По традиции перед министром финансов, представляющим бюджет, ставят стакан с напитком по его выбору; так вот, Хау периодически потягивал джин с тоником, а в палате общин тем временем началось столпотворение. «Измена!» — кричали некоторые парламентарии. Каллаган назвал бюджет «нечестным, несправедливым, инфляционным и безрассудно авантюристическим». А Дэнис Хили, бывший министр финансов, чья политика привела к необходимости принятия Международным валютным фондом срочных мер по спасению Англии, заклеймил программу как «бюджет волчицы в овечьей шкуре… Классический рецепт, чтобы вызвать гиперинфляцию, непомерный рост безработицы и анархию в промышленности». Профсоюзные деятели обозвали его «подлым, дьявольским бюджетом», направленным непосредственно против трудящихся. «Этот бюджет позаботится о том, чтобы богатые богатели, а бедные беднели», — заявил взбешенный Терри Даффи, лидер профсоюза машиностроителей. Всякая надежда профсоюзов на то, что они смогут поживиться, требуя повышения заработной платы, улетучилась. Они рвали и метали.
Тэтчер и члены ее кабинета знали, что бюджет будет непопулярным. «Это пакет крутых мер, — признал Биффен. — Но необходимость в крутых мерах вызвана тем положением дел, которое мы унаследовали» {3}. Премьер-министра и саму тревожило возможное усиление инфляции в результате резкого увеличения налога на добавленную стоимость, но в общем и целом пакет соответствовал ее обещаниям, и это ее радовало. Она не хотела оставлять какой бы то ни было неясности в отношении своих намерений; ее бюджет был призван сыграть роль холодного душа. Озноб был неизбежен, но наконец-то дело пойдет к спасению Англии. Как заметил Джеффри Хау позже, «мы подавали сигнал, что кавалерия вышла на позиции» {4}.
Большинство, которое консерваторы имели в палате общин, гарантировало принятие бюджета, если только не взбунтуются заднескамеечники, что практически исключалось, каким бы провоцирующим ни был принимаемый закон. Однако в стране ее программа сталкивалась с сильнейшим сопротивлением, и Тэтчер была полна решимости протащить ее без проволочек. Ей это удалось, но дорогой ценой. Правительственный рейтинг упал до 41 процента, при том что всего лишь 33 процента опрошенных поддержали ее экономическую политику. За все послевоенное время ни одно правительство не испытывало такого резкого и такого быстрого падения популярности.
Тэтчер это не смущало, хотя она знала, что ее политика начнет приносить плоды еще не скоро. Не все тори были столь уверены в успехе. Кое-кто из министров, входящих в кабинет, в том числе и некоторые члены старой гвардии, питавшие в глубине души большие сомнения в отношении нового курса, поприкусили языки. «Правительство не уклонится от выполнения своего долга, даже если ему придется трудно, а трудности могут еще возрасти», — заявил Каррингтон.
Тогда как во внутренней политике она взяла радикальный курс, во внешнеполитических делах девизом стало слово «преемственность». В течение своей первой недели в должности премьер-министра Тэтчер, бившаяся над составлением бюджета, выкроила время, чтобы принять двух посетивших Англию глав государств. Ирландский премьер-министр (или, по-ирландски, тишох) Джек Линч заглянул проездом и имел с ней получасовую беседу о Северной Ирландии. Она также встретилась с Гельмутом Шмидтом, который после того, как произошла смена правительства, предложил перенести на более поздний срок свою давно запланированную поездку в Англию. Ни в коем случае, ответила Тэтчер и настояла на том, чтобы он не ломал своего первоначального графика. В ее намерения не входило упускать шанс угостить и задобрить раздражительного порой западногерманского канцлера. Она с большим уважением относилась к процветающей экономике Германии и часто приводила ее в качестве примера того, чего она хочет достичь в Англии. Кроме того, ей внушал восхищение могучий интеллект Шмидта.
Восхищение восхищением, но интеллектуально подавить себя она не дала. Она предупредила, что Англия будет «крепким орешком» в Европейском сообществе, а также попросила его поддержать ее жесткую антисоветскую линию в вопросе разрядки. «Разрядка хороша, пока это улица с двусторонним движением и пока она действительно происходит, — заявила она. — К разрядке всегда следует подходить с позиции силы в обороне». К удивлению многих — ведь немецкие социал-демократы предпочитали держаться более мягкой линии по отношению к Москве, — Шмидт согласился. Он был в хороших отношениях с Каллаганом, которого называл «мой добрый друг Джим», но решительная, прекрасно подготовленная Тэтчер, похоже, понравилась ему. Он сказал, что она сама «крепкий орешек», но предположил, что они отлично поладят.
Встреча со Шмидтом явилась хорошей разминкой перед двумя международными совещаниями на высшем уровне, значившимися в ее политической повестке дня. Особенно побаивалась Тэтчер первого из них, совещания с главами правительств стран Европейского сообщества в Страсбурге. Она хотела произвести хорошее впечатление, но не собиралась сидеть смирно, как пай-девочка. Ее переполняла решимость приступить к разрешению вечного спора о величине взноса Великобритании в бюджет Общего рынка. По размеру дохода на душу населения Англия занимала в Сообществе, состоящем из десяти членов, шестое место, но из-за своего позднего вступления и из-за наличия на Европейском континенте серьезных антианглийских настроений Англия выплачивала максимальной взнос, почти на 30 процентов выше ее справедливой доли. Тэтчер считала это недопустимым. «В будущем мы просто не станем переплачивать!» — настаивала она.
В Страсбурге ее команда международников затаила дыхание: никто не знал, то ли она ринется в бой, то ли решит сначала прозондировать коллег — членов Сообщества. Она не стала рисковать. Вместо этого она попросила уменьшить процент взноса, но, обосновывая свою просьбу, продемонстрировала впечатляющую осведомленность в европейских делах. Как всегда, Мэгги тщательно подготовилась. Она не получила того, о чем просила, вся ее просьба была отклонена, но ей удалось превратить совещание в свой личный триумф. Домой она вернулась с хорошими отзывами в печати.
Неделю спустя Тэтчер отправилась в Токио на свое первое экономическое совещание в верхах семи западных держав: главные европейские страны плюс Соединенные Штаты, Канада и Япония. Встреча в Токио внушала ей меньше опасений, чем совещание в Страсбурге. В Токио речь должна была идти о способах выхода из нефтяного энергетического кризиса. Поскольку с разработкой месторождения нефти в Северном море Англия связывала свою независимость от импорта энергоносителей к 1981 году, Тэтчер уже глубоко изучила этот вопрос. По пути ей предстояло еще одно испытание, которое еще больше подымет ее боевой дух, — посадка для дозаправки в Москве.
Советский премьер Алексей Косыгин встретил Тэтчер на поле Внуковского аэропорта, а затем гостеприимно дал в ее честь обед с икрой и шампанским в правительственном зале аэропорта. Он с интересом расспрашивал ее, что она думает о встрече в Токио, они поговорили о советской энергетике, атомной и гидроэлектрической, обсудили состояние мировой экономики. Тэтчер была новичком, но сражалась с искусным и опытным Косыгиным на равных, во всеоружии знания статистики, обмениваясь данными, не говоря ничего лишнего, но и не умалчивая о том, что вызывало у нее недовольство. Она пожаловалась премьеру на советскую агрессивность, наращивание военной мощи и на нарушения в СССР прав человека.
Косыгин был удивлен. «Он просто собственным глазам не верил, — рассказывал министр иностранных дел Каррингтон. — Только уставился на нее и все шире раскрывал глаза от изумления» {5}. Тем не менее по окончании двухчасовых переговоров Косыгин сказал, что он восхищен, и стал настойчиво приглашать Тэтчер посетить СССР с официальным визитом. Она была «железной леди» и недругом, но в свете проявляемой Пекином заинтересованности в приобретении английских истребителей «Харриер» Москва сочла необходимым поддержать и развить свои отношения с новоиспеченным премьер-министром Англии.
