И как чужда была такая нетерпимость Островскому!
Разговоры Островского с Сувориным могли затянуться допоздна. Немного сутуловатый, живой, очень подвижной и в свои пятьдесят лет, Алексей Сергеевич был, кажется, неистощим в беседах на литературные и общественные темы. Как и Александра Николаевича, его сильно занимала эпоха Смутного времени, весь ушедший в изучение Смуты, он, кажется, и в современности жил предчувствием ее, необычно было видеть, как при этом на его типично русском лице, окаймленном темною бородою, уже не играла, как всегда, добродушная улыбка, а застывала горькая складка раздумья, уносившего куда-то далеко его мысли…
Взаимные чувства удовлетворения испытали оба, когда была поставлена пьеса Островского «Без вины виноватые» и появился отзыв о ней Суворина в «Новом времени» (22, 24 января 1884 года). «Ни один из русских драматургов с самого основания русского театра до наших дней не сделал так много, как А. Н. Островский для русской сцены… — писал Суворин. — В Островском мы имеем истинного национального драматурга, сказавшего действительно новое слово в русской литературе и жизни». Александр Николаевич в ответ писал: «Много добрых слов сказали Вы обо мне… Искренно благодарю Вас за теплое, ласковое слово, что для меня ценнее всего в мире». Суворин отвечал: «За то, что сердце говорит — благодарить не надо. А я писал о Вас от чистого сердца, от благодарного сердца за те хорошие моменты, которые я испытывал в театре, в течение 18 лет, что я постоянно посещал. Ваша последняя пьеса растрогала всех так, что ничего подобного я никогда не видал… Возле меня сидел один художник, любящий корчить Мефистофеля. Он все время крепился, даже иронизировал надо мною, но последняя сцена так его захватила, что он приставил бинокль к глазам и продолжал в него смотреть на сцену даже после того, как занавес опустился. — Что вы, говорю, пойдемте. — А он все смотрит в бинокль, из-под которого слезы текли».
* * *
…Приезжая в Петербург, Александр Николаевич теперь останавливался уже не только у Бурдина, но и у брата своего Михаила Николаевича, жившего в северной столице постоянно и делавшего большие успехи по службе. Михаил Николаевич был на четыре года младше драматурга, учился он в той же первой московской гимназии, в одном классе с Бурдиным; отлично окончил Московский университет, курс по юридическому факультету, начал службу в Симбирске, а потом переехал в Петербург. Братья, как и в детстве, были друг для друга Сашей и Мишей. Как-то в Москве к Островскому зашел Сергей Арсеньевич Волков, незабвенный сапожник времен «Москвитянина», который по старости перестал работать, а ходил и собирал деньги на храм и с которым драматург оставался в дружеских отношениях, старик рассказал, как ои был в Питере у Михаила Николаевича.
— Фатера у него хорошая, а жены-то нет. Что, говорю, не женишься? Невесты, говорит, нет. В Питере-то нет? Да за тебя любая девка пойдет. Неладно, говорю, право, неладно. Вот, говорю, был я у Александра Николаевича, детки-то у пего больно хороши.
Действительно, Михаил Николаевич не был женат, но и у него были детки, правда, пе свои, а взятые им па воспитание две маленькие племянницы — Машенька и Любочка, дочери умершего в 1868 году брата Сергея. Занятому по службе Михаилу Николаевичу — в 1864 году он получил чин действительного статского советника, а в 1871 году стал товарищем государственного контролера, — кажется, и некогда было подумать о себе, о своей личной жизни, о семье. Но никогда служба не мешала ему заботиться о других, помогать родным, старшему брату. Но это же пе мешало иным лицам считать Михаила Николаевича «несколько сухим», «суховатым» — но одному уже тому, что он «чиновник», «бюрократ». Что из того, что этот «чиновник» всегда сердечно отзывался на нужды людей, посылал свои личные деньги для помощи бедным крестьянам Щелыкова (села, где братья купили у мачехи дом-усадьбу), готов был к услугам каждого обратившегося к нему с просьбой.
Александр Николаевич особо почитал своего брата, втайне даже считал не себя, а его старшим по всем статьям — по сдержанности и уступчивости характера, тактичности, заботливости о родных, по способности стать выше личной обиды и взять вину на себя в случавшихся братских недоразумениях, чего не давалось так просто Александру Николаевичу. После смерти отца Михаил, совсем еще молодой человек, двадцати шести лет, в письме к брату заверял, что он «приложит все силы, чтобы добросовестно выполнить семейный долг», и это не было словами. Хорошо' знавшие Михаила Николаевича говорили, что не встречали человека выше его «по добросовестному исполнению долга». И это относилось не только к службе, но и к тому, что он сам называл «семейным долгом». Оп всю жизнь опекал всех своих братьев и их детей, никого не оставлял без помощи. Но особенно много заботы проявлял о старшем брате, к которому глубоко был привязан и которым гордился как литератором, считая его «настоящим поэтом».
И. Е. Забелин.
Островский в роли Подхалюзина в любительском спектакле «Свои люди — сочтемся».
«Гроза» в постановке Малого Театра.
Кабаниха — О. О. Садовская, Тихон — М. П. Садовский.
Сухарева башня.
Михаил Николаевич Островский.
«Козьма Захарьич Минин-Сухорук». Постановка Малого театра.
Въезд в усадьбу Щелыково.
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Постановка Александриинского театра.
Мария Васильевна Островская (Васильева) — жена писателя.
А. Н. Островский. Фотография 60-х годов.
Дом Островских в Щелыкове.
Мельница и плотина на реке Куекше в окрестностях Щелыкова.
А. Н. Островский. Фотография 70-х годов.
Сцена из пьесы «Воевода» в постановке А. Н. Островского. Малый театр.
М. Г. Савина.
«Снегурочка». Опера Римского-Корсакова. Постановка Большого театра в Москве.
П. М. Садовский (внук) в роли Мизгиря.
В. Ф. Лебедев в роли Афони-юродивого.
