Бабушка вздрогнула, обернулась, а в дверях племянник – Разбойник стоит.
– Давай, старуха, денег! – наступает.
Бабушка затрясла головой: хоть голову режь, нет у ней ничего.
– Нет, говоришь? – наступал Разбойник.
– Истинный Бог... нет.
Разбойник бабушку за шиворот, носом ткнул в комод.
– Ищи, говорю!
Бабушка пошарила под киотом и молча, – язык от страха не слушался, – подала Разбойнику три клубка веревок: клубок толстой веревки, тонкой и разноцветных шнурочков, скопленное добро за много лет... Разбойник стукнул кулаком старуху, покатился клубок, присела бабушка, как индюшка перед Петькой, и так застыла на корточках.
Разбойник расправлялся: опрокинул он бабушкин дубовый, железом обитый, смертный сундучок, повыбрасывал смертное добро – сорочку, саван, туфли, холстинку, полез в гардероб, оторвал дверцу, и там нет ничего, схватился за комод, все ящики перерыл, всё вывернул, нет ничего! Один средний ящик не отворяется, возился, возился, не отворяется...
Подкатившийся клубок разбудил петушка, вышел петушок из-под диванчика и, захлопав крыльями, хрипло запел, запел, как в полночь, на свою голову, маленький такой, желтенький, с хохолком...
Разбойник поймал петушка, свернул ему шею, шваркнул бабушке:
– Подавись! – и пошел.
А там, на дворе у коровника, содом стоял, разыгрались ребятишки. С криком выскочил Петька со двора на улицу – одна ватага другую преследовала, – перебегал через улицу. Проезжавший патруль от Сухаревки, миновав Хишинскую фабрику, расчищая путь, открыл огонь по улице. Петька кувыркнулся носом в снег, схватился за картуз и больше уж не встал.
С разорванной грудью, пробитым сердцем, окоченелого вернули Петьку в подвал к бабушке, и картуз Петькин с козырьком лаковым.
Вот как, вот где, вот откуда беда пришла, принимай!
Все приняла бабушка. Какая она старая, а все в комнатенке своей подвальной живет, живет себе, не пропускает ни одной службы и, когда случится покойник у Николы Кобыльского, пойдет и за обедню и на панихиду со свечкой постоять. Нет никого у бабушки. Отдала она племяннику подстаканник серебряный с виноградами и две ложки серебряные, для Петьки берегла, ну, теперь ему ничего не надо! Пропал племянник с подстаканником и ложками, не заходил уж к бабушке, околела индюшка.
Петушок идет, красно солнышко несет! – вспоминается бабушке, как Петька пел, часто-часто вспоминает она Петьку, Петушка своего. И тихо рассказывает, так тихо, будто спят в комнате или болен кто и боится она разбудить, потревожить голосом своим, все рассказывает и о индюшке, и о яйце чудесном, о петушке индейском, о Разбойнике, и как строила она с Петькой заставу на Сухаревке, и как вернули ей Петьку с разорванной грудью, пробитым сердцем, окоченелого, и картуз Петькин с козырьком лаковым...
– Пошла я, батюшка, – тихо, еще тише, рассказывала бабушка, – пошла я свечечку поставить Божьей Матери обидяющей, хочу поставить, а рука не подымается, – и подымала бабушка свою трясущуюся руку, но опускалась рука, это обида безвинная, горькая, смертельная опускала ей руку, горечью темнила глаза ей, и рука тряслась, все подняться хотела и не давалась, а синие пустые жилы крепко напруживались, крепко сжимались сухие пальцы, это сжимала она свечечку Богородице обидяющей, Матери Божией, которая обиды принимает безвинные, горькие, смертельные, все... – и поставила! – бабушка кивала головой и уж легко подымала руку так... у чудотворцев московских, у Максима блаженного, Василия блаженного, Иоанна юродивого так руки, молебно подняты, и рука не тряслась, это свечку держала она, свой горящий, неугасимый огонек, сжигающий в сердце последнюю, безвинную, горькую, смертельную обиду, и глаза ее тихо теплились, это вера светилась в глазах ее крепкая, нерушимая, доносящая до последних дней свечечку, огонек святой через все беды, через всякую напасть, через все лишения, когда уж все отнято: петушок индейский, Петька, Петушок.
1911
Комментарии
Впервые – Альманах издательства «Шиповник», кн. 16. Спб., 1911. Печатается по изданию: Ремизов А. Подорожие. Спб., 1913.
Характерна надпись Ремизова, предназначенная для его жены Серафимы Павловны, на отдельном берлинском издании повести (1922): «А этот Петушок – память о революции 1905 года и первые мои пробы. Тернавцеву носил для букваря о Петьке, но в букварь не попал Петушок. Тут много из нашего записано житья-бытья: и иконы, и клубки веревок, и комод, который надо умеючи открывать – это жизнь наша на Рождественской и Кавалергардской» (Кодрянская Н. Алексей Ремизов. С. 157; «Рождественская и Кавалергардская» – петербургские адреса Ремизова).
