Как прекрасно выглядит ее мать, подумала Кэрол. Счастлива. Нервного напряжения как не бывало. Глаза сияют. Кожа светится. На лице ни морщинки. Она поставила на кон свое будущее и выиграла. Сорокадевятилетняя Маргарет Тэтчер, полжизни занимавшаяся политикой и имевшая шестнадцатилетний опыт парламентской деятельности, не сомневалась в себе. Она знала, что заняла место, которое по праву принадлежит ей.
Наутро она нанесла визит Хиту, навестив перед этим больную соседку. Само собой разумелось, что он останется в парламенте. В Англии политики, потерявшие или добровольно оставившие высокий пост, как правило, продолжают заниматься парламентской деятельностью. Она обещала ему, как и всем прочим кандидатам в лидеры, должность в теневом кабинете в случае ее победы, но какую именно — не уточнила. Ему наверняка не предназначалась должность теневого министра финансов. Ведь несогласие Тэтчер с его экономической политикой явилось едва ли не главной причиной, побудившей ее бросить ему вызов. Предсказывали, что она предложит ему высший внешнеполитический пост, благо тут имелся конкретный прецедент: бывший премьер-министр сэр Алек Дуглас-Хьюм вернулся в правительство и стал министром иностранных дел в кабинете того же Хита. Кроме того, Хит имел все данные для такой работы. Он вел переговоры о вступлении Англии в Общий рынок и имел дело с руководителями других стран на протяжении четырех лет своего пребывания у власти. Тэтчер безусловно пригодился бы толковый помощник в области внешней политики. У нее не было никакого опыта в международных делах. Когда ее спросили во время ее первой пресс-конференции, что она думает о внешнеполитических делах и оборонительной политике, Тэтчер ответила: «Я за это, целиком и полностью».
Хит еще не успел отказаться от служебной машины с шофером, поэтому к дому бывшего лидера в Челси ее подвезла приятельница на старенькой малолитражке «Остин-мини». Она не жаждала иметь Хита в своем кабинете, но никогда не нарушала своих обещаний. Теперь, разговаривая с ним у него дома, Тэтчер не могла не вспоминать их последний колкий разговор, когда она пришла сообщить ему о своем намерении оспаривать его лидерство. Поскольку оба они терпеть не могут легких светских бесед и владеют этим искусством хуже, чем любые другие политики мирового класса, Тэтчер, не снизойдя до обмена фальшивыми любезностями, перешла прямо к делу.
— Я публично объявила, что попрошу вас войти в теневой кабинет. Вы войдете? — Хит все еще не мог прийти в себя от потрясения вынужденной отставки. Он никак не мог поверить, что его могла сместить женщина, и был взбешен ее вопиющей нелояльностью. Не дожидаясь, когда она предложит что-нибудь конкретное, он ответил отказом.
Тэтчер предвидела его реакцию и поэтому продолжала:
— Тогда что вы намерены теперь делать?
— Оставаться в палате и вернуться на задние скамьи.
— А как насчет референдума о членстве в Общем рынке, — поинтересовалась она. Референдум был его детищем. Дело в том, что Англия, после того как ее наконец-то приняли в ЕЭС, не вполне ловко пыталась решить, желает ли она там оставаться. Он, разумеется, будет ратовать за него, ответил Хит.
— Не лучше ли заниматься этим с передней скамьи? — спросила Тэтчер.
— Нет, я предпочитаю не связывать себе руки организационно, — ответил он. — Я предпочитаю действовать впереди как участник кампании.
Она не поверила ему. Ей хотелось бы иметь его внутри своего лагеря, где он смог бы причинить меньше вреда. Сторонником аналогичной стратегии выказал себя однажды Линдон Джонсон, когда его спросили, почему он не увольняет директора ФБР Дж. Эдгара Гувера. «По мне, пускай лучше он остается внутри палатки и мочится наружу, чем выйдет вон и станет мочиться внутрь», — простецки изрек президент. Тэтчер придерживалась того же мнения. Ведь Хит отказался войти в теневой кабинет отчасти из желания сохранить свободу выбора и возможность претендовать на пост лидера, если она оступится. Теперь все было сказано, а дальнейший разговор становился излишним. Они условились не делать никакого заявления и буквально через несколько мучительно неловких мгновений Тэтчер откланялась.
На первых порах она пыталась быть любезной с ним. Через пару месяцев они должны были вместе выступать на собрании в ходе кампании за Европейское экономическое сообщество. Тэтчер, подчеркнуто скромная в своей новой «форменной одежде» — черном платье с двойной ниткой жемчуга, которая станет ее отличительным знаком, — нервничала перед выступлением. «Ученице нужно быть безрассудно смелой, чтобы держать речь перед своим учителем, — учтиво сказала она. — Ведь вы знаете об Общем рынке больше, чем кто бы то ни было». Хит ничего не ответил ни тогда, ни позже, когда она с похвалой отозвалась в парламенте о его преданности идее ЕЭС. И во второй раз он промолчал, глядя в пространство перед собой. У Тэтчер его реакция вызвала сочувствие. Но многих тори его поведение возмутило. Когда в дальнейшем Хит, встав на путь вендетты, превратился в язвительного ее критика, уже его, а не Тэтчер упрекали в нелояльности.
Хотя с годами вражда становилась все более ожесточенной, она носила в основном односторонний характер. Тэтчер обычно просто не обращала на Хита внимания, тогда как он демонстративно с ней не разговаривал, годами не упоминал ее имени («эта женщина» — только так он ее называл) и старательно избегал встречаться с ней. Сидя в палате общин в каких-нибудь пятнадцати футах от нее, он даже не смотрел в ее сторону. Поначалу его антипатия причиняла ей беспокойство, но в конце концов она преодолела это чувство. Постепенно утверждаясь, Тэтчер стала говорить о Хите как о «человеке вчерашнего дня». И таких, по ее мнению, было вокруг немало. Во время первого своего политического радиообращения от имени партии она не без язвительности подчеркнула это: «Мужчины вчерашнего дня, вас приветствует женщина дня завтрашнего» {2}.
Ей предстояло подобрать себе теневой кабинет — заполнить двадцать две должности — и заняться партией, которая нуждалась в реорганизации. Через несколько дней после своего избрания она отправилась в Северную Англию и Шотландию, сосредоточив внимание на городских центрах и промышленных районах, где тори были непопулярны. Толпы людей, движимые скорее любопытством, чем энтузиазмом, собирались посмотреть на новоявленную диковину — лидера оппозиции — женщину. Тэтчер понимала, что ей предстоит обратить в свою веру нацию. Перед ней встала задача убедить избирателей в том, что старые буржуазные ценности ее отца лучше отвечают интересам Британии, чем «государство всеобщего благоденствия» лейбористской партии с его «дефицитным финансированием» и контролем над доходами. Они не просто лучше — «им нет другой альтернативы», постоянно твердила она наставительным тоном школьной учительницы. Страна должна усвоить, что, по любимому выражению ее отца, нельзя тратить больше, чем имеешь в кассе. Люди должны хорошо работать, а не рассчитывать на пособие по безработице. «Мы поддерживаем тружеников, а не трутней, — повторяла она своим слушателям. — Нам нужны люди, которые намерены экономить деньги, которые намерены сами заботиться о себе».
Она без промедления принялась упрочивать свою репутацию, действуя как публично, так и в частном порядке. Государственный секретарь США Генри Киссинджер встретился с ней в отеле «Клариджес» и отозвался о ней с похвалой: «молодец женщина». А в парламенте она в первый раз сразилась с Гарольдом Вильсоном, который только что вернулся в Англию после встречи в Кремле с Генеральным секретарем Леонидом Брежневым. Вильсон сиял, довольный собой, и ей хотелось развенчать его, а заодно еще раз предъявить свои антисоветские верительные грамоты. Переговоры с Советами хороши, покуда они «не усыпляют бдительность нашей палаты и нашей страны, создавая обманчивое чувство безопасности», заявила она. Прицелившись прямо в трещину, имевшуюся в ее новехоньких доспехах, Вильсон пустил ответную стрелу, напитанную ядом снисходительности: «Некоторые из нас имеют большой опыт в этих делах».
