Мы, гесеэмщики, воины тоже,
Армии нашей частица родной.
Служба у нас на другие не похожа,
Но по-любому главнее любой.
Мы мирный труд Отчизны охраняем,
Страны огромной мы — надежный щит,
И хоть мы сами, признаем, не летаем,
Без нас самолет не полетит.
Далее автор соглашался с тем, что, опять-таки «мы не танкисты, не артиллеристы». Зато констатировал: «Без нас ни танк, ни бэтер не помчится», а в отношении пушки утверждал — она «в тылу глубоком останется стоять».
Были еще в этой конкурсной работе строки, касающиеся ракетных войск, военно-морского флота, связистов, саперов, военных медиков и еще почему-то войск химзащиты — на чем соискатель, вняв знаменитому изречению Козьмы Пруткова: «Нельзя объять необъятное», вовремя остановился. И подытожил:
Масла с горючим — как кровь для человека,
Для всяких войск всегда они важны,
И пусть пройдет не меньше чем три века,
Мы снова будем всем-всем в армии нужны!
Варианту Алексея сослуживцы прочили первое место. Нет, компетентное жюри (начальник училища, генерал плюс четыре полковника, в число которых входил и имеющий филологическое образование) решило-таки отдать его поэту-профессионалу, которого подрядили для подстраховки: а вдруг из курсантов никто ничего путного не родит? Мэтр свой гонорар честно отработал, хотя предъявленный им текст оказался пусть и правилен со всех сторон, но написан без той душевной теплоты, что легко угадывалась в сочинении Нартова. Однако тому попеняли на неточность рифм, сбой ритма, сомнительное сравнение и «некоторую наивность» да еще придрались к словосочетанию «три века»: «А почему не два или, скажем, не пять? Где логика?» Впрочем, вторую премию присудили единогласно. Что и подтолкнуло будущего офицера пополнить ряды служителей музы Евтерпы, поскольку и в дальнейшем он сочинял стихи единственно военно-патриотической тематики.
Итак, добыв с полки заветную общую тетрадь, куда переписывались беловые варианты новых произведений, Алексей смущенно прокашлялся и, сначала робко, а потом все больше воодушевляясь, стал декламировать их гостье, которая восторженно прослушала содержимое тетради от верхней крышки и до последних, пока чистых листов. Еще бы: лично ей никто никогда в жизни не читал собственных стихов! А классическую поэзию она уважала. Особенно Есенина и отдельные вещи Бунина (скажем, то же «Слово»): в детдоме преподавательница русского языка и литературы свой предмет и знала и с неослабевающим интересом преподнести умела…
Нет, конечно, так или иначе прославляющие армию и пропагандирующие военную профессию стихи Нартова всякий изощренный литератор забраковал бы на корню, обвинив в неумеренном пафосе, беспомощности стиля, менторстве, обилии штампов, а уж по части теории стихосложения вообще бы разгромил. Но Марина уловила в услышанном в первую очередь сильные, а порой даже поразительные по искренности чувства.
— И это все ты сам? — задала она риторический вопрос, когда Алексей наконец бережно закрыл толстую тетрадь в ярко-красном переплете.
— Разумеется.
— Ой, какой же ты, однако, молодец!
— Скажешь тоже…
— Нет, правда! Вот никогда бы не подумала…
— Эй, шалава! Да ты точно совсем обнаглела! А ну, бегом в дом, к плите! Я жрать хочу! — заорал проспавшийся Борька, возникший на пороге флигелька, и с появлением в дверном проеме небритой оплывшей физиономии разом канула в небытие вся романтическая обстановка домашнего литературного утренника.
На какую-то секунду наступило напряженное молчание. Нарушил его опять-таки Борька:
— Ну, так… Если сейчас, с-сука, домой не пойдешь — вон Бог, а вон порог! Можешь к Спиридонихе уматывать, только с концами! Безвозвратно! В ногах потом будешь валяться — не приму! А ты, Лешка, начинай другое жилье подыскивать. Таких наглых квартирантов… да за любую цену не потерплю! Ишь, голубки какие, сидят друг против друга, воркуют! А сами, может, уже и переспали… Ну? Чего языки в ж… позасовывали? Нечего сказать?
— Дурак ты, Борька, — не нашел ничего лучшего возразить Нартов. — Я ее и пальцем не тронул. Лучше еще поспи — может, тогда окончательно протрезвеешь.
— Я никуда не пойду, — заявила побледневшая Марина. — Если хочешь — можешь на развод подавать. Довольно ты моей крови попил… — И обидчиво поджала губу.
— Ой-ей-ей, «крови»! — передразнил Борька. — Я что, вампир, или как?
— Энергетический, — уточнил Алексей. — Я тебе уже говорил и повторяю: до каких пор бабу мучить по-пустому будешь? Другой бы жил да радовался: ведь красавица в жены досталась! (При этих словах Марина потупила взор и моментально покраснела, невольно затеребив кончик косы.) А ты со своей идиотской ревностью — и на абсолютно пустом месте!
— Молод еще меня жизни учить! — рявкнул Борька. — Тоже, красавицу нашел! А внутри она, может, настоящая баба-яга. И вообще… — Провоторов вдруг осекся, потом шагнул вперед, плюхнулся на свободный табурет, побарабанил пальцами по краю стола… И неожиданно заявил-предложил: — И вообще: раз она тебе так понравилась, гони три литра спирта на кон — и можешь ее забирать. Совсем. Сегодня же. Один хрен, я с ней все равно разведусь — так с паршивой овцы хоть шерсти клок. Годится?
— Ты… Да как ты… такое? Вообще язык повернулся? — возмутился Нартов, и от гнева у него аж дыхание перехватило, а кулаки туго сжались.
Борька глупо ухмыльнулся:
— Слабо?
Марина же бессловесно сгорбилась на стуле, и краска стремительно отлила у нее с лица — словно женщину резко ударили ножом пониже груди…
На этот раз напряженное, ничем не нарушаемое молчание воцарилось во флигельке на несколько секунд. Теперь его прервал Алексей:
— Я согласен.
— А-атлична! — хлопнул ладонью по столу «продавец» живого товара. — Когда и где бартер осуществлять будем?
— Здесь же. Сейчас на мотоцикле на службу смотаюсь и спирт привезу.
— Только смотри, чтоб неразбавленный.
— Обижаешь…
— Вы-ы-ы! — громко воскликнула тут Марина. — Меня-то спросили? Или почему так? Торгуетесь? Да я вам что — вещь какая дешевая?
— Гы-ы-ы! — неприятно осклабился Борька. — Достоинство прорезалось? Позднова-ато…
— Успокойся, пожалуйста, — подскочил к Марине и сжал ее ладони в своих Нартов. — Ты мне на самом деле давно нравишься. С самого первого дня, как увидел. Пойдешь за меня замуж? Я серьезно! А с ним, — и Алексей кинул гневный взгляд на обалдевшего Борьку, который тупо, с раскрытым ртом слушал признание постороннего в любви своей жене, — пропадешь ведь!
— Ты… на самом деле? Не шутишь? — прошептала Марина.
— Да! То есть нет, конечно, какие шутки! Тьфу, сам себя запутал! — мотнул Алексей головой. — Повторяю: я тебя люблю, и выходи за меня!
— Я не против, — еле слышно произнесла Марина.
— Тогда вставай, со мной поедешь, — предложил Нартов. — Я тебя с ним наедине не оставлю: неизвестно, что спьяну выкинет.
— Э-э-э, так дело не пойдет! — как-то вяловато запротестовал Борька. — А вдруг вы на пару смоетесь?
— Куда? — искренне удивился Алексей. — У меня же тут все имущество.
— А кто тебя знает? На дурничку-то, говорят, и соль сладка…
Мужики попрепирались еще маленько и сошлись наконец на том, что сейчас Марина самостоятельно идет к тетке, а минут через десять Нартов на мотоцикле выезжает за спиртом.
Так и сделали. Офицер отсутствовал минут сорок, и куривший на ступенях веранды Борька уже начинал терять терпение. Но вот с улицы послышался усиливающийся стрекот мотоциклетного мотора. И — урра! — Алексей протягивает «купцу» две полуторалитровых пластиковых бутылки из-под минеральной воды, под пробки заполненные прозрачной жидкостью.
