письме.

9 марта 1690 года в Киеве стрелец Евстратка в Пятницких

воротах Печерского местечка поднял письмо и принес его своему

капитану, а последний доставил это письмо царскому киевскому

воеводе. Письмо это заключало в себе предостережение от <зло-

прелестного гетмана Мазепы>. Оно выдавалось написанным

жителем правой стороны Днепра, уступленной Польше.

Припоминалось, как этот Мазепа когда-то людей православных русских -

подольских и волынских - хватал и продавал бусурманам, обдирал в церквах с икон серебряные оклады и отдавал туркам, как после того своего пана гетмана задал в вечное бесславие и

бесчестие и завладел его достоянием, с которого потом покупал

сестре своей маетности в польских владениях, а на остаток, что

горше всего, стакался с Голицыным, хотевшим жениться на

царевне Софии и изгнать с престола и со света царя Петра, с тем

и приехал в Москву, чтоб, устранивши Петра, устроить на свой

счет свадьбу Голицына с Софиею. Они вместе затевали

<искоренить, погубить и в ничто обратить престол от века сияющий и

страшный всем гонителям на благочестие. Иные из

соумышленников уже приняли суд, а его, который есть источник и начало

пагубы, вы сохраняете на таком уряде, на котором если первого

своего замысла и не учинит, то уже подлинно управляемый им

край злою хитростию своей отдаст в нашу сторону, где все церкви

437

Божий и людей вера благочестивая скончаются под игом

польским, и вашей власти упадок, и нам кончину, и благочестию

православному конец учинит прелестник Мазепа. Доколе же вы

этого злодея, губителя будете держать? Ваше царское благочестие

промышляете, как бы заграничных врагов победить, а этого

домашнего врага бережете на пагубу своему царству! У нас в Короне

Польской издавна так и ведется, что умышлявших зло королю

казнят смертью и роды их, сеймовыми конституциями

обесчещенные, пребывают вечно под банницею1 и только для того

держатся, дабы другие, видя постигшую их от Бога и Речи Поспо-

литой пагубу, каялись и не покушались мыслить зла королю

своему; сей же на ваше царское здоровье умышлял и ему как

будто все прощено, и он ищет способа, как бы своего достичь!

Вот и Шумлянский наш униат, а на самом деле римлянин

(папист), изъявляет желание поддаться под власть патриарха

московского, а все это для того, дабы через свою волчью покорность, вступивши под власть святительскую, мог вместе с злодеем

гетманом учинить пагубу вашему престолу. Мы сердечно скорбим о

таких изменнических видах против вашего престола и не желаем, чтобы цел оставался враг, чрез которого пала бы стена благочестия

нашего, когда вы сами государи для того и мир с польским

королем постановили, чтобы сияло благочестие>. На обертке этого

подметного письма было написано, что воевода должен передать-

его самим государям, а не иному кому-для вручения, потому что

изменник, будучи в Москве, раздавал ближним боярам многие

сокровища за то, чтоб те при всяком удобном случае держали

его сторону. .

Письмо это было переслано в Москву, а из Москвы

отправлено в Батурин с дьяком Борисом Михайловым, которому

приказано было уверить гетмана в неизменной к нему царской

милости. В Москве подозрение падало на некоего старца Одор-

ского, приехавшего в Киев к митрополиту Гедеону посвящаться

в сан епископа Мстиславского. Киевские воеводы задержали его

и взяли у него какие-то листы польского и латинского письма, которые почему-то показались подозрительными и теперь

отправлялись к гетману.

Борис Михайлов прибыл в Батурин 8 апреля. Прием ему был

очень почетный. За пять верст от города встречал его генеральный

хоружий Ломиковский. По прибытии в Батурин царский посланец

остановился на постоялом дворе, и гетман прислал за ним свою

карету. На гетманском дворе встречали его генеральные старшины

и пятьдесят знатных батуринских обывателей, а сам гетман стоял

на крыльце своего гетманского дома и поклонился ему до земли.

1 В изгнании (польск.).

438

<У нас, - сказал Мазепа, - так издавна ведется: как приедет

к нам лицо от царского пресветлого величества, то генеральные

старшины сходятся и радуются, и на радости у гетмана бенке-

туют, и тебя, Борис, нам невозможно так же не почтить>.

Посланник извинился недомоганием и уехал в той же

гетманской карете в свое помещение. Отложили свидание до будущего

времени. В назначенный для того день Бориса Михайлова

привезли снова. Мазепа встретил его на крыльце и ввел в свои покои.

Свидание с царским посланником происходило наедине.

Соображаясь с данным наказом, Борис Михайлов, вручивши

Мазепе подметное письмо, говорил гетману: <Кто бы мог быть

таким недругом, что подкинул письмо? Не Одорский ли? Не взять

ли бы его тотчас из Киева и привезти в Батурин на допрос?>

Дьяк сообщил гетману и другие подозрения: на некоего поляка

Искрицкого, недавно приезжавшего в Малороссию и желавшего

видеться с гетманом, и на одного священника, который приезжал

в Киев просить благословения у митрополита на постройку церкви

в Корсуни. <Этому попу, - сказал дьяк, - не следует дозволять

строить церкви в Корсуни, а дать бы ему священническое место

где-нибудь на левой стороне, для того чтоб отвадить ездить к нам

с правой стороны и подговаривать жителей к переселению с левой

стороны на правую>.

Проглядевши поданное подметное письмо,” гетман поднял глаза

к образам и произнес: <О, Пресвятая Богородица! Ты зриши мою

убогую и грешную душу. Ты веси, как денно и нощно

непрестанное имею попечение, как бы их царским величествам до

конца живота услужить и за их государское здравие кровь пролить.

Мои злодеи не спят и о здравии моем нудятся: ищут, чем бы

могли меня поткнуть и погубить. На тебя, Богородица, моя

надежда, что верная и истинная служба великим государям и мое

радение до сего не допустят>-.

Затем гетман рассыпался в клятвах и уверениях в том, что

никогда не имел помышления делать какой-либо вред великим

государям. <Письмо это, - говорил он, - написано не в Польше

и не поляком. Это показывают слова, каких в польской речи

совсем нет. Думаю, это письмо написано здешними людьми, и

притом не одним; в двух местах оно переправлено другим почерком.

Это сочинил какой-то малороссийский уроженец левой стороны

Днепра, притом часто бывавший в Москве. Подозреваю Михаила

Василевича Галицкого: природа у него такая, что влечет к тому, чтобы другим делать зло и в людях посевать смуту. Когда я был

в Москве, о№ всякими способами старался привлечь царя на гнев

против меня. Тогда он для себя самого добивался гетманства. И

прежде, когда еще я был генеральным асаулом, он составил

подметное письмо, в котором написал, будто я гетманского сына Се-

439

мена и дочь его, что была за боярином Шереметевым, отравил и

на самого гетмана болезнь глазную наслал; только бывший гетман

не поставил этого ни во что. Будучи гадяцким полковником, он

самовольно сносился с крымскими мурзами и бывшего гетмана

подбивал, чтобы тот надеялся на дружбу крымцев, а на того же

гетмана писал подметные письма. Когда Михаила от полковниче-

ства отставили, он жил в Москве, а теперь услыхал я, что его

отпустили из Москвы в свои маетности в Лебединском уезде.

Думаю, напрасно ему дозволяют жить в малороссийском крае; будет

из того вред: он уйдет либо на Дон, либо в Крым, либо в

Запорожье - и там затеет такое дело, что после и слышать будет

страшно. Пусть бы великие государи приказали поскорее взять

его из Лебединского уезда и привезти в Москву. Есть у меня