингтона во время войны с британцами. Он не выигрывал больших битв, но и не проигрывал кампаний. Он говорил: мы сражаемся, проигрываем, поднимаемся и снова сражаемся. Когда я был мальчиком, я был бы счастлив походить на пего. Видите ли, Мэл, самое великое в человеке это то, что он может подниматься после поражения.

Он поднялся, протянул руку.

— Спасибо, Мэл. Скоро я снова свяжусь с вами. В ближайшие месяцы мы должны все обговорить и решить.

Когда Брукман ушел, президент долго стоял под эмблемой золотого орла на камине. Он вспоминал всю беседу. Что ждет человечество? Президент поднял голову и встретился взглядом с портретом Вашингтона.

— Велл, мистер президент, — сказал он. — Посмотрим.

Евгений Солдатов смотрел в окно серой «Чайки», увозившей его из центра Москвы в аэропорт Домодедово, находящийся в двадцати пяти милях к югу от столицы. Большой автомобиль провез его по Ленинскому проспекту и сейчас разбрызгивал грязь на улицах пригородов Москвы. Вдоль дороги в печальной пустоте полей, на которых кое-где виднелся снег, стояли белые безликие здания, похожие одно на другое. Прохожие, с поднятыми воротниками пальто, шли по горбатым тротуарам, либо терпеливо ждали на остановках, когда забрызганный грязью голубой автобус заберет их. За домами начинался лес. Это был воскресный день, и группа молодых людей, наверное, студентов, подумал Солдатов, красила железобетонный мост.

Вскоре дорога углубилась в настоящий лес. Ее окружали высокие ели. Сердце Солдатова радостно забилось. Это настоящая Сибирь, подумал он. Он не любил Москву. Стишком много людей, и каждый занят своими делами и заботами. А Ленинские горы не могут заменить тайгу.

Многие москвичи не хотели бы, чтобы их послали в такой город, как Новосибирск. Это было для них равносильно ссылке в социальную пустыню. Но он, Солдатов, быстро полюбил Новосибирск. Да, город был суровый и временами жестокий. Иногда там не было даже масла, не говоря уже о мясе. Но зато там был балет почти такой же, как в Большом театре. И Новосибирск со своим двухмиллионным населением двигался вперед, он имел будущее, будущее, не отягощенное историческими традициями. Но самое главное заключалось в том, что можно было отъехать за три мили от города и оказаться в настоящей сибирской тайге, в серо-серебряной и зеленой бесконечности под ледяно-голубым небом, где были только белки, медведи, лисы, соболя и волки — особенно много волков было в этом году, как сказал ему Ковалевский. А несколько недель в году можно было увидеть очень много бабочек, которых так любила Валентина. И она возникла перед его глазами — маленькая, смуглая, решительная и прекрасная — он сразу же захотел очутиться на комфортабельной даче Академгородка в нескольких милях от города. Однако и Новосибирск, и Академгородок, и дача были от него в 2300 милях к востоку, в четырех часах полета. В Москве было время обеда, а в Академгородке наступил вечер.

«Чайка» свернула к аэропорту и въехала в боковые ворота. Шофер открыл дверь, и служащий аэропорта приветствовал его. Обмениваясь вежливыми замечаниями, они прошли в небольшой специальный ресторан, где его уже ждал ленч: яйца вкрутую, цыпленок в борще, красная икра и стакан цинандали. Тут же стояла и бутылка этого грузинского вина. Поев, Солдатов не стал допивать вино и официант оценил это, так как раскланивался, прощаясь, с преувеличенной любезностью.

Ил-62 был полон. Впрочем, новосибирский рейс всегда был полон. Стюардесса, блондинка с величественными пропорциями и золотыми крылышками Аэрофлота на пышной груди, в голубой униформе, выделила его из остальной массы пассажиров и спросила, что ему принести. Однако, когда через два часа принесли обед — стандартный аэрофлотский цыпленок с рисом, — он отказался. Он терпеть не мог пластмассовой посуды. Солдатов удовольствовался стаканом яблочного сока. Он подумал, что лучше дождется домашнего обеда. Валентина наверняка приготовила что-нибудь вкусное к его приезду. Может быть, свежую рыбу из Обского моря, которое находилось всего в полумиле от их дачи. Солдатов закрыл глаза и постарался уснуть.

После приземления понадобилось еще сорок минут езды на машине в холодной ночи — и наконец он дома. Родной запах охватил его со всех сторон. И он оказался прав — действительно Валентина приготовила свежую рыбу. После того как он поел, они оба сели рядом, чтобы поговорить.

— Ну, как там? — спросила она. — Тебя выслушали? Что сказал Головин?

— Сидел, как всегда, с умным видом, — ответил он. — Черт побери, я удивляюсь, как может работать Академия, если там сидят люди, подобные Головину, единственное занятие которых стараться ничего не делать и ни во что не вмешиваться.

Она посмотрела на него.

— Надеюсь, ты этого не сказал там. Женя? Головин бы не простил тебе.

— Разумеется, нет. Я не идиот. Но все знали, что я думаю.

— Тебя, значит никто не поддержал?

Его лицо просветлело.

— Кое-кто поддержал. Галия, например. Я иногда думаю, что у него больше здравого смысла, чем у всех остальных людей, вместе взятых. Кроме того, за меня были и сибиряки: Ефремов, Кривицкий, Машуков… Все они говорили, правда, до определенного предела.

— А остальные?

— Были весьма враждебны. Горшков сказал, что я все преувеличиваю. Он намекнул, что я хочу воспользоваться случаем и создать свою персональную империю. Остальные поддержали его, а Головин сидел и улыбался, как китайский божок.

— Но ты же директор Института, — горячо сказала Валентина. — Они должны были…

Солдатов рассмеялся.

— В таком деле нет слова «должны», дорогая. Академия — демократическая организация, а наш сибирский филиал — только часть системы.

— Но ведь это произошло в Сибири!

— Горшков сказал, что это местные и временные явления. И его поддержали метеорологи. Они ведь его люди. Горшков заявил, что нет причин для серьезного беспокойства.

— Горшков — агроном, — презрительно сказала Валентина. — Его дача… «Зил»… американская стереосистема… Неужели ты думал, что он скажет: Да, Женя, ты, возможно, прав. Мы обо всем еще раз поговорим. Едем в Комитет.

— Но я же прав! — упрямо сказал Солдатов.

Она резко встала, пригладила волосы.

— Если ты прав, дорогой, а я думаю, что прав, то скоро это станет очевидностью для всех.

— Это очевидно уже сейчас, если бы Горшков мог это понять. Но Центральный Комитет слушает Головина и Горшкова, а не меня. Нет, со мной все вежливы. Они ценят меня, как самого молодого директора Климатологического института в Советской истории. Умного, талантливого, но молодого! Увлекающегося! Легко возбудимого!

— Подождем и увидим, — сказала Валентина задумчиво. Но он не обратил на это внимания.

— А ты знаешь, что в Америке было то же самое? Полковник Кошкин показывал на заседании снимки, полуценные со спутника. Правда, снимки нечеткие и нерезкие, но при желании на них кое-что можно рассмотреть.

— А что же сказал Горшков?

Сказал, что это ерунда, ничего недоказывающая.

— Подождем и увидим, — снова сказала она.

Будем ждать, — сказал Солдатов. — И однажды будет поздно.

— У меня есть много вопросов к Разл-Дазл, — сказал Стовин Дайане Хильдер.

Они сидели в деревянных креслах Ройял Булдер Инн, глядя в окно ресторана. К ним подошла официантка, молодая блондинка с волосами, зачесанными как конский хвост. Студентка, подумала Дайана. Зарабатывает на обучение в колледже. Они заказали бараньи ребра, тушеный картофель и техасские тосты. Дайана посмотрела на Стовина.

— Ты не тот человек, который во всем уповает на ЭВМ. Но если Разл-Дазл не поможет тебе, то не поможет никто.

— Все мы сейчас уповаем на ЭВМ. Иначе и быть не может. Разл-Дазл хорошая машина, но она не может дать больше того, что мы ввели в нее. Чтобы получить от машины точные климатологические данные, даже просто метеорологические, мы должны ввести в нее множество различных параметров — результаты измерений воздушных шаров, наблюдения со спутников, метеорологических кораблей, климатических станций…