Приобретая имение, Михаил Николаевич выразил брату пожелание, что поскольку оба они дорожат Щелыковом не только как приятным летним местопребыванием, но и как памятью о покойном отце, то хотелось бы, чтобы в случае смерти одного из них имение перешло всецело другому, без раздела наследникам.
Александру Николаевичу в его хозяйственных заботах было с кого пример брать — с родного отца, который за два-три года запущенную усадьбу благоустроил и поднял, сделал ее экономически выгодной. О нем и теперь вспоминали в деревне и окрестностях: как ревностно взялся за дело, как по журналам, которые ему присылали почтой, готовил землю, удобрял, менял посевы на одной и той же площади. Засевал бросовые земли, завел животноводческое хозяйство. Но ведь то отец… а впрочем, кто знает, если по службе он не пошел в отца, то, может быть, у него окажется больше сметки в земледельческих делах. И Александр Николаевич приступил к делу.
На телеге он разъезжал по полям; в простои рубахе-косоворотке или же в чесучовом пиджаке, высокий, полный, с загорелым лицом, с опущенными усами и подстриженной рыжеватой бородой, появлялся па просеках, в ближних деревнях, в крестьянских избах. Хлопот по горло, хлеба уродилось довольно, самому надо присмотреть за уборкой и молотьбой. «Хлеба изобильны», — с удовольствием сообщал он в письме приятелю. И на погоду он посматривал уже глазами земледельца: был бы нынче тут совершенный рай, если бы не засуха: травы совсем нет, вся сгорела, и прекрасная погода не в радость. Словом, развернулся земледелец не на шутку, даже обратился к московскому другу с просьбой узнать, что стоят ручная веялка и сортировка…
Но вскоре Александр Николаевич понял, что хозяйствование, да еще чтобы выгодное, чтобы доход был, но его удел, и передал бразды правления Марии Васильевне. Нечего было ждать расцвета хозяйства и при ее правлении. Повторялось в малом размере то же самое, что происходило в это время на Руси почти повсеместно и о чем писал в своих пьесах хозяин Щелыкова: непрактичность владельцев дворянских усадеб, не могущих соперничать в предпринимательстве с «новыми», «коммерческими людьми», прибиравшими постепенно к рукам эти милые усадьбы. Так что для успеха дела мало было одних командирских замашек Марии Васильевны. Но, впрочем, имелось всегда достаточно разных запасов в погребе и на огороде, где сажалась и сеялась всякая овощь и зелень, — и чтобы самим жить, и гостей встретить хлебосольно, и в Москву по осени поздней отправить целый обоз всякого добра, варенья и соленья — одним словом, полная чаша простого и необходимого для большой семьи, пусть не доходное, но исправное подсобное хозяйство.
А какой тут рай для семьи, для детей! Здоровая пища, воздух, простор. Ох, эти детки, радость его и мученье! Душа тешится, глядя на них, веселых, шаловливых. Мария Васильевна возьмет гармонь, начнет играть, Миша пляшет вприсядку. Ноги-кривули — настоящий комик. Как Гельцер пляшет, когда тот исполняет роль Иванушки-дурачка в балете «Конек-горбунок». В последнее время ноги у Миши стали выпрямляться, все будет нормально, а то горе, когда с детьми неладно. Как-то доктор сказал, что у Сережи болезнь опасная, и Александр Николаевич так испугался, что у него вдруг пропал голос я целый вечер говорил шепотом. Когда он слышит о нездоровье детей — в нем всякая жилка тогда дрожит, руки и ноги трясутся (так он и написал Бурдину после болезни Сережи.). И Маша тогда вся изводится от горя.
Марии Васильевне и забот и хлопот в доме было вдоволь. Став законной женой Александра Николаевича, она как бы подчеркивала свои новые права, распоряжалась повсюду энергично, хотя и не всегда толково. Былая артистическая молодость, так внезапно прерванная (хотя и не обещавшая лавров), нет-нет да и прорывалась в ней какой-нибудь цыганской песней, доносившейся сверху, из детских комнат. Иногда же раздавался голос раздражительный и резкий — это в девичьей Мария Васильевна отдавала распоряжения, отчитывала кого-то из работников (здесь же Александр Николаевич принимал крестьян). Жутко боялась Мария Васильевна грозы, когда начинали сверкать молнии и прокатывался гром, она хватала подушки и в гардеробной пряталась в них с головой, чтобы ничего не видеть и не слышать.
Мария Васильевна тогда еще, вскоре после смерти Агафьи Ивановны, устроила ремонт николо-воробинского дома, все перекрасила, переставила, переделала, чтобы не было и памяти о бывшей хозяйке дома, о прежней «мещанской» простоте и непритязательности обстановки. А в Щелыкове и вовсе все поставила на свою ногу и по своему вкусу. Как-никак она актриса, хотя и ушедшая со сцены, круг ее знакомых из артистического мира, муж — знаменитый драматический писатель, уважаемый и любимый артистами, надо держать марку. И делами мужа интересовалась преимущественно со стороны того, как они отразятся на материальном благополучии семьи. Александр Николаевич не прекословил молодой жепе, понимал ее, ведь и он делает и сделает все, что может, для детей, не жалеет себя в хлопотах о семействе. А то, что она не все понимает в его драматической деятельности и на пьесы его смотрит в основном как на средство заработка, — это тоже можно понять. Он для нее прежде всего муж. у него своя работа, у нее своя, семья — общая их забота. Так и надо жить, без мудрствования лукавого, не хватало еще, чтобы жена, помимо того, что она актриса, стала еще литературным прокурором его пьес, избави боже… Мир бы да лад — вот чего нужно ему в семье, а главное — чтобы дети были здоровы.
«Как ни хорошо в Щелыкове, а все-таки без гостей скучно, — писал Островский одному из своих приятелей и зазывал к себе: — Местность у нас превосходная, и все вообще хорошо, недостает только приятного общества друзей»; «Приезжай! Я тебя попотчую таким салатом, какого ты не только не едал, но и не видывал».
И гости приезжали — известные, и менее известные, и совсем безвестные, но одинаково радушно встречаемые хозяином, отдохнувшим, посвежевшим, как бы немного совестившимся своего довольства перед ними, пленниками города. С таким видом и чувством глядел он на них, что было им вполне ясно: он от души поделился бы с ними своим благодушием и довольством, если бы можно было это сделать. Это благожелательство, искреннее радушие, доброта хозяина и были им главным вознаграждением за путевые хлопоты дороги, а уж все остальное в придачу. Но хороша и сама «придача»: и угощенье с дороги, с доброй рюмкой для настроения, и прогулка по окрестностям, и рыбалка для любителей, и вечернее застолье с воспоминаниями, шутками, разговорами обо всем, что на душе лежит. На балконе по вечерам открывалась дверь, пили чай на веранде. В предзакатных лучах солнца ало отсвечивала гладь Куекши, видна была утопающая в лесах деревенька Василево; через старые подстриженные липы виднелась колокольня церкви Николо-Бережки, налево колокольня церкви села Твердово. Умиротворение, царившее в отдыхающей природе, невольно передавалось хозяину и гостям. А гостями в Щелыкове были в первую очередь те, кому более всего, пожалуй, благоволил Островский, — артисты, среди них хорошо знакомые нам Ф. А. Бурдин, И. Ф. Горбунов, менее знакомые М. И. Писарев, Н. И. Музиль, М. П. Садовский, О. О. Садовская, провинциальный актер К. В. Загорский, который послужил для драматурга прототипом Аркаши Несчастливцева и который во времена безденежья прочно поселялся в Щелыкове, выкладывая перед хозяином в талантливой передаче неистощимый запас курьезов из закулисной жизни провинции.
Из писателей бывал тут Сергей Васильевич Максимов, для него по-прежнему каждая увиденная подробность в жизни любимого художника, каждое сказанное им слово составляли ценность, бесконечно родную, все это он впоследствии с таким умилением и любовью передаст в своих, исполненных чудного словесного «плетения» воспоминаниях об Островском.
Сергей Васильевич в последние годы много ездил и бродил по Руси. Был он и на севере; изучал там быт местных жителей — поморов, их занятия, ремесла, оригинальную северную архитектуру, народную поэзию, обогащая свою языковую копилку новыми открытиями, крылатыми словами (одна из его книг так и названа: «Крылатые слова»). Он плавал по рекам и по студеному Северному морю, был в дремучих лесах и на отдаленнейших островах, жил в крестьянских избах и останавливался в монастырях, с кем он только не встречался и не разговаривал — от рыбаков, крестьянских женщин до монахов в Соловецком монастыре. Следствием этой поездки явились книга «Год на севере» и впоследствии — очерки о Севере, украсившие страницы иллюстрированной, огромного формата многотомной книги «Живописная Россия», вышедшей под редакцией знаменитого русского географа и путешественника П. П. Семенова-Тян-Шанского.
