…Наутро норманны ринулись куда полегче - в город, но там никого не обнаружили и, озадаченные, окружили новую крепость.

Сначала в крепости были слышны вой, вопли, свисты да мощный топот конницы, кружившей за её стенами и искавшей слабое место.

Рюрик дал команду, и в наступающих посыпался град острых камней, ярко пылающих факелов, тьма быстрых стрел. Из узких щелей-бойниц торчали круторогие металлические крюки, выдвигавшиеся из стены под разными углами на пятнадцать локтей. Они грозили беспощадно искалечить приблизившихся к ним людей или коней. Кони ржали; люди стонали, кричали от ожогов и ран или падали замертво под стрелами либо от ударов канатных узлов, запускаемых с силой с высоты стен крепости…

Два дня и две ночи штурмовали норманны Ладожскую крепость. На третье утро Рюрик дал команду тихонько вывести лучников и меченосцев из крепости и дать беспощадный бой измученным врагам прямо возле её стен: помощь рарожским гриденям будет постоянной.

Норманны, слабо отбиваясь, желали уже только одного - прорваться к дороге, ведущей на пристань, но отступление было преграждено соединёнными силами секироносцев и лучников. Враги яростно отбивали ух натиск, но лишь мелкие их отряды, пробиваясь через лес и болото, смогли попасть на пристань, где сторожевые воины норманнов держали ладьи в полной боевой готовности…

- Удрали викинги! - кричали счастливые варяги-русичи, крутя синеволосыми головами…

- Отбилися! Потерь почти нетути! - растерянно и удивлённо говорили ладожане, улыбались счастливые и сердечно благодарили Рюрика с дружинниками за спасение от дерзкого врага. Немногословно, улыбчиво, но со слезами на глазах обнимали они варягов или гладили их по плечам. Как сроднились и сблизились все они за эти четыре беспокойных дня! Никто ни с чем не считался - работы хватало всем; заботы были общие. Кто-то кого-то обмывает, кто-то кому-то рубаху зашивает, кто-то кому-то еду подаёт… А кругом смех, смех, и никому по своим очагам расходиться не хочется.

И тут как будто в воздухе родилось слово: "Пир". И превратили это слово в волшебный венок, сплетённый из божественных цветов, каждый из которых означал верность, дружбу, мир и любовь друг к другу; каждый из которых равный с равными сплетался крепкими стебельками, и, поддерживая друг друга, сомкнулись цветы в счастливый семейный круг.

Потянули ладожане варягов к себе в город; настелили на полянах льняные покрывала. Тут и появились сначала венки из цветов, затем нехитрая еда: цежи кисельные, сыта, сыры молочные, хлебы печёные, рыба вяленая, конина отварная; затем выкатили бочки с квасом, а где и на бочку с мёдом не поскупились.

Ладожанки надели на себя лучшие льняные и холщовые подпоясанные узорными кушаками платья с металлическими коробочками на груди, бусы из зелёного бисера. Блестели весёлые глаза, светились задорные улыбки, краснели румянцем щеки, и звенел вокруг заразительный смех. Бойко и ловко плясали ножки, обутые в кожаные чувячки, ласково касались руки плеч синеголовых, и без конца раздавался один и тот же вопрос:

- А ну, как ты его, норманна нечистого? Поведай-поведай! Не то потом забудешь!

Варяги смеялись, смелей обнимали девушек и трижды преувеличивали свою отвагу, путая словенские, кельтские, венетские и рарожские слова…

Рюрик с Эфандой, впервые счастливые за эти горькие годы, обходили весёлые поляны, славили пир и принимали благодарные поклоны. Кто-то из именитых ладожан подарил Эфанде металлическую коробочку, обняв и расцеловав её на виду у всех; кто-то из женщин-ладожанок подарил ей бусы. Эфанда краснела, принимая щедрые дары, обнимала и целовала дарителей, восторгаясь подарками, как маленькая, и не замечала счастливых слез. Она чаще, чем обычно, искала случая, чтоб приласкать мужа, со страхом следила за его спиной, постоянно гладила её или украдкой целовала…

Веселились и две первые жены князя, почуя волю женскую, окончательно поняв, каково их место возле князя, и смирившись с этим.

И Рюрик был весел. Пил медовуху за отвагу и доблесть варягов и славян, желал всем мира и покоя! Призывал не нарушать счастливого единения воинов с людом мирного труда.

Бэрин тоже счастлив. Он был уверен, что его труд, не зримый никем, но ощутимый, дал заметный результат. Князь весел; с прямыми плечами, лёгкой стремительной походкой он обошёл поляну с пирующими людьми и ни разу не нахмурился, ни разу не вспомнил ни про кошмарные сны, ни про холодеющую спину. И верховный жрец вслед за князем произнёс краткую, но добрую речь.

Ладожане внимательно слушали речи русичей, согласно кивали головами, обнимали то князя, то его жреца и клялись быть им верными! Некоторые рьяно требовали немедленно начать строительство Святовитова храма и поклоняться всесильному богу, яко россы, под крышей, а не под небесами. Рюрик улыбался, обнимал Бэрина и благодарил его за поддержку…

Всю ночь горели на берегу Ладоги костры, вокруг которых бродили хмельные воины и водили хороводы; и до самого утра не смолкали рарожские, кельтские, словенские песни, чарующие и слух и душу.

И только хмурые викинги-ладожане не пели песен разудалых, а зло ломали лесной сухостой и молча варили свиное мясо на кострах. Недоумевали они, вспоминая, как бежали их сородичи от Ладоги, и дивились на крепкую силу варягов-рарогов, которые в честь своей победы не убили ни одного пленного, а, поклоняясь Святовиту, принесли ему в жертву лишь животных. "Странный у них бог, - души животных берет, чтоб сохранить тела людские? - изумлялись викинги, передавая из уст в уста злым шёпотом это чудо. - Наш бог войны Один требует людских жертв, и попробуй не повиноваться ему…"

Вадим сидел хмурый и весь вечер не поднимал глаз на Гостомысла. За бревенчатой стеной дома новгородского посадника гудел резкий не по сезону ветер и хлестал холодный дождь. Гостомысл, одетый в меховую перегибу, то гремел длинными металлическими с деревянными ручками щипцами в очаге, подбрасывая в него сухие короткие поленца, то с любопытством оглядывал большеголового, красивого, обычно такого открытого, а сейчас настороженно выжидающего чего-то новгородского князя, то медленно прохаживался вдоль светлицы, перебирая в голове своей одну думу за другой. Думы были разные: и добрые, и злые, но желаемого конца не давали: разбегались думы во все стороны, и никак их не удавалось связать в единую нить.

- Ну что, - решил посадник спросить Вадима, - можа, с миром теперь будем жить? - Он смотрел на богатырские плечи Вадима Храброго с завистью и никак не мог придумать повода, помирившего бы обоих князей.

Вадим даже не взглянул на новгородского старейшину. И хотя Гостомысл ни разу ещё не толковал с Вадимом о необходимости жить миром с Рюриком, князь чуял, чего хотел от него посадник, но никак не мог уяснить себе, почему он этого хочет…

"По-че-му? - злился Вадим. - Неужели он хочет, чтобы я, Вадим Храбрый, подчинился варягу? Да этого никогда не будет! А заставить Рюрика подчиниться мне этот тюфяк не догадается…" - зло думал Вадим и не смотрел на Гостомысла.

Гостомысл не обиделся, что князь не отвечает ему, и. тяжело вздохнув, продолжал спрашивать.

- Слыхал ли, что ладожане хвалебные песни о Рюрике поют? - ласковым голосом проговорил он.

Вадим и на это ничего не ответил. Он даже не повернулся в сторону главы союзных племён. Одетый в отличительную одежду новгородского князя: кожаную сустугу с вышитой парой деревьев, защищённых щитом со шлемом, безворотниковую фуфайку и добротные шерстяные штаны, заправленные в кожаные ладные сапоги, - он всем своим видом говорил о непримиримости к пришельцам-варягам-врагам, с которыми его хочет побратать этот именитейший из старейшин всех союзных племён. Вадим смотрел на дождь за маленьким окном, слушал завывание ветра и не мог понять, почему Гостомысл так себя ведёт.

- И норманнам они дали знатный отпор, - в раздумье, без желчи, почти про себя проговорил Гостомысл и помолился: "Святовиту слава!" Он отвернулся от князя, подошёл к очагу, понаблюдал за игрой огня и снова помолился Святовиту, произнеся заклинание: "Сохрани его жизнь!"