— В каком смысле? — насторожился Кедров.
— В отрицательном, — уточнил подполковник и перешел на «ты». — Генералу поступил сигнал, что ты человека нужного обидел. Так и сказал: очень нужного. И фамилию назвал. Догадываешься, о ком идет речь?
— Само собой…
— Так вот: генерал требует, чтобы ты прилюдно, в школе, извинился перед одноклассником твоей дочери и его отцом и вообще уладил как-то этот вопрос. Можешь считать таковое приказом.
— Мне лично извиняться не за что, — отрубил Игорь. — А вопрос… Что ж, если «как-то», то он уже улажен.
— Это тебе лишь кажется, — наклонился к нему главный воспитатель полка. — Не забывай: я тоже материалы несостоявшегося уголовного дела читал. И склонен думать, даже уверен, что на деле все происходило именно так, как учительница пишет. Был в твоих действиях криминал! Был! Только тебе подвезло: испугом отделался. Впрочем, и к лучшему: пятна еще на всю часть не хватало…
— А в действиях подрастающего садиста вы криминала не находите? — возмутился Кедров. — И что учителя все знали, да молчали?
— Такие оценки давать неправомочен, — сразу открестился от ответа на скользкий вопрос подполковник. — Моя обязанность — отследить твое поведение и, если требуется, наказать по всей строгости!
— Интересно, за что? В возбуждении-то отказано…
— А за то самое! Например, за ненадлежащее воспитание дочери — в духе рукоприкладства! За нежелание в конфликтной ситуации общаться с руководством школы! За оказание психологического давления на несовершеннолетних своими прогулками в форменной одежде под окнами учебного заведения! Вам что, товарищ капитан, для этого форма дана? — вновь перешел на «вы» и поднялся с кресла подполковник.
Игорь тоже встал — субординация — и заявил:
— Будь на месте моей дочери ваша — вы б наверняка рассуждали иначе! — И осекся, поняв, что наступил на больную мозоль старшему офицеру: детей у него — по слухам, из-за его стерильности — не было.
— Я попрошу, товарищ капитан… — побагровел и, прищурив глаза, повысил голос «воспитатель», — не проводить неумные и оскорбительные параллели! Хорошенько подумайте над предложением генерала — иначе я не гарантирую вам прохождения дальнейшей службы в нашей части!
— Артиллерия бьет по своим? Тогда мне только и остается, что самому к генералу на прием записаться!
— Это если мы позволим, — процедил подполковник, — а для начала еще командир полка имеется. Так что главный разговор впереди. Свободны!
…Вечером того же дня капитана поджидал второй неприятный сюрприз: жена со слезами сообщила, что ее уволили — а работала Кедрова инспектором социальной защиты в администрации одного из городских районов.
— Сказали, что меня и держали раньше только из жалости, — возмущалась Людмила. — У меня же строительный техникум — «не по профилю». «На ваше место претендует классный специалист…» Я уже и у юриста была — по КЗОТу, говорит, нарушения нет…
— Ничего-ничего… Устроишься где-нибудь по специальности, — пытался утешить жену Игорь.
— Ты в своем уме? — напустилась она на мужа. — Это где и кто нынче хоть что-нибудь строит? И какой из меня прораб, если с нашими переездами я вообще проработала года полтора, а потом прочно в домохозяйки…
— Будем что-то подыскивать… Через биржу, через газеты… — только и смог ответить Кедров.
Но на том сюрпризы не закончились. Назавтра Иринка принесла из школы сразу две двойки. Потом они пошли сплошным потоком: по три-четыре в день. Учителя спрашивали девочку на каждом уроке, вопросы задавали самые каверзные, ловили на всякой мелочи и постоянно выговаривали ни за что. Особенно в том преуспевала Маргарита Оттовна.
— Четверть века преподаю — и впервые вижу такое нежелание к учебе! Ты, смотрю, по «неудам» скоро и Мамонова переплюнешь! В чем дело? Элементарщины решить не в состоянии! — с явным наслаждением ругала Кутова Иринку, вызвав ее к доске и предложив задачу повышенной сложности. — И нечего мне тут крокодиловы слезы лить! Все равно тройки не выплачешь!
Быстро уяснив ситуацию, одноклассники объявили девочке тихий бойкот: никто и пальцем не трогал, но теперь вовсе не общались, принципиально поворачиваясь к ней спиной и игнорируя робкие попытки завязать разговор. Иринка, чего с ней раньше никогда не случалось, стала прогуливать школу.
А через две недели — за это время жена Игоря так и не нашла себе новой работы, а у офицера в части стали готовить документы на его перевод в тмутаракань — классный руководитель принесла супругам на дом официальное уведомление… Решением специальной комиссии из ведущих педагогов школы, возглавляемой представителем городского комитета по образованию, ученица седьмого класса Кедрова была признана неспособной обучаться в показательной школе с математическим уклоном, куда принимаются лишь особо одаренные дети. Кандидатка же не выдержала испытательный срок, в связи с чем родителям было предложено перевести девочку в другую школу — и даже указано, в какую именно.
Только тут Людмила вспомнила, что какую-то бумагу по этому поводу она раньше, при приеме дочери на учебу после очередного переезда семьи, действительно подписывала, но как-то не придала тому особого значения…
— Пускай так, — всхлипывала Иринка. — Пускай переводят, лишь бы побыстрее. Но почему здесь, даже если в сто раз хуже меня отвечают — всем тройки… Даже Мамонову ставят, а он, бывает, вообще молчит… Ко мне в классе никто не подходит! Не разговаривают! Отворачиваются! А учителя кричат, что я лентяйка и тупица! За что? Папа, за что?
Жена кричала на Игоря, обзывала всяко. Он угрюмо молчал, понимая, откуда дует ветер. Семье методично «перекрывали кислород» по всем каналам.
* * *
Прошло еще несколько дней…
Получив законный выходной после воскресного наряда, капитан решил идти ва-банк. Собственно, а что ему еще оставалось?
Позавчера Иринку так довели в школе, что она попыталась покончить с собой. Выбрала не петлю или прыжок с крыши высотного дома, а отравление. Наглоталась снотворного, которое иногда принимала на ночь мать. И, если бы та не вернулась рано домой, получив отказ в трудоустройстве в двух местах, неизвестно, удалось ли бы спасти решившуюся на самоубийство.
Сейчас жизнь девочки уже была вне опасности, но пока еще Иринка находилась в реанимации…
В так называемой посмертной записке — есть такой термин, — а вернее, целом письме девочка сообщала родителям, что после уроков Юрчилов-младший вновь изо всех сил ударил ее папкой по голове, во дворе школы. И пообещал теперь избивать каждый день. Когда же Иринка закричала, зовя на помощь директора школы и классного руководителя, которые как раз в эту минуту вышли на порог, обе женщины, прекрасно видевшие действия сына нового русского, по-военному сделали поворот кругом и спрятались в здании, да так оттуда и не вышли, сколько девочка ни плакала. А Юрчилов-младший важно уселся на переднее сиденье «джипа», возле которого стояли пятеро крепких мужчин, и с комфортом отбыл домой…
…Собираясь на свою личную войну, офицер не стал надевать камуфляжной формы. Облачился в непривычный гражданский костюм, повязал галстук, обул надраенные тупоносые туфли. Немного подумал и прикрепил на грудь все свои начищенные — не до блеска, а чтобы чуть высветлились — боевые награды.
По широкому асфальтированному тротуару Кедров твердо шагал к офису фирмы Юрчилова-старшего, нежно поглаживая в кармане гладкие бока гранат-«эргедешек». Слегка нагревшийся металл успокаивал, вселял дополнительную уверенность в своих силах, убеждал в собственной справедливости.
А вокруг шелестели зеленой, слегка запылившейся — не было дождей — листвой деревья и цвиркали в этой зелени птицы… Солнечные лучи, еще не очень жаркие, спускались с безоблачного неба. И не верилось боевому капитану-мотострелку, что сегодня, через считанные минуты, в одно мгновение, единственный маленький осколок «эргедешки» может похоронить под собой весь этот привычный мир с его явными и тайными войнами. Однако твердо знал решившийся на крайность офицер одно: случись даже самое худшее — и в мир иной, которого мы все боимся, но куда неминуемо придем, он шагнет только вместе со своим главным врагом. Шагнет без колебаний.
