Второе обстоятельство, указывает на специфический характер компетенции Суллы при сравнении ее с компетенцией раннереспубликанских диктаторов. В античной литературе это положение отчетливо выражено Веллеем Патеркулом, который заявлял, что прежние диктаторы пользовались властью для отражения величайших опасностей, Сулла — как возможностью полного подавления римского гражданства (Vell., II, 28, 2). Иногда в исследовательской литературе можно встретить мнение о том, что традиционная республиканская диктатура носила исключительно военный характер и к внутренней политике никакого отношения не имела{382}. Разумеется, в V—III вв. внешнеполитические задачи преобладали при назначении диктатора{383}. Вместе с тем нет оснований отрицать и тот факт, что в раннереспубликанский период диктатура выступала вообще важным средством стабилизации положения в Риме и диктатор обладал высшей военной и гражданской властью{384}.
Компетенция раннереспубликанских диктаторов была очень широкой (Plut. Cam., 18), но она касалась исключительно вопросов внутреннего и внешнего состояния римской civitas. Полномочия Суллы распространялись на огромную территорию формировавшейся империи (Арр. В. С, I, 102). Однако в плане полноты полномочий, на наш взгляд, главные отличия диктатуры Суллы от раннереспубликанской состояли в том, что, во-первых, диктаторы V—III вв. не имели всеобъемлющей законодательной власти, особенно в таких важнейших сферах, как объявление войны и начало военных действий. Они могли инициировать проведение закона через народное собрание, но всегда только с согласия сената (Liv., VI, 14, 1; VII, 19, 10; 41, 3). Процедура принятия нового закона происходила по одной определяющей формуле: «по предложению сената и по воле народа — ex auctoritate patrum ас populi iussu»[40]. Сулла получил самые широкие законодательные полномочия относительно римского государства и римского общества, а наличие в сенате и в комициях большого числа сулланских ставленников и сторонников делало любую законодательную инициативу Суллы вполне приемлемой. В источниках мы практически не встречаем сведений о сопротивлении им. Более того, Аппиан подчеркивал, что с введением диктатуры римляне осознали невозможность свободных выборов и законного голосования и приняли показную видимость свободы (Арр. В. С, I, 99). Во-вторых, Сулла получил, по существу, право, принадлежавшее прежде комициям, неограниченное время по личному усмотрению распоряжаться империем и предоставлять его своим сторонникам. Так, на 81 г. он организовал выборы консулов, в результате которых на должности были избраны сулланцы Марк Туллий Декула и Гней Корнелий Долабелла (Арр. В. С, 1,100); на 80 г. Сулла сам стал консулом, а его коллегой — один из военачальников Квинт Цецилий Метелл Пий (Арр. В. С, I, 103); на 79 г. Сулла «назначил» консулами П. Сервилия Исаврийского и Аппия Клавдия Пульхра (Арр. В. С, I, 103). Кв. Лукреция Офеллу, претендовавшего на консулат в 81 г. против воли диктатора и вне установленного им порядка прохождения магистратур, он приказал убить (Liv. Per., 89; Plut. Sulla, 33; Арр. В. С, I, 101).
Косвенным подтверждением выходивших за рамки традиционной республиканской магистратуры полномочий Суллы можно считать его чрезвычайное влияние на политическое положение в Риме даже после сложения им диктатуры. Плутарх рассказывал, что за 10 дней до смерти, будучи частным человеком, он установил в Дикеархии мир и составил для ее жителей закон об управлении городом; а за день до кончины приказал казнить Грания, занимавшего одну из высших должностей и не желавшего возвращать в казну долг (Plut. Sulla, 37). Эти факты позволили А. Кивени утверждать, что отказ Суллы от власти не являлся «уходом в полном смысле слова»{385}.
Наконец, третье обстоятельство состоит в том, что власть Суллы получила совершенно особое символическое оформление: его постоянно сопровождали 24 ликтора. Т. Моммзен считал, что это отличало диктатуру Суллы от раннереспубликанской по форме, поскольку раннереспубликанские диктаторы имели в городе 12 ликторов и лишь за городом — 24.{386} Это суждение можно принять, т. к. оно имеет подтверждение в традиции: Ливии подчеркивал, что так «никто никогда не делал — nemo umquam fecerat» (Liv. Per., 89); Аппиан обращал внимание на то, что это ставило Суллу в один ряд с прежними царями (Арр. В. С, I, 100).
Приведенные аргументы и, кроме того, свидетельства античной традиции о самовластии Суллы (Арр. В. С, I, 101) позволяют сделать вывод о том, что его компетенция значительно превосходила компетенцию раннереспубликанских диктаторов и в этом плане «выводила» диктатуру Суллы за границы правового поля Республики. Специфика lex Valeria состояла в том, что в правовом плане этот закон позволил Сулле сконцентрировать законодательные, исполнительные и юридические полномочия, а в практическом плане — закрепить его личную власть в Риме.
Важной составляющей проблемы правовой сущности диктатуры Суллы является вопрос об отношении диктатора с республиканскими органами власти: сенатом, народным собранием и магистратурой. Диктаторские полномочия Суллы давали ему право созывать и распускать сенат, инициировать в сенате любые вопросы (ср.: Liv., VIII, 30, 11). Однако если раннереспубликанские диктаторы взаимодействовали с сенатом, то отношения Суллы с сенатом нельзя определить как взаимодействие: с момента провозглашения сулланской диктатуры и до самой смерти диктатора это был диктат. Сулла и его воля стояли выше auctoritas сената. Lex Valeria не только предоставил Сулле полную личную правовую инициативу, но и освободил от какого-либо контроля (Арр. В. С, I, 97; 99). Это позволило ему свободно, без оглядки на сенат, решать финансовые, военные и административные вопросы. Но отношения Суллы с сенатом определялись не столько правовым статусом диктатора, сколько его реальным влиянием. В сенате еще до начала гражданской войны и введения диктатуры были сторонники Суллы — знатные нобили{387}. Именно они проявили наибольшую заинтересованность в том, чтобы войну с Митридатом вел Сулла{388}. Позднее, во время марианского террора 87—86 гг., они бежали в его лагерь (Liv. Per., 85; Plut. Pomp., 6; Vell., II, 23, 3; App. В. С, I, 77), действовали вместе с ним против марианцев (Арр. В. С, I, 81; ср.: Plut. Pomp., 5) и не скрывали своих политических симпатий после победы. По словам Плутарха, они, «самые знатные и могущественные из граждан», составили украшение триумфа Суллы (Plut. Sulla, 34). Плутарх подчеркивал даже, что вокруг него собралось «подобие сената» (Plut. Sulla, 22, 1, 5). Еще в ходе гражданской войны и позднее, во время сулланскои диктатуры, они составили «личную партию» диктатора, гетерогенную, но сплоченную вокруг своего лидера{389}. В нее вошли представители влиятельнейших аристократических фамилий (до 50 семей). Например, Цецилий Метелл Пий — сын оптимата Метелла Нумидийского, военачальник Суллы, активный участник гражданской войны, позднее триумфатор и великий понтифик; М. Лициний Лукулл — активный сторонник партии оптиматов в сенате, позднее консул, триумфатор, понтифик. Активно поддерживал Суллу Гн. Корнелий Долабелла. Он был консулом в 81 г., затем проконсулом в Македонии в 80—78 гг.; позднее был обвинен Цезарем в вымогательстве, но благодаря защите Гортензия и Котты оправдан. Это дает основание думать, что Долабелла был связан с оптиматами и имел в сенате определенное влияние. Сторонниками Суллы являлись П. Сервилий Исаврийский и Клавдий Пульхр — представители слоя самой высокой старой аристократии; Кв. Лутаций Катул — один из вождей аристократической группировки в сенате{390}. На сторону Суллы еще в ходе гражданской войны перешли Г. Корнелий Цетег (Арр. В. С, I, 80), Г. Валерий Флакк, сторонник оптиматов Л. Марций Филипп (Plut. Pomp., 17) и др. Видимо, сторонники Суллы составляли в сенате значительную группировку, поскольку когда встал вопрос о почестях, необходимых при погребении Суллы, победу одержал Катул и сулланцы (Арр. В. С, I, 105). Марк Эмилий Лепид, выступая в народном собрании, назвал их сообщниками — satellites — Суллы (Sail. Hist. frr. ampl., Lep., 10—11).
