Раздалось щелканье кнута. Мордхе вздрогнул, оглянулся и увидел, что Вацек выгоняет коров из хлева.

Мордхе поднялся, хотел подойти к Вацеку, но увидел отца, стоявшего в сдвинутой набок шапке и пристально на него смотревшего. Мгновение они смотрели друг на друга. У Мордхе заныло сердце. Он пошатнулся, переступил с ноги на ногу и опять опустился на порог. И хотя он был убежден, что отец к нему не подойдет, не заговорит с ним, он все-таки трясся от страха и ждал чего-то, затаив дыхание.

Вацек щелкал кнутом, подгоняя тут корову, там бычка, ругался и гнал их на луг. Из-за леса все слабее доносилось щелканье его кнута, потом оно вовсе стихло, но в ушах все еще стояло мычание коров, а в воздухе висел их вкусный запах.

Старый Авром стоял и смотрел, как уходят коровы, потом надвинул шапку на глаза, словно на что-то решившись, махнул рукой, опустил голову и, не оглядываясь, медленно двинулся к лесу.

Мордхе чувствовал, что его душат слезы. Он бы многое теперь отдал за то, чтобы отец заговорил с ним, отругал, избил его. Ему было невыносимо стыдно. Все его существо тянулось к отцу. Ему хотелось броситься к ногам старика и с плачем просить прощения. Он видел, как отец с опущенной головой и не слишком уверенно двигался меж деревьев. Того и гляди упадет… У Мордхе сжалось сердце, он вскочил, пробежал несколько шагов, почувствовал, что ноги у него подкашиваются, и, разбитый, голодный, поплелся обратно к окошку Рохеле. Одним прыжком очутился в комнате. Голод гнал его в кухню. Там он открыл шкафчик, вынул глиняный горшок с простоквашей и булку испеченную из ржаной муки, смешанной с картошкой. Прерывисто дыша, он отламывал куски хлеба, глотал, как голодный зверь, не разжевывая, и запивал простоквашей. Он вспомнил, что ест, не помолившись, но был так поглощен едой, что его ничто не трогало. Потом он выпил ковш воды и почувствовал себя легко. Он пританцовывал, словно отправился на гулянку. Наконец он ощутил приятную усталость во всех членах. Тоска с новой остротой резанула его. Ему хотелось и обнять эти стены, и лезть на них.

Кровать Рохеле с белыми занавесками с обеих сторон была застлана, и Мордхе бросился на нее, прижался к подушке и тихо, без слов, всхлипывал:

— Рохеле, Рохеле…

С улицы раздался чей-то голос. Мордхе быстро приподнялся, но, увидев в окне Брайну, опять лег.

— Матушки, где он лежит-то! Красиво, очень красиво!.. — Брайна подбоченилась и покачала головой. — Лучшего места, чем кровать Рохеле, паренек не нашел! Что ты на меня так смотришь, что? Меня тоже не узнаешь?

Мордхе потягивался, усмехаясь:

— Уже поздно, Брайна?

— Поздно, поздно, в Пинчеве уже рассветает!

— А кто вас сюда послал? Отец?

— А кто должен меня посылать? Ты думаешь, я сама ничего не понимаю? И ночь ты нам устроил, прямо Девятое ава!..

— Что, мама плакала?

— Нет, смеялась! Еще спрашивает… Мама рыдала, погнала хозяина среди ночи искать тебя.

— И отец пошел?

— А сколько сыновей у твоего отца? Всего только один-единственный Мордхеле. Он целую ночь глаз не сомкнул, все тебя искал!

Мордхе чувствовал, что глаза у него полны слез. Он осушил их платком и поднялся с кровати.

Брайна поправила косынку на голове, оперлась черными, потрескавшимися от чистки картошки руками о подоконник и вздохнула:

— Сколько новостей за одну ночь! С отцом поссорился, арендатора собираются рассчитать! Бедного еврея лишат теперь его скудного заработка. Но поверь мне, больше всего у меня душа болит за Рохеле… Такая скромная, такая славная девушка! Воспитанная… Совсем не похожа на дочь бедняка!

— Посмотрим, что дальше будет! — сердито проговорил Мордхе и, нахмурившись, принялся шагать из угла в угол.

— Что ты хочешь сказать?

— Я думаю — поверьте мне, Брайна, — ничего они не сделают! Даже если бы это был для меня вопрос жизни и смерти, то и тогда я женился бы на Рохеле.

— Э, ты уж совсем глупости болтаешь! — отмахнулась Брайна. — Нельзя быть умнее всех на свете… На свете, понимаешь ли, всякий имеет свое место — так уж спокон веку ведется, — и ты должен понять, что отец никогда в жизни не согласится на этот брак. Понять и не кружить голову бедной девушке… Как там сказано в священных книгах? Ты же умный, ты лучше знаешь! Бедная дщерь еврейская похожа на голубку; она не сопротивляется, она сама протягивает горлышко под нож…

— Чего вы еще от меня хотите? — закричал Мордхе. — Оставьте меня в покое и ступайте домой! Мне и без вас тошно!

— Хорошо, хорошо! — Брайна высморкалась в передник. — Я тебе зла не желаю. Да сбудется и со мной то, чего я тебе желаю от всей души! Бог мой! Я вскормила тебя, вынянчила и вырастила; тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, вырастила такого парня! И знаешь что? Ты не должен меня гнать! Если ты совершаешь несправедливость, я должна тебя отчитать… Поверь мне — ведь никто этого не слышит, — когда я узнала, что ты избил арендатора, у меня душа болела!.. Но что было, то было, того уж не вернешь. Вероятно, лучшего я не заслужила…

Брайна опять высморкалась в передник, вытерла глаза и тяжело вздохнула.

— Мордхеле, у меня к тебе просьба… Только прошу тебя — не откажи мне…

— Что такое?

— Но ты сердишься…

— Кто сердится? Говорите, в чем дело?

— Я прошу тебя… Сделай это ради меня… Попроси прощения у отца, и ты добьешься тогда, чтобы арендатора не выгнали. Умоляю тебя! Обещаешь?

— Уверяю вас, Брайна, арендатор останется у нас. Беру это на себя. А теперь оставьте меня одного хоть на минуту!

— Но я хочу, Мордхеле, чтобы ты сейчас же пошел со мной домой.

— Вы что думаете, я сам дороги не найду?

— Ладно, ступай сам, только поскорее, — согласилась Брайна, уходя, но вскорости вернулась опять, очень довольная: — Я совершенно забыла, Мордхе! — Она достала из свертка ботинки и калоши. — На, надень! Если мама увидит тебя босым, она еще больше огорчится!

Мордхе стало стыдно перед доброй и преданной Брайной. Без слов, со слезами на глазах смотрел он вслед уходящей служанке и испытывал к ней благодарность.

Он увидел, как на востоке, вокруг восходящего солнца, прорезаются на небе цветные полоски, перемежаемые перламутром, и такой свет снизошел на него, что он сам словно стал прозрачным.

Разбитый, сонный, он пошел лесом, размышляя о том, что Брайна по-человечески лучше его, и вдруг почувствовал какую-то странную пустоту в душе. Потому ли, что его били в присутствии Рохеле, или потому, что он порывался бить родного отца? Он был уверен, что никогда не вернется домой; он заберется в пещеру, будет там сидеть и изучать Тору… А Рохеле?.. Рохеле будет носить ему пищу! А когда придет пора и миру откроется его святость, он позовет Рохеле, расскажет ей о прекрасных хрустальных дворцах и, подобно герою из легенды, прикажет перенести понравившийся ей дворец сюда, в лес…

Погруженный в размышления, Мордхе шел, не глядя по сторонам, и чем дальше уходил в глубь чащи, тем ощутимее чувствовал пустоту в душе, которая давила его, точно камень.

Навстречу ему ехал Симха-арендатор. Один. Рохеле с ним не было. Мордхе вспомнил, как он вчера бросился на арендатора, бил его кулаками по лицу и видел в темноте его рыжую трясущуюся бороденку, глаза, расширившиеся от испуга, кровь, струящуюся изо рта. Так чем же он лучше Каина?

Мордхе пробрала дрожь. Он остановился как вкопанный, боясь встретиться с испуганным взглядом арендатора. Он вспомнил свой утренний сон, вздохнул и почувствовал, как все проясняется в голове. Неужели это правда? Мордхе некогда было раздумывать. С опущенной головой, словно раздраженный бык, бросился он к тележке и остановил лошадей. Арендатор вскочил, огляделся по сторонам, хотел было бежать, но остался сидеть в углу телеги. В испуге он широко открыл глаза, как человек, который видит перед собой смерть, издал дикий крик и начал исступленно бить Мордхе кнутом куда попало. Мордхе подставлял голову, принимая побои. Видя, что парень стоит неподвижно, арендатор еще больше рассвирепел. Испуг его прошел, он помнил только, что его оскорбили, и каждым ударом кнута мстил Мордхе за вчерашние побои, за слезы дочери. И чем дольше он бил хозяйского сына, тем легче ему становилось. Он словно бы вымещал на Мордхе унижения и боль всей своей несчастной жизни.