— Это вылечит, — шепнула Алиде.

Он открыл глаза, посмотрел куда-то мимо нее и проглотил. Она опустила его голову на руки и подождала. Потом принесла веревку, связала ему руки и ноги и потащила в комнатку. Швырнула на него дневник, сняла с полки кружку Ингель и сунула ее в карман фартука.

Она накрыла Ханса.

Поцеловала его в губы.

Заперла дверь.

Заклеила ее.

Закрыла вентиляционные отверстия.

Задвинула дверь шкафом и пошла на кухню, чтобы очистить пол от кровавых пятен.

Но теперь, когда здесь нет ни Ингель, ни меня, как Алиде проживет с Мартином, если правда то, в чем я сомневаюсь. Все может сложиться плохо, и мне этого не хочется. Понимает ли она, что если брат Мартина говорил правду, его судьба может быть такой же? Пробовал спросить у нее, рассказывал ли ей Мартин о брате, но она сочла меня дураком, если я спрашиваю такое. Она верит всему, что говорит Мартин. Он будто бы так любит ее, что никогда не лжет. Я спросил совета у Ингель, когда она приходила сюда, но она лишь потупила голову, не смогла ничего сказать или не хотела. Я поведал ей, что есть и другие причины, почему Алиде не хочет впускать меня в их комнату, не только та, что оттуда длиннее путь на чердак на случай, если придут гости. Однажды я все же заглянул в нее, когда залаяла собака и она велела мне подняться на чердак, а сама вышла во двор, так как приехал на лошади утильщик. Но я успел оглядеть комнату, там на умывальном столике стояло блюдо для торта. Оно было в точности как у Теодора Круса, я хорошо его запомнил, он так им гордился. Подошел поближе, чтобы увериться в этом, а на блюде лежали золотые серьги с камнями. И зеркало там появилось размером с окно.

Голова у меня трещит, порой кажется, что она раскалывается надвое. Ингель принесла порошок от головной боли. Соленого мяса осталось еще полкадки и в бидоне немного воды. Ингель принесет еще, так как Алиде этого не делает.

Зара только что взялась за кофеварку, как услышала, что во двор въезжает машина. Она бросилась к окну и раздвинула занавески. Дверцы черной машины распахнулись. Показалась лысина Паши. С другой стороны стала появляться голова Лаврентия, он выходил медленно, как будто нехотя. Алиде стояла посреди двора, облокотившись на палку, она поправила узелок платка под подбородком, слегка отвела назад плечи. Времени для раздумья не было. Зара побежала в заднюю комнатушку и стала поднимать железные задвижки на окнах, но они туго поддавались. Тогда она дернула за ручку и вся рама растворилась. Паук спрятался за обои. Зара шире открыла наружу створки, паучьи сети разорвались, засохшие мухи посыпались из окна. В кухню ворвалась наступающая ночь с поющими цикадами. Бабушкина фотография! Она оставила ее. Ринулась обратно в кухню, но фото на столе не было. Куда же Алиде могла его засунуть? Она не догадывалась, вернулась обратно в заднюю комнатку и выпрыгнула из окна в грядку пионов. К счастью, сломалось несколько стеблей, не более. Может, Лаврентий не заметит следов. Она вернула выскользнувшую кружевную занавеску на место, закрыла окно и побежала в сад, мимо яблони белый налив, мимо луковой яблони, пчелиных сот, мимо сливового и тернового деревьев. Ноги напряглись в беге. Босая нога попала в норку крота. Не выбрать ли ей ту же самую дорогу, по которой она пришла, мимо серебристых верб, или лучше напрямик через поле. Она забежала в дальний угол сада, откуда был виден двор. «BMW» Паши красовался прямо перед входной дверью. Никого не было ни видно, ни слышно. Куда они подевались? Лаврентий наверняка скоро придет, чтобы осмотреть сад. Зара ухватилась за железную решетку изгороди и ей удалось перемахнуть через нее. Металл звякнул. Она замерла на месте, но все было тихо. Следы колес Пашиной машины обозначились на заросшей травой дороге за забором. Она стала красться к дому, в любой момент готовая броситься бежать. Подойдя достаточно близко, она увидела в просвете между решеткой забора и ветками березы, как в желтом свете кухни Алиде нарезала хлеб. Потом вынула из таза сохнувшие там тарелки и понесла их на стол, повернулась к серванту, вытащила оттуда что-то, вернулась к столу со старинным молочником в руках. Паша сидел, болтая и засовывая что-то в рот, судя по цвету банки, компот из яблок. Лаврентий смотрел на потолок и, забавляясь, направлял дым сигареты губами то вверх, то вниз. Зара не смогла разобрать выражение лица Алиде, оно было обычным, как будто в гости к ней пришли ее внуки, и она в роли бабушки угощала их. Она смеялась. И Паша участвовал в этой сцене. Потом он что-то попросил, и Алиде пошла, чтобы принести из кладовки берестяную корзину. Там лежали рабочие инструменты. И потом, во что трудно было поверить, Паша собрался чинить холодильник. Зара стояла приподнявшись и держась за ствол березы, чтобы лучше видеть, мысль лихорадочно работала. Собирается ли Алиде выдать ее? Это ли означает странный спектакль? Собирается ли продать Зару? Дал ли Паша ей денег? О чем они говорят? Или Алиде тянет время? Есть ли у нее самой время для раздумья? Ей нужно было бежать, но она тем не менее не могла. Цикады трещали, ночь стремительно наступала, на лугу суетились маленькие зверушки и в дальних домах зажигались огни. Со стороны сарая послышался шорох, он вошел в нее, въелся в ее кожу, которая зашуршала, в голове устало взвизгивала сломанная калитка. Как поведет себя Алиде?

После долгого сиденья за столом и починки холодильника Паша встал, за ним поднялся Лаврентий. Похоже было, что они прощаются с Алиде. Во дворе зажегся свет, открылась входная дверь. Все трое вышли наружу, Алиде остановилась в дверях. Мужчины закурили, Паша посмотрел в сторону леса, в то время как Лаврентий пошел по направлению дворовой скамьи. Зара отпрянула.

— У вас великолепный лес.

— Не правда ли? Эстонский лес. Мой лес.

Выстрел.

Труп Паши упал на порог дома.

Второй выстрел.

Лаврентий лежал на земле.

Обоим Алиде прострелила голову.

Зара закрыла глаза и снова открыла. Алиде рылась в карманах мужчин, взяла оружие, кошельки и какой-то сверток.

Зара знала, что в нем свернутые пачки долларов.

Сапоги Лаврентия все еще блестели. Сапоги солдата.

Почувствовав звук треснувшего стекла и ломающегося дерева, Зара вспомнила о предмете, который захватила в комнатке. В волнении она сильно сжала его в руках и теперь вытащила из кармана осколки и окрашенные в темный цвет обломки дерева. Это не было зеркало, как она подумала там, в комнатке. Это была рамка. При свете луны трудно было различить, но среди обломков оказалась фотография молодого человека в армейской форме. На обратной стороне еле-еле можно было разобрать надпись: Ханс Пек, 6.08.1929.

Зара положила рамку внутрь найденной в комнатке тетради. Она тщательно вытрясла оттуда осколки — в уголке тетради стояло то же имя, Ханс Пек.

Я все думал о том, почему этот Мартин все еще ошивается в деревне, коль он на короткой ноге с партийцами. Разве не должен он быть уже большим тузом в столице. Во всяком случае, из слов Лиде я понял, что все подобные ему занимают высокие места. Почему ее саму это не удивляет? Может, она не хочет рассказывать мне, что они собираются в город? Попробую еще порасспросить у брата Мартина, так как Лиде становится такой странной, когда я спрашиваю об этом. Она выглядит так, будто я обвиняю ее в чем-то плохом, уходит в себя. С ней трудно говорить об этом.

Соленая салака вызывает жажду. Если бы сейчас было пиво, сваренное Ингель!

Здесь не различить день и ночь. Скучаю по восходу солнца над полями. Слушаю чириканье птиц на крыше и тоскую по моим родным. Остался ли кто в живых из моих товарищей?