В ходе проведения проскрипций были попраны основы личных прав: римский гражданин без суда мог быть убит. Сулла своей волей принимал решение о казнях (Cic. Pro Lig., 12, 2—4). Закон о предоставлении ему диктаторских полномочий сделал, по существу, легитимной процедуру смертной казни (Plut. Sulla, 33){435}. Были нарушены имущественные права римских граждан: Сулла произвольно раздавал конфискованное имущество как отдельных граждан, так и целых народов, а также доходы с городов не только своим сторонникам, но женщинам, мимическим актерам, певцам (Plut. Sulla, 33; ср.: Compar. Sulla, 1; Liv. Per., 89; Арр. В. С., I, 89). Республиканские нормы поведения в обществе и семье оказались попранными: раб мог убить господина, сын — отца. Л. Сергий Катилина, например, убил своего брата и затем просил Суллу внести убитого в проскрипционный список задним числом (Plut. Sulla, 32; ср.: Liv. Per., 88; Ron Ep. bell., II. 9,100—102).Сулла требовал расторжения семейных отношений и навязывал браки (Plut. Caes., 1). Так, желая породниться с Гнеем Помпеем, Сулла предписал ему развестись и жениться на Эмилии — своей приемной дочери, которая уже была замужем за Глабрионом и ждала от него ребенка (Plut. Sulla, 33). Были уничтожены традиционные, признанные современниками и государством средства и формы обеспечения престижа власти: гражданской чести — ius honorum лишались дети и внуки политических противников Суллы (Val. Max., IX, 2,1; Liv. Per., 89; Plut. Sulla, 31; Vell., II, 28, 4; ср.: Арр. В. С., I, 96). Права проскрибированных были восстановлены лишь в 49 г. (Plut. Caes., 37).
Политика террора в форме узаконенных проскрипций вылилась в массовую охоту на людей. При этом охота на политических противников была связана с корыстными интересами сулланцев (Plut. Sulla, 31—32; Арр. В. С., I, 96). Те, кто рассчитывал поживиться, намечали жертвы, прикидывая степень их достатка. Некий Квинт Аврелий, не связанный ни с одной политической группировкой, пострадал из-за того, что владел альбанским поместьем, по-видимому, богатым (Plut. Sulla, 31).
Первоначальный проскрипционный список оставался открытым и до 1 июня 81 г. постоянно пополнялся{436}. Ливии называл проскрипции резней, бойней — caedes (Per., 88, 8). За короткое время Сулла успел уничтожить физически почти всех потенциальных противников и сковать ужасом все гражданское население Республики (Арр. В. С., I, 95). В результате проскрипций, по сведениям античных авторов погибло приблизительно от 1640 (Арр. В. С., I, 95) до 4700 человек (Val. Max., IX, 2, 1). Аппиан отмечал, что общее число погибших в ходе гражданской войны составило 100 тыс. человек (Арр. В. С., I, 103).
В исследовательской литературе оценки сулланских проскрипций имеют, как правило, негативный характер. Лишь немногие исследователи пытаются сгладить впечатление, произведенное террором на современников, говоря о необходимости противостояния Суллы политическим оппонентам. Таким образом они стремятся ограничить размах проскрипции.{437}
С середины 81 г. волна массового террора спала, но насилие как основной метод политической практики сохранилось. Даже сложив диктаторские полномочия и удалившись от государственных дел, Сулла продолжал оказывать насильственное давление и на граждан, и на представителей исполнительной власти в Риме (Plut. Sulla, 37).
Негативные последствия проскрипций состояли не только в том, что было уничтожено огромное количество граждан в Риме и Италии, но и в том, что попирались ценности гражданского коллектива и на этом фоне развращались те, кто был причастен к проскрипциям и насилию. По поводу взятия Суллой Рима еще в 88 г. Аппиан заметил, что у тех, кто прибегал к насилию, пропадало всякое уважение к закону, государству, родине (Арр. В. С., I, 60).
Постепенно террор стал средством не только уничтожения и запугивания противников, но и инструментом управления совершенно лишенными политической воли согражданами (Sail. Hist, frr. ampl., Lep., 7394; Macr., 3536; Арр. В. С., I, 97). В тех случаях, когда Сулла предполагал возможное недовольство со стороны римского гражданства, он открыто заявлял о своей решимости использовать армию и вернуться к политике насилия. Так, во время инцидента с Квинтом Лукрецием Офеллой, добивавшимся консульской должности, он предостерегал римлян, чтобы они не защищали Офеллу и не провоцировали его в третий раз использовать армию, поскольку он уже дважды победил их (Арр. В. С., 1,101).
Таким образом, гарантией порядка и справедливости при Сулле стал террор. Мысль о возможности и необходимости физического уничтожения тех, кто не желал принимать условия продиктованного режима, служила утверждением идеи о сильной власти. Другой важный момент сулланской политической практики состоит в том, что террор получил оправдание современников. Идея целесообразности и допустимости насилия стала присуща большинству римского населения. Если в 88 г., по сообщению Плутарха, сенат и народ осудили действия Суллы, а новшества, внесенные диктатором в государственное устройство, представлялись им нелепыми и даже чудовищными (Plut. Sulla, 10), то к концу 70-х гг. они сделались привычными и приобрели в глазах народа немалые достоинства (Plut. Cic, 10). В целом, признавая возможность и необходимость насилия, современники расходились лишь в определении его меры и степени.
Еще одним важным последствием сулланской политики террора и устрашения было то, что, опираясь на армию, ветеранов, собственных клиентов, политических сторонников, облеченных при его поддержке и его волей государственной властью, Сулла создал прецедент некой искусственно изолированной среды, в которой осуществлялся новый принцип социальных отношений — имперских отношений подданства и подчинения. Сулла не просто декларировал новый характер социальных связей, но практически и законодательно закрепил положение представителей этой среды в римском обществе. Он обеспечил их материальное благополучие: щедро наградил своих сторонников землями и имуществом (Sail. Cat., 51, 34; Hist. frr. ampl., Lep., 9497; ср.: Cic. Pro Rose, 6; Plut. Sulla, 31; 33; Pomp., 9; Cato Min., 17). Законы государственно-правового характера закрепили их политическое значение. Не случайно значительное число влиятельных политиков последующего периода так или иначе были связаны с Суллой (наиболее заметные — Красе, Помпеи, Цецилий Метелл Пий, Сервилий Ватия Исаврийский).
Диктатура Суллы была следствием конкретной социально-политической коллизии. Безусловно, имел значение и личностный фактор. Однако в целом она Суллы являет собой яркий пример обозначившейся в Римской республики тенденции к столкновению общинных и имперских отношений, республиканских и монархических начал.
Сулла не стал творцом новой политической идеи, не выступал за создание новой социально-политической системы. Он не был создателем ни монархии (он в конечном итоге отказался от власти, что чрезвычайно поражало античных историков — Арр. В. C., 1,103), ни военной диктатуры (в своей практике он подчеркивал значимость гражданских форм правления). Более того, в своей идеологии и практике он опирался на авторитет сенатской республики. Прообразом его диктатуры являлась раннереспубликанская. С формально-правовой точки зрения предоставление ему диктаторских полномочий не меняло потестарной структуры Римской республики. Однако фактически — и по форме, и по существу — положение Суллы значительно превосходило положение диктаторов периода ранней Республики, а законным образом предоставленные ему экстраординарные полномочия, вполне предусмотренные римской республиканской конституцией, приобрели псевдореспубликанский характер и стали удобной формой прикрытия его реального единовластия. Диктатура Суллы была стихийным выражением нелояльности к республике (по крайней мере в том ее состоянии, которое сложилось в первые два десятилетия I в.). В этом смысле диктатура Суллы обозначила важную историческую тенденцию, которая заключалась в постепенном переходе от стихийного проявления нелояльности к осознанному поиску пути достижения личной власти и в конечном итоге утверждению монархии.
