Пек? Фамилия девушки Пек?

— У меня нет сестры, — повторила Алиде. Пальцы ее выпрямились, рука снова поднялась к груди. Значит, Ингель жива.

Паша пнул ногой стул:

— Где девушка?

— Да не видела я никакой девушки!

Ветер зашелестел мятой, развешенной над плитой для просушки. Затем его порыв взметнул цветки календулы, разложенные на газете. Затрепетала занавеска. Мужчина вытер лысину, его голос выровнялся:

— Вы наверняка понимаете всю серьезность совершенного Зарой Пек преступления. Позвоните нам, как только она появится. Ради вашего же спокойствия. Всего вам хорошего.

У двери мужчина остановился.

— Зара Пек жила у бабушки до тех пор, пока не отправилась на заработки на Запад. Она забыла на месте преступления свой паспорт, кошелек и деньги. Ей нужен человек, который поможет в сложившейся ситуации. Вы — ее единственная надежда.

От бессилия Зара упала на пол клетушки. Стены задыхались, пол задыхался, доски выделяли сырость, обои потрескивали.

Казалось, по щекам у нее разгуливают мухи. Как они летают в темноте?

Алиде знала.

От Ингель ничего не было слышно и, чтобы успокоить Ханса, Алиде начала писать письма от имени сестры. Она не могла выдержать его каждодневные вопросы: что слышно от Ингель, есть ли письма от нее, его бесконечные догадки, что она делает тогда-то и тогда-то. Алиде знала манеру письма сестры и свойственные ей фразы, а почерк подделать оказалось и вовсе легко. Она сообщила Хансу, что его жена нашла доверенного человека и что им разрешили принимать посылки. Ханс обрадовался, и Алиде сказала ему, что ей удалось положить в толстый пакет много всего, и Ингель теперь не будет бедствовать. Тогда Ханс сказал, что и он мог бы отправить ей свое приветствие.

Такие вещички, по которым Ингель поймет, что это от Ханса.

— Принеси ветку вербы, что растет у церкви. Положим в пакет. Под ней мы встретились первый раз.

— Помнит ли Ингель об этом?

— Конечно, помнит.

Алиде пошла за веткой ближайшей вербы.

— Ну, как, годится?

— Это от церковной?

— Конечно.

Ханс приложил к лицу листок вербы:

— Изумительный запах.

— Верба ничем не пахнет.

— И еще веточку ели.

Он не объяснил, почему важна веточка ели, и Алиде не захотелось этого знать.

— Кто-нибудь еще слышал об Ингель? — спросил Ханс.

— Нет, кажется.

— А ты спрашивала?

— Ты что, сумасшедший? Я же не могу бегать по деревне и расспрашивать про нее!

— У кого-нибудь из проверенных. Может, она им писала.

— Не знаю и не стану спрашивать.

— Никто не отважится тебе сказать, если ты не спросишь. Потому что ты жена этой красной свиньи.

— Ханс, попробуй понять. Я никогда не произношу вслух имени Ингель вне нашего дома.

Ханс скрылся в своей комнатке. И перестал бриться.

Алиде начала писать веселые новости. Насколько веселые она отважилась сочинять? Вначале она написала, что Линда пошла в школу и все сложилось удачно. В классе оказалось много других эстонцев. Ханс улыбнулся. Потом она написала, что Ингель нашла работу поварихи и поэтому у них всегда есть еда. Ханс облегченно вздохнул. Алиде продолжила, что работая на кухне, можно помогать также и другим. У вновь прибывающих губа отвисала, когда они слышали о работе Ингель, и на глаза наворачивались слезы, как только они понимали, что она целые дни имеет дело с хлебом.

Ханс нахмурил брови. Неудачная придумка Алиде подчеркнула нехватку еды у ссыльных. Поэтому в следующем письме она написала, что получение хлеба ни для кого не ограничено. Хлебные пайки отменили. Хансу снова полегчало. Причем, все это из-за Ингель. Она попыталась не думать об этом и закурила папиросу, чтобы заглушить запах постороннего мужчины на кухне до прихода Мартина.

Звук машины затих. В дверь клетушки начали барабанить. Шкаф, стоящий перед входом, задрожал, посуда на нем зазвенела, ручка чашки Ингель стукнулась о сахарницу Алиде, она заколебалась, и сахар переместился на край, а затем стал падать на пол. Алиде встала перед шкафом, удары в дверь были сильными, ведь колотили молодые руки, но тщетно. Алиде включила радио «ВЭФ». Удары усилились. Алиде сделала радио еще громче.

— Паша не полицейский. И не мой муж. Не верьте ни единому его слову. Выпустите меня отсюда.

Рука Алиде потянулась к горлу. Ей показалось, что оно стало отделяться от тела. Она не могла понять, что с ней происходит, но только все силы покинули ее как тогда летом во дворе колхозной конторы, будто она вернулась на годы назад, хотя под ногами был цементный пол кухни. От него в подошвы ног и в кости проникала сырость, такая же сырость, наверно, ощущалась в лагерях Архангельска. Сорокаградусный мороз, тяжелый туман на воде, ледяная сырость проникает в нутро, ресницы и губы в инее. В затони, где сортируют бревна, вода по пояс, бревна — как человеческие трупы, вечный туман, вечный холод, бесконечность. Кто-то шепотом рассказывал об этом на площади. Это не было предназначено для ее ушей, но с годами уши ее стали чуткими и многое улавливали, как у животных, и ей хотелось слышать еще и еще. Глаза говоривших, окруженные морщинами, казались такими темными, что невозможно было отличить зрачок от радужной оболочки. Глаза эти были устремлены на нее, будто говорившие сознавали, что она слышит. Был 1955 год, реабилитация в полном разгаре. Она поспешила от них прочь с бьющимся сердцем.

В дверь клетушки стучали ногами и руками. Туман над бетонным полом стал рассеиваться. Пришла ли эта девушка отомстить? Послала ли ее Ингель? Алиде повернулась, чтобы снять падающую со шкафа сахарницу.

Убирая холодильное помещение, Алиде обратила внимание на то, что все трясется, посуда звенит, банка с медом стучит о дерево, стоящая на краю шкафа чашка упала и разбилась. Это была чашка Мартина, ее осколки разлетелись по полу, послышался хруст, когда Алиде наступила галошами на ее ручку. Вопль Ханса не прекращался. Она не могла понять, в чем дело. Если Ханс сошел с ума, сумеет ли она пойти на чердак и открыть дверь? Он может наброситься на нее или выбежать на улицу и, когда его обнаружат, рассказать обо всем. А может, кто-то другой забрался в сарай и влез на чердак? Алиде плюнула черной от угля слюной и некоторое время полоскала водой рот, затем облизала губы и пошла в сарай. Крыша тряслась, лестница шаталась, качавшийся на потолке фонарь едва не падал. Алиде поднялась по приставной лестнице на чердак. Снопы сена раскачивались.

— Ханс?

На мгновение вопль прекратился.

— Выпусти меня.

— Что-нибудь случилось?

— Выпусти меня. Я знаю, что Мартина нет дома.

— Не могу открыть, пока не скажешь, в чем дело.

Молчание.

— Лиде, милая!

Алиде открыла дверь. Ханс вышел наружу. Пот с него валил, одежда была мокрой, оголенная нога — в крови.

— У Ингель не все в порядке.

— Что? С чего ты это взял?

— Я видел сон.

— Сон?

— У Ингель в руках была миска, в нее собирались налить суп, но не успели, как набросилась туча москитов. Я почувствовал во рту их вкус, вкус теплой сладкой крови. Но Ингель была уже где-то в комнате, наполненной паром, она начала снимать платье, и оно было полно вшей, их было так много, что ткани не видно.

— Ханс, это был кошмар.

— Нет. Это было видение. Ингель пыталась говорить со мной. Рот ее был приоткрыт, она смотрела мне в глаза и пыталась что-то сказать, а я старался понять. И тут проснулся. Прежде чем услышал ее. Вкус москитов все еще был у меня во рту, и я чувствовал на своей коже вшей.

— Ханс, Ингель писала, что у них все в порядке, помнишь?

— Попробовал снова заснуть, чтобы узнать, что она собиралась мне сказать, но от вшей кожа чесалась.