Хватнув еще рюмку коньяку, Кольский почувствовал, что глаза у него слипаются, — подошел к границе своей нормы спиртного. Но откланяться у него в который раз не получилось: подружка Надежды опередила.

— Ну, я улетаю, — пропела она, схватила сумочку, чмокнула Репнину в щечку, капитану сделала ручкой и в мгновение вымелась из комнаты.

— Я тоже, — потянулся за фуражкой Кольский.

— Подожди… — Надежда вылила последний коньяк в фужер, почти до краев наполнив его. — Допей, не пропадать же добру.

Как офицер ни отнекивался, женщина заставила его через силу дотянуть спиртное до дна, а затем обворожительно улыбнулась и попросила:

— Юра, а может, теперь ты мне без вранья расскажешь, зачем пришел?

— Дак я ж и говорю: книга… — промямлил не готовый к правдивому ответу Кольский.

— Ой, только не пудри мне мозги, — уже со злостью заявила Надежда. — Репнину она еще три недели не понадобится, а мне — так и вообще сто лет. Короче: подкадрить меня захотел или?..

Покрасневшее от коньяка лицо Кольского теперь побагровело. Он молчал и в душе проклинал минуту, когда пошел на поводу у приятеля, согласившись проверить супружескую честность его половины.

— Так. Будем считать, что не «или»… В таком случае кадри, — подытожила Надежда.

Подошла почти вплотную к незваному гостю, наклонилась к его лицу — в оттопырившемся вырезе сарафана заколыхались полные груди — и смачно поцеловала в губы. Тут же выскользнула из рук потянувшегося было машинально к ней опьяневшего офицера, отшагнула на середину комнаты и медленно, соблазнительно двигая бедрами, стянула через голову сарафан. Потом, повернувшись к оцепеневшему на стуле мужчине спиной, аккуратно освободилась от крошечных трусиков, сначала опустив их до щиколоток, а затем перешагнув. На конечной фазе домашнего стриптиза развернулась к нежданному гостю лицом, чуть расставила длинные загорелые ноги и расчетливым движением рук соблазнительно откинула назад свои роскошные медовые волосы.

— Красивая я, а? — усмехнулась Надежда. — Чего молчишь?

— Д-дда… — хрипло подтвердил Кольский.

— Так какого ж ты? Повторяю: пришел — кадри…

Уже около полуночи обессилевший и протрезвевший Кольский медленно брел по тротуару в направлении родной воинской части. В принципе, деньги-то на такси у него были, но офицеру сейчас неосознанно захотелось уединиться и уж тем более не видеть перед собой до оскомины знакомое лицо жены, не сближаться с ней телесно. Нет, конечно, капитану и раньше приходилось изменять своей слабой половине, однако никогда еще у него не было столь любвеобильной, ненасытной и искушенной в постельных играх секс-партнерши. Для нее не существовало никаких табу, никаких рамок.

«Это действительно женщина с большой буквы, — мысленно восторгался офицер. — Да ведь она же меня, можно сказать, до дна выпила! И, главное, была не прочь еще… Куда уж тут Вовчику… Ч-черт! Это вовсе не положительный факт…»

Кольский на секунду замер на пустынной улице и в растерянности погладил ус. До него наконец дошло, что он, поддавшись женским чарам, предал друга. Между прочим, раньше ему никогда не доводилось встречаться с обманутым им мужем, а теперь придется: не раз, постоянно, на людях…

На душе стало до омерзения противно, захотелось стереть с губ жаркие поцелуи Надежды, смыть ее трепетные прикосновения к телу, вернуться на несколько часов в прошлое и закрыть сейф в канцелярии, не вынимая из его недр Ильфа и Петрова. И хотя Кольский весь оставшийся до роты путь продолжал убеждать себя, что все произошло вовсе не по его вине, а по обстоятельствам, гадливое чувство — смесь стыда и презрения к себе — не покидало его.

«В конце концов, сам виноват: соображать надо, о чем просишь», — теперь со злобой и без жалости подумал он о друге, переступая знакомый порог КПП. Об Ашоте и Аршаке он так и не вспомнил.

Придя в роту, капитан первым делом подстраховался: позвонил соседу, пенсионеру-отставнику, извинился и попросил, несмотря на поздний час, предупредить жену, что он, Кольский, по служебной необходимости сегодня заночует в подразделении. Потом долго стоял под прохладным душем…

Насколько справедлива поговорка: мужчина изменяет головой, а женщина — сердцем? Все ли человеки сильного пола быстро забывают о своих супружеских грехах? Судить трудно. Кольский, например, четвертую Божью заповедь — «не прелюбодействуй», повторимся, нарушал уже не раз, но теперь это произошло вкупе с поруганием десятой заповеди — «не пожелай жены ближнего твоего». Он — возжелал, и потому, проснувшись утром в ротной канцелярии, еще продолжал размышлять, как теперь будет строить отношения с сослуживцем и смотреть ему в глаза.

О своей собственной супруге и ее глазах капитан почему-то особо и не задумывался. Наверное, потому, что позднее посмотрел — забегал позавтракать — и ничего, все оказалось в норме.

Время, время… Иногда даже и по людским меркам сравнительно небольшое, оно круто меняет жизнь. Недели через две после «возвращения книги» жене сослуживца Кольский совсем по-иному воспринимал свое предательство — измену другу. Более того, теперь он почти гордился своим поступком, подумывая: а не зайти ли к любвеобильной женщине еще раз? Правда, благоразумие пока удерживало офицера от практических шагов. И тем не менее неординарное для Кольского событие — по жизни он не был и даже не стремился на словах прослыть донжуаном, довольствуясь адюльтером при случае, — продолжало переполнять его мысли и рвалось к голосовым связкам.

Сорвался капитан в преподавательской учебного корпуса, где в тот час сидели — кто за планом занятий, кто за конспектом — несколько офицеров. Войдя в заставленную письменными столами комнату, Кольский о чем-то заговорил с замкомандира соседней роты и, прямо сказать, вовсе неожиданно для себя, поглаживая ус, вдруг произнес:

— Да, кстати. Недавно трахнул жену офицера из нашей части. Это очень положительный факт! — И почувствовал явное превосходство над всеми присутствующими.

Эх-х! Слово — не воробей…

Через полчаса слышавший хвастливое заявление ветеран-взводный Жарков проболтался о нем (правда, без злых намерений) замполиту роты, где проходили службу и сам «уже капитан», и Кольский, и Репнин. А вот замполит с этой информацией отправился прямиком в кабинет начальника политотдела учебного полка.

Информация немедленно вызвала у подполковника Холодова соответствующие размышления. Он был достаточно неглупым человеком: несколько лет назад, прибыв на должность пропагандиста соединения, изловчился так подсидеть непосредственного начальника (сумел дознаться: тот еще во время Великой Отечественной с месяц пробыл в штрафбате и успешно скрыл затем этот кусок жизни для анкет), что его с треском выгнали на пенсию — с минимальной выслугой лет. Холодов же, «ратовавший за правду», моментально вознесся со своего стула до второго по значимости кресла в воинской части.

Посему главный политический стратег учполка, давно мнивший себя полубогом для подчиненных, оперативно и с большой вероятностью вычислил искомую фамилию офицера-рогоносца. А в амбарной книге с черным переплетом, где Холодов для каждого офицера и прапорщика части отводил несколько страниц под запись об их негативных поступках, под фамилией Кольского появились следующие фразы:

«30.06.80. В преподавательской во всеуслышание декларировал свое моральное разложение. Задействована (со слов) супруга другого офицера. Проверить по всем каналам, подключить женсовет».

Всех каналов, по которым к Холодову стекалась информация, мы не знаем. Однако есть правдивое предположение, что он сумел удачно внедрить Надежде Репниной в подруги своего человека из состава женсовета части. А женский язык болтлив никак не меньше мужского. Иначе чем объяснить уверенность Холодова в нужном исходе политотдельской авантюры? Через солдата-посыльного подполковник вызвал жену обманутого офицера в кабинет и там в присутствии упомянутого замполита роты показал ей якобы написанное Кольским собственноручно признание-раскаяние в адюльтере.